Франсуа Фенелон - Французская повесть XVIII века
Утрата проводника, умершего в дороге, обернулась для донны Марии в Лондоне тяжелыми последствиями. Старик обещал князю немедленно сообщить ему об их прибытии в Лондон, а также о том, в каком районе города они остановились. Князь собирался выехать из Италии, как только получит письмо, и можно себе представить, с каким нетерпением ждал он этой вести. Между тем затруднительное положение, в котором оказались эти две робкие женщины, и их первые невзгоды не дали им возможности написать в Рим так скоро, как рассчитывал князь. Он уже получил из Чивита-Веккии известие о том, что корабль благополучно достиг Англии и что капитан сам сообщил об этом родственникам пассажиров. И князь никак не мог понять, чем же объясняется задержка письма от возлюбленной. Его тревога вскоре сравнялась с его любовью, причем давала себя знать и присущая ему горячность.
Истина требует добавить здесь несколько черточек к обрисованному нами нраву молодого князя. Его воспитала бабушка, для которой он был самым драгоценным существом, и на характере его сказались ее слепая любовь и крайняя снисходительность. Подверженный бурным страстям, он, едва возмужав и почувствовав свободу, дал им волю. Его нельзя было упрекнуть в каких-либо преступлениях, хотя распутство, совместимое с добрым нравом, прославило его на весь Рим, и он так привык жить, пользуясь полной свободой, что уже не оставалось никакой надежды на то, что он переменится. Но любовь к донне Марии, переполнявшая его сердце, положила конец его распутству. Невинность и скромность этой милой девушки покоряли его не меньше, чем ее красота, а когда человек ценит такого рода достоинства, то рано или поздно его прекрасное чувство скажется в его добронравии и благоразумии. Он стал совсем другим человеком. Но слухи об его исправлении еще не разошлись столь широко, как рассказы об его распущенности, а поскольку речь шла не о покаянии какого-нибудь капуцина, то с первого взгляда и нельзя было заметить эту перемену.
Огорченный отсутствием вестей от своей возлюбленной, он большую часть дня проводил у жены торговца, которую он посвятил в свои дела; он рассказывал ей о своих опасениях, выслушивал ее советы. Зачастую дня не хватало для столь серьезных обсуждений и по ночам он продолжал обдумывать, как ему поступить, а так как любовь, по выражению графа де Бюсси,{49} постоянно все начинает сызнова, то и дни, и ночи казались ему слишком короткими. Столь частые посещения и столь долгие беседы, да еще прежние слухи о князе, внушавшие страх всем римским мужьям, породили у торговца множество подозрений. Этот достойный человек был ревнив не более прочих римских мужей, однако достаточно для того, чтобы встревожиться. Он стал внимательнее следить за поведением жены, и многое, что другому могло бы показаться только подозрительным, в его глазах превращалось в истину, оскорбительную для его чести.
Однако, как уверяли, нрава он был слишком застенчивого, чтобы позволить себе какую-нибудь резкость. Некоторое время он таил обиду, зародившуюся в его сердце, и не решался даже намекнуть об этом своей жене. Его уважение к ней доходило до слабоволия. Он считал великой для себя честью, что женился на девушке, связанной с одним из знатнейших в Риме домов, где она долго жила и откуда получила значительное приданое. Он боялся ее. Но, к несчастью, он встретился с одним из своих приятелей, у которого имелись более обоснованные жалобы на князя и который давно уже искал случая отомстить за себя; ненависть к князю понемногу побудила их открыться друг другу, намерения у них оказались одни и те же, а винные пары привели к тому, что они поклялись объединиться и сообща отомстить. Быть может, у них не хватило бы мужества для осуществления их плана, если бы они тайно не познакомились с двумя братьями домоуправителя, заколотого князем. Они поделились с братьями своим намерением прикончить князя, а это означало обеспечить себя сообщниками. День, час, место и орудие убийства — все было обусловлено заранее соответственно их общей ненависти.
Какие-либо меры предосторожности были излишни, ибо им не стоило труда осуществить задуманное. Князь ничего не подозревал, потому что ему не в чем было упрекнуть себя. Он постоянно приходил к жене торговца, и сопровождал его всегда только один лакей. Князь удалялся с нею в комнату, которую раньше занимала донна Мария. Продолжительность их бесед зависела от его умонастроения и от умения собеседницы умерить его тревогу. Иногда он поговаривал о том, чтобы больше не дожидаться и уехать из Рима, она же всячески отговаривала его от этого, а так как князь бывал более взволнован, чем его советчица, то ревнивец, подслушивавший за дверью, мог толковать его слова только в дурном смысле.
Он был убежден, что речь идет о похищении его супруги, и мысль эта доводила его до бешенства. Он даже решил ускорить осуществление заговора на несколько дней.
Излишне было бы распространяться об обстоятельствах этой сцены. Молодой князь пал под ударами четверых подлецов, которые убили его, предварительно явив перед ним все ужасы смерти. Наперсницу его постигла та же участь. Напрасно призывала она небо в свидетели своей невиновности. Речи и мольбы оказались столь же тщетными, как и сопротивление. Между тем из показаний мужа стало известно, что, после того как они зверски истерзали ее, торговец, уже полуубежденный клятвами жены, а главное — слыша, как князь беспрестанно нежно повторяет имя донны Марии, решил сохранить обоим жизнь и предложил это своим сообщникам. Но уговорить этих варваров ему не удалось. У них были иные основания ненавидеть князя. Они, наоборот, торопились довести дело до конца, потому что боялись, как бы их жертва не ускользнула из их рук, а чтобы успокоить угрызения совести торговца, они напомнили ему о том, что, поскольку дело зашло уже так далеко, нельзя не довести его до конца, потому что иначе им грозит неминуемая гибель.
В то время как эта зверская расправа творилась в Риме, донна Мария довольно спокойно жила в убежище, которое подыскала ей миледи ***. Жилось ей там привольно в обществе ее спутницы. Молодой лорд продолжал навещать ее. Каковы бы ни были его намерения насчет девушки, когда он решил отвезти ее к себе домой, он не позволил себе никакого оскорбительного предложения, а она по своему простодушию принимала его любезность и услужливость за благородное великодушие по отношению к чужестранке. Ей не приходилось менять мнение на этот счет. Но слухи о ее приключении вскоре распространились по городу, и ей пришлось снова прибегнуть к услугам молодого лорда и при таких условиях, что ему легче стало поддаться соблазну.
Как только бесчисленные праздные юноши, которыми кишит Лондон, узнали из газет о приезде прекрасной итальянки и о ее приключениях, они стали всячески стараться увидеть ее. Об ее очаровании отзывались с восторгом, да красота ее и в самом деле вполне этого заслуживала. Она так прославилась, что и при дворе стали говорить о ней не меньше, чем в городе. Беззастенчивость в любовных делах обычна среди придворных, а потому донна Мария сразу же стала жертвой их назойливости. Мы умолчим о нескольких историях, которые излишне затянули бы наш рассказ, и остановимся лишь на следующей.
Один из главных королевских телохранителей увидел ее и влюбился. То был пылкий молодой человек; он страстно полюбил ее. Между тем никому не удавалось часто видеться с нею. Она жила в таком глухом уединении, что многие любопытные, которым хотелось хотя бы только взглянуть на нее, решили прибегнуть к старинному средству — перерядиться и проникнуть к ней под разными личинами. У сапожников, портных, всяких мастеров, которые могли бы понадобиться ей, стали просить позволения воспользоваться их именами; одним обещали награду, других запугивали угрозами. Молодые люди переряжались в женское платье и таким путем порою отлично достигали цели.
Офицер, о котором я говорю, поначалу оказался одним из самых удачливых. Он переоделся белошвейкой и взял с собою соответствующие принадлежности. Лицо у него было приятное, и это способствовало успеху затеи. Он очень понравился донне Марии; кроме того, она была вполне удовлетворена несколькими предметами, купленными у него, притом — как легко себе представить — совсем дешево; поэтому она попросила его приносить ей все английские новинки. Несколько встреч, для которых всегда находился предлог, настолько воспламенили его, что, будучи человеком самостоятельным и несметно богатым, он решил осчастливить чужестранку и самого себя, открыто предложив ей свою руку и сердце. Он не скрыл этого и от своих друзей. Пытавшиеся отговаривать его встретили с его стороны непоколебимую решимость. Он ссылался на книгу, которая была встречена весьма благосклонно как в Лондоне, так и в Париже. То были «Записки знатного человека».{50}
«Разве эта чужестранка будет первой женщиной, облагодетельствованной своим поклонником? Разве мы не наблюдаем этого изо дня в день? К тому же разве между этой прекрасной девушкой и мною зияет столь глубокая пропасть? Если у нее и нет состояния, все говорит о том, что она благородного происхождения, и неужели чары юности и красоты — пустяк? Будь она столь же богата, как я, у нее оказалось бы сравнительно со мною слишком много преимуществ. Должен же я как-то расплатиться за счастье, быть любимым ею? Поверьте, — добавлял он тоном донны Элизы,{51} — богатый влюбленный особенно радуется своему богатству, если оно способствует ему стать обладателем прекрасной женщины, а если он человек порядочный, то должен сознавать, что то, что он дает, меньше того, что он получает».
