Томас Хьюз - Школьные годы Тома Брауна
Кроме того стола, за которым сидел учитель, в углу стоял ещё один большой стол, за которым никто не сидел. Добежать первым и занять место за этим столом, который стоял на возвышении из трёх ступенек, и за которым помещалось четверо мальчиков, было заветной мечтой всего младшего четвёртого класса; ссоры за обладание этими местами создавали такой беспорядок, что, в конце концов, учитель вообще запретил подходить к этому столу. Но это послужило вызовом для самых безрассудных голов, и, поскольку стол был достаточно вместительный, чтобы двое мальчиков могли спрятаться в нём полностью, он редко пустовал, невзирая на вето. Спереди были прорезаны маленькие дырочки, сквозь которые его обитатели могли видеть, как учителя ходят туда и сюда, а когда приближалось время урока, они по одному выползали из него и спускались по ступенькам, когда учитель поворачивался спиной, и смешивались с общей массой на скамейках внизу. Том и Ист успешно занимали этот стол с полдюжины раз, и настолько осмелели, что стали потихоньку играть в нём в шарики, когда учителя отходили в другой конец. К несчастью, однажды они так сильно увлеклись игрой, что шарик выскользнул из пальцев Иста и медленно покатился вниз по ступенькам прямо на середину помещения, как раз в тот момент, когда учителя, дойдя до противоположного конца, повернули назад и оказались лицом к столу. Малолетние правонарушители видели сквозь прорези в столе, как учитель не спеша проследовал прямо к их убежищу, а все мальчики по соседству, конечно же, оставили свою работу и стали смотреть, что же будет; и их не просто постыдно выволокли наружу и отлупили тростью по рукам тут же на месте, они ещё потеряли репутацию прилежных учеников. Правда, поскольку ту же участь разделяли три четверти класса, это их не слишком угнетало.
Единственными моментами, в которые их заботила учёба, были ежемесячные экзаменовки, когда Доктор в течение одного ужасного часа экзаменовал их класс по тому материалу, который они прошли за месяц. Вторая по счёту такая экзаменовка наступила вскоре после того, как Том потерял свою репутацию, и утром экзаменационного дня он стоял во время утренней молитвы вместе с другими учениками своего класса в состоянии, весьма далёком от приятного предвкушения.
Молитва и перекличка в тот день показались им вдвое короче, чем обычно, и они ещё не успели перевести ни крошки из трудных отрывков, отмеченных на полях книг, как Доктор уже стоял рядом с их учителем и о чём-то шёпотом с ним говорил. Том не мог разобрать ни слова и не смел поднять глаза от книги, но посредством какого-то магнетического инстинкта знал, что лицо Доктора мрачнеет, взгляд загорается возмущением, а левая рука всё сильнее стискивает край академической мантии. Напряжение было мучительным, и Том знал, что его, как принадлежащего к Школьному корпусу, вполне могут вызвать, чтобы дать урок остальным. «Пусть только начинает, — думал Том, — мне уже всё равно».
Наконец шёпот прекратился, и прозвучала фамилия — но не Браун. На мгновение он оторвался от книги, но лицо Доктора было слишком ужасно, Том не согласился бы встретиться с ним глазами ни за что на свете и снова зарылся в книгу.
Первым вызвали умненького и весёлого мальчика из Школьного корпуса, одного из их компании; он приходился Доктору каким-то родственником, был его любимцем и своим человеком у него в доме, потому-то его и выбрали первой жертвой.
— Triste lupus, stabulis,[99] — начал несчастный малый, и, запинаясь, прочитал ещё восемь или десять строк.
— Достаточно, — сказал Доктор, — теперь переводи.
При обычных обстоятельствах тот, возможно, перевёл бы этот отрывок неплохо, но теперь он совсем потерял голову.
— Triste lupus, печальный волк, — начал он.
По всему классу пробежала дрожь, а гнев Доктора вырвался, наконец, наружу; он сделал три шага по направлению к переводчику и залепил ему пощечину. Удар был не особенно сильный, но мальчик от неожиданности подался назад, зацепился за стоявшую сзади скамью и полетел на пол. Во всем здании повисла мёртвая тишина; это был первый и последний раз на памяти Тома, когда Доктор ударил ученика на уроке. Должно быть, искушение было невыносимым. Однако несчастная жертва спасла свой класс, потому что Доктор повернулся к скамейке лучших учеников и гонял их в течение остального часа; и, хотя по окончании экзаменовки все они получили от него такие оценки, которых долго не могли забыть, этот знаменательный день окончился без суровых кар вроде порки или других наказаний. Поэтому перед вторым уроком каждый из сорока юных разгильдяев по-своему выразил свою благодарность «печальному волку».
Однажды потерянную репутацию прилежного ученика не так-то просто восстановить, как обнаружил Том, и в течение нескольких лет ему пришлось подниматься по школьной лестнице без неё, в непрекращающейся конфронтации с учителями, которых он рассматривал как своих естественных врагов. В корпусе тоже не всё шло гладко, потому что старший Брук покинул школу на Рождество, и ещё один — два шестиклассника — на следующую Пасху. Их правление было строгим, но справедливым, и постепенно начинал устанавливаться более высокий стандарт; собственно, это было краткое предвкушение по-настоящему хороших времён, которые настали только через несколько лет. Однако как раз теперь, напротив, всё снова угрожало погрузиться во мрак и хаос. Новые старосты были либо слишком юные и мелкие мальчики, которые сумели попасть на вершину школьного мира благодаря своему уму, но которым для участия в управлении ещё не хватало ни физической силы, ни силы характера; либо здоровые ребята худшего сорта, с низкими вкусами и наклонностями, которые не прониклись в должной мере значением своей работы и занимаемого положения и не ощущали лежавшей на них ответственности. И вот при этом безвластье для Школьного корпуса настали плохие времена. Здоровенные пятиклассники, любители охоты и выпивки, начали узурпировать власть и заставлять фагов прислуживать себе так, как будто они были старостами, и всячески угнетать и преследовать тех, кто оказывал хотя бы малейшее сопротивление. Бoльшая и худшая часть шестого класса вскоре заключила с ними союз, а меньшая, подавленная изменой своих коллег, не могла оказывать сопротивление. Так фаги остались без своих законных наставников и покровителей и оказались под деспотической властью тех, кому они не были обязаны повиноваться, и чьё единственное право командовать ими было правом кулака. Как и предсказывал старший Брук, корпус постепенно начал распадаться на мелкие кучки, группировки и компании, исчезло то сильное чувство товарищества, которое он всегда так старался поддерживать, а вместе с ним и лидерство в играх и во всех прочих школьных делах.
Нигде в мире индивидуальный характер не имеет большего значения, чем в публичной школе, и я прошу помнить об этом всех тех, кто переходит в старшие классы. Возможно, именно сейчас, а не когда-нибудь потом, в вашей жизни наступает время, когда вы будете иметь наибольшее влияние на общество, в котором живёте. Ведите себя как мужчины; не бойтесь высказаться ни словами, ни с помощью кулаков за то, что действительно хорошо, справедливо и правильно; никогда не стремитесь к популярности, а просто выполняйте свои обязанности и помогайте другим выполнять свои, и, возможно, вам удастся изменить атмосферу в школе к лучшему по сравнению с тем, какой она была, когда вы туда попали. Тем самым вы принесёте пользу поколениям своих ещё не родившихся соотечественников, измерить которую не в силах никто из живущих. Ведь мальчишки следуют друг за другом, как стадо, к добру ли, к худу ли; думать они терпеть не могут, и у них очень редко бывают какие-то установившиеся принципы. В действительности в каждой школе существует свой традиционный стандарт хорошего и плохого, который нельзя нарушать безнаказанно, и в соответствии с эти стандартом одни поступки считаются подлыми и низкими, а другие — достойными и правильными. Стандарт этот постоянно меняется, хотя и очень медленно, потихоньку; а кроме этого стандарта есть ещё ученики, занимающие ведущее положение, и вот они-то и задают тон и делают школу либо благородным общественным институтом для обучения юных английских христиан, либо местом, пребывание в котором принесёт мальчику больше вреда, чем если бы ему пришлось пробивать себе дорогу на лондонских улицах; а может быть, чем-то, занимающим промежуточное положение между этими двумя крайностями.
Однако на наших юных героях перемены к худшему в Школьном корпусе поначалу никак не отразились; им повезло, они спали в той спальне, где оставался единственный способный поддерживать порядок староста, к тому же его кабинет был в том же коридоре, что и у них; поэтому, хотя и на их долю время от времени доставались удары и пинки или же их заставляли прислуживать, в целом всё это их затрагивало мало; весёлая школьная жизнь, полная игр, приключений, хороших товарищей, тысячекратно перевешивала все их неприятности с учителем в классе и эпизодическое плохое обращение в корпусе. Плохое они забывали быстро, хорошее помнили долго, а от будущего ждали только лучшего. Прошло несколько лет, прежде чем староста из их спальни и коридора покинул школу. Никто из других шестиклассников не перебрался к ним в коридор, и, к крайнему негодованию и отвращению Тома и Иста, однажды после завтрака их поймал Флэшмен и заставил переносить свои книги и мебель в оставшийся пустым кабинет, который он теперь и занял. С этого времени они стали на собственной шкуре испытывать тиранию Флэшмена и его компании, и теперь, когда беда пришла к их порогу, начали искать сочувствующих и сторонников среди остальных фагов. Начали проводиться тайные сборища недовольных, на которых звучали призывы к восстанию и разрабатывались планы, как освободиться от гнёта и отомстить врагам.
