Герман Гессе - Гертруда
Мой небольшой органный опус меня радовал. Это было что-то вроде прелюдии, а для меня — отторжение от старого, благодарность и пожелание счастья новобрачным и отзвук добрых дней дружбы с нею и с ним.
В день свадьбы я загодя пришел в церковь и наблюдал за церемонией сверху, спрятавшись возле органа. Когда органист заиграл мою вещицу, Гертруда взглянула наверх и кивнула жениху. Все это время я не видел ее, и теперь, в белом платье, она казалась еще выше и тоньше, грациозно-сосредоточенно шла по узкой парадной дорожке к алтарю рядом с гордым, непреклонно шагавшим мужчиной. Зрелище было бы совсем не такое прекрасное и впечатляющее, если бы вместо Муота по этому триумфальному пути шел я, хромоногий калека.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Судьба позаботилась о том, чтобы я не мог долго раздумывать о браке моих друзей и направлять свои помыслы, желания и самобичевание по этому пути.
О матушке я в эти дни вспоминал редко. Правда, из ее последнего письма я знал, что с уютом и миром в ее доме дело обстоит не лучшим образом, однако не имел ни причины, ни желания вмешиваться в раздор двух дам, только не без злорадства признал его неоспоримым фактом, о коем мое суждение не требовалось. С тех пор я написал домой письмо, но ответа не получил и был настолько занят обеспечением переписки нот и просмотром переписанных экземпляров моей оперы, что мне было не до раздумий о фройляйн Шнибель.
Вдруг от мамы пришло письмо, поразившее меня прежде всего своим непривычным объемом. Это был педантичный обвинительный акт против ее сожительницы, из которого я узнал обо всех прегрешениях последней против домашнего и душевного мира моей добрейшей матушки. Ей тяжело было все это мне написать, она сделала это с достоинством и осторожностью, и все же то было робкое признание в глубоком заблуждении насчет подруги и кузины, в коем она пребывала. Матушка не только признавала полную справедливость той неприязни, какую я и мой покойный отец питали к мадемуазель Шнибель, но теперь она даже была готова продать дом, если я еще не передумал, и сменить место жительства — и все это лишь ради того, чтобы спастись от Шнибель.
«Наверное, было бы хорошо, если бы ты приехал сам. Понимаешь, Люси уже знает, что я думаю и какие у меня планы, она очень чутка к таким вещам, но у нас слишком натянутые отношения для того, чтобы я могла сообщить ей главное в надлежащей форме. Мои намеки на то, что лучше я опять буду жить в доме одна и обходиться без нее, она понимать не желает, а я не желаю открытой ссоры. Я знаю, если я прямо предложу ей уйти, она будет браниться и станет на дыбы. Так что лучше, чтобы ты приехал и все это уладил. Скандала я не хочу, и она не должна потерпеть урон, но ей необходимо сказать все это четко и определенно».
Я был даже готов убить дракона, если бы мама этого потребовала. С большим удовольствием я собрался в дорогу и поехал домой. Там я, конечно, сразу же, только войдя в наш старый дом, заметил, что в нем царит новый дух. Например, большая уютная гостиная приобрела угрюмый, неприветливый, подавленный и жалкий вид, было заметно, что все здесь усиленно стерегут, оберегают, а на старом солидном полулежали так называемые «лауферы» — длинные траурные полосы из дешевой и некрасивой материи, дабы щадить пол и экономить на мытье. Старое фортепиано, много лет стоявшее в гостиной без употребления, было тоже одето в такую оберегающую оболочку, и, хотя матушка приготовила к моему приезду чай и печенье и постаралась сделать обстановку чуть поуютней, все вокруг так неистребимо пахло стародевичьей скудостью и нафталином, что в первый же миг при встрече с мамой я улыбнулся и сморщил нос, и она сразу меня поняла.
Только я сел на стул, как явился дракон, прошествовал по лауферу ко мне и соизволил принять знаки почтения, каковые я выказал, не скупясь. Я подробно расспросил ее о здоровье и извинился за наш старый дом, который, возможно, не предоставляет всех удобств, к каким она привыкла. Старательно обходя в разговоре мою мать, она взяла на себя роль хозяйки, распорядилась насчет чаю, на мою вежливость неукоснительно отвечала тем же и казалась хотя и польщенной, но в еще большей мере напуганной и преисполненной недоверия к моей преувеличенной любезности. Она чуяла подвох, но была вынуждена подхватить мой приветливый тон и в свою очередь пустить в ход весь запас своей несколько старомодной учтивости. За сплошными изъявлениями взаимной преданности и высокого уважения мы не заметили, как подкралась ночь, и, от души пожелав друг другу спокойного сна, расстались как дипломаты старой школы. Однако мне думается, что, несмотря на сладкое печенье, кобольд в ту ночь спал плохо, зато я улегся довольный, а моя бедная мама, должно быть в первый раз после многих ночей, которые она npoвела в досаде и огорчении, опять заснула с неущемленным чувством хозяйки в собственном доме.
На другой день за завтраком началась та же изощренная игра. Матушка, которая вчера только молча и внимательно слушала, теперь и сама с удовольствием в ней участвовала, и мы обращались с фройляйн Шнибель с такой учтивостью и нежностью, которая загоняла ее в угол, даже печалила — ведь она догадывалась, что у моей матери подобный тон шел не от сердца. Мне чуть было не стало жалко старую девушку, она сделалась такой робкой, пыталась стушеваться, все хвалила и одобряла; однако я подумал об уволенной горничной, о недовольном лице кухарки, которая пока еще осталась только в угоду матушке, думал о запакованном фортепиано, вообще о запахе уныния и мелочности в моем некогда веселом отчем доме и остался непреклонным.
После обеда я предложил маме прилечь отдохнуть и остался наедине с кузиной.
— Вы обычно спите после обеда? — вежливо спросил я. — Если так, я не хотел бы вам мешать. Мне надо с вами кое о чем поговорить, но это совсем не к спеху.
— О, прошу вас, я никогда днем не сплю. Слава Богу, я еще не настолько стара. Я всецело к вашим услугам.
— Премного благодарен, сударыня. Я хотел поблагодарить вас за дружеские услуги, которые вы оказали моей матери. Без вас ей было бы очень одиноко в пустом доме. Ну, теперь все переменится.
— Как? — воскликнула она, вскочив с места. — Что переменится?
— Разве вы еще не знаете? Мама наконец решилась исполнить мое давнее желание и переехать ко мне. В этом случае мы, естественно, не можем допустить, чтобы дом пустовал. Так что вскоре, видимо, придется его продать.
Фройляйн Шнибель ошарашенно смотрела на меня.
— Да, мне тоже очень жаль, — с сожалением продолжал я. — Однако для вас это время было тоже весьма хлопотным. Вы так любезно и заботливо пеклись обо всем в этом доме, что я даже не знаю, как мне вас благодарить.
— Но я, что со мной… куда я…
Ну, это все устроится. Да, вы должны будете опять подыскать себе квартиру, но это, разумеется, не так уж спешно. Вам и самой будет приятно зажить опять более спокойной жизнью.
Она встала. Ее тон был еще вежливым, но уже угрожающим.
— Не знаю, что мне на это сказать, — воскликнула она с ожесточением. — Ваша мать, сударь, обещала мне, что я буду жить здесь. Это была твердая договоренность, а теперь, когда я столько сил отдала этому дому и во всем помогала вашей матери, — теперь меня выставляют на улицу!
Она разрыдалась и хотела убежать. Но я удержал ее за тощую руку и усадил обратно в кресло.
— Дело совсем не так плохо, — с улыбкой сказал я. — Конечно, то, что моя матушка хочет отсюда уехать, не сколько меняет положение. Между прочим, решение о продаже приняла не она, а я, потому что я владелец. Матушка ставит условием, чтобы вы не стесняли себя при поисках квартиры и заботу о расходах предоставили ей. Так что вы будете жить удобнее, чем до сих пор, и в известной степени все еще останетесь ее гостьей.
Тут пошли возражения, гордость, слезы, важничанье, сменявшееся просьбами, но под конец обиженная смекнула, что самое умное в этом случае — уступить. Однако после этого она удалилась в свою комнату и даже кофе пить не пришла. Матушка считала, что надо бы послать ей кофе в комнату, но я после всей моей вежливости хотел все же насладиться местью и дал фройляйн Шнибель пробыть в злобе до вечера, когда она явилась к ужину, тихая и угрюмая, но минута в минуту.
— К сожалению, я вынужден уже завтра утром опять уехать в Р., — сказал я за столом. — Но если я тебе понадоблюсь, мама, то всегда смогу быстро приехать.
Смотрел я при этом не на мать, а на ее кузину, и та поняла, что я хотел сказать. Мое прощание с ней было коротким и с моей стороны почти сердечным.
— Сынок, — сказала потом мама, — ты это сделал хорошо, и я должна тебя поблагодарить. А ты не хотел бы сыграть мне что-нибудь из своей оперы?
До этого дело не дошло, но один обруч был сломан, и между старой женщиной и мною забрезжил рассвет. Это было самое большое достижение. Теперь она питала ко мне доверие, и я радовался тому, что скоро у нас с ней появится небольшой домашний очаг и я покончу с долгой бесприютностью. Я уехал довольный, попросив передать наилучшие пожелания старой барышне, а по возвращении стал заглядывать туда-сюда, где сдавались небольшие хорошенькие квартирки. В этом мне помогал Тайзер, в большинстве случаев с нами ходила и его сестра, они радовались вместе со мной и надеялись на благодетельную дружбу двух наших маленьких семей.
