Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести
Чувство ее оказалось, видимо, достаточно сильным, чтобы она вновь пересекла волнуемый зимними штормами океан, чего нельзя было сказать о Джордже Грейвнере, который так и не удосужился посетить Америку. Ситуация невольно заставляла призадуматься, однако я не стал вдаваться в подобные тонкости, ограничившись заключением, что они меня просто-напросто не касаются.
Руфь Энвой, на мой взгляд, стала заметно другой — и не только потому, что носила траур. Миссис Малвилл не замедлила растолковать мне разницу: юная миловидная девушка не утратила ничуть ни юности, ни миловидности, но теперь это была не богатая наследница с видами на будущее, а почти что бесприданница с жалкими четырьмя сотнями годового дохода. Слова Аделаиды не вполне меня удовлетворили — даже когда выяснилось, что траур был двойным: злосчастный мистер Энвой, раздавленный обломками былого благополучия, очутившись на грани нищеты, отошел в лучший мир всего несколько недель назад.
— Так, значит, мисс Энвой прибыла сочетаться браком с Джорджем Грейвнером? — осведомился я. — Не любезней ли было бы с его стороны избавить невесту от трудностей, сопряженных с морским путешествием?
— Но ведь совсем недавно возобновились парламентские слушания! — воскликнула Аделаида и тут же добавила: — Пожалуй, приезд Руфи как раз и указывает на то, что дело не ладится. Если бы все было в порядке, такая уважающая себя девушка, как Руфь, дождалась бы жениха у себя дома.
Ага, они уже Руфь и Аделаида, отметил я про себя, но спросил только:
— По-твоему, мисс Энвой и вернулась с тем, чтобы навести в этом деле порядок?
— Нет. Мне кажется, приехать сюда ее побудила какая-то сторонняя причина.
Аделаида пока что вволю могла предаваться гаданиям, но только потом обнаружилось, насколько непростой была подоплека всего происходившего.
Едва услышав о прибытии гостьи, миссис Малвилл тотчас отправилась в зеленом ландо за ней — пригласить провести воскресенье у себя. Особняк на Риджентс-парк перешел в собственность Коксонов, а мисс Энвой ютилась в какой-то довольно убогой квартирке. Визит миссис Малвилл совпал с визитом Грейвнера, который со всей учтивостью изъявил согласие ненадолго заглянуть и под кров Малвиллов. Экипаж Аделаиды — вместе с обретавшимся в нем мистером Солтрамом (в этой части моего повествования пока не упомянутым) — оказался отослан по какому-то поручению, но должен был вернуться с минуты на минуту. Грейвнер поспешил откланяться, и вскоре (а происходило это в субботу пополудни) зеленое ландо с тремя седоками покатило в Уимблдон.
Итак, это была вторая встреча мисс Энвой с великим человеком, и я поспешил поинтересоваться у миссис Малвилл, утвердилась ли Руфь в своем первом впечатлении. Аделаида, замявшись, пробормотала, что, разумеется, со временем, при наличии возможностей это неизбежно должно произойти, однако на данный момент она, признаться откровенно, несколько разочарована.
— Уж не разочарована ли мисс Энвой? — живо вмешался я. — И не в этом ли причина твоего разочарования?
— Сказать прямо, я в тот вечер ожидала большего. Гостей собралось всего ничего, а он и двух слов не проронил, — вздохнула Аделаида.
— Зато сегодня он развернется вовсю, — утешил я ее. — А почему, собственно, тебя так волнует впечатление мисс Энвой?
Аделаида, явно изумленная моим недомыслием, широко распахнула ясные, светло-голубые глаза:
— Но ведь мне хочется, чтобы она была счастлива, как и все мы!
Боюсь, легкость в мыслях от этих слов взыграла во мне с новой силой.
— Помилуй, счастье это так огромно, что в одиночку его просто не вынести!
Мы, бесспорно, говорили на разных языках; так или иначе, посетительнице пришлось довольствоваться всего-навсего прогулкой по саду в обществе Кента Малвилла. Не лишен был этого удовольствия и я, а с мисс Энвой не виделся до самого обеда.
За столом мистер Солтрам отсутствовал: до нашего сведения было доведено, что по причине дурного самочувствия ему необходимо отлежаться. Мы молча и со значением переглянулись, ибо за много лет научились обмениваться мнениями, не прибегая к словам (этим изощренным искусством обладали только давние друзья, входившие в число собравшихся). Если бы не присутствие нашей пытливой американской сотрапезницы, мы могли бы прибегнуть и к более прямым способам выражения, но тогда Аделаида напустила бы на себя глухоту. Как блистательно она умела игнорировать действительное положение вещей — даже при всей неопровержимости предъявленного ей факта! Более того, мне было известно, как далеко не единожды, дабы держать прислугу в должном неведении, она ухитрялась, до конца выдерживая полнейшую благопристойность, без лишнего шума и без малейшей огласки, но зато при деятельном содействии супруга, тайно переправлять из столовой в спальню бесчувственное тело мистера Солтрама.
В последнее время он был особенно мудр, а также настолько возвышен и глубок в суждениях, что я всерьез обеспокоился — не кроется ли за всем этим некий черт в табакерке? Не побуждало ли нашего гения блюсти строгую безукоризненность сознание того, что ненавистные Пуднеи, буде им того возжелается, способны поведать нам куда более убийственные тайны? Солтрам вел себя тише воды, ниже травы, но кому не известно, что свирепейший шторм налетает внезапно, когда на море царит самое невозмутимое затишье? Шквал подействовал бы на нас освежающе: мы с облегчением готовы были бестрепетно встретить любую бурю, лишь бы не томиться в ожидании того, как воды вот-вот сомкнутся у нас над головами.
Кент Малвилл поднялся к Солтраму наверх, но возвратился с привычно непроницаемым выражением лица. Таким я видел его только в тот достопамятный вечер, когда мы с мисс Энвой тщетно ожидали начала лекции. Внутренний голос подсказывал мне, что наш общий друг, мягко выражаясь, нынче не в форме; и меня радовало присутствие среди нас постороннего лица, освобождавшее от унылой обязанности обсуждать, в связи с неудачной вылазкой хозяина дома, вероятные осложнения наиблагороднейшего, впрочем, свойства (сами-то мы ни на грош не верили в их существование), кои воспрепятствовали предмету нашей речи присоединиться к общей компании…
В десять часов, однако, мистер Солтрам спустился в гостиную. Жилет на нем был застегнут кое-как и сидел криво, но глаза уже излучали призывные огни маяков. Мне почудилось, будто тот самый кристалл (согласно моему определению) начал потихоньку вращаться, — и я немедленно сосредоточил все свое внимание на мисс Энвой.
Впоследствии мне не раз твердили с восторгом, что в тот вечер Фрэнк Солтрам буквально превзошел самого себя, однако вознаграждение за мою наблюдательность целиком перевешивает упущенное слухом. В целом, разумеется, я отчетливо сознавал, что совершается нечто величественное: допускаю, именно так погружает слушателей в транс игра на скрипке господина Иоахима. Переливы знакомых гармоний наполнили комнату: всем своим существом я ощущал мощное биение мысли, ее взлеты и спады — она то парила в вольном просторе, то ныряла вниз, к земле, то вновь устремлялась в горние области духа… Но монолог Солтрама не доходил до меня непосредственно: я мог воспринимать его только через пристальное созерцание слушательницы, о которой знал нечто такое, чего не знал никто из присутствующих. От меня и по сей день нет ни малейшего проку как от свидетеля: право же, я не в силах рассудить затянувшийся до бесконечности нелепый спор относительно того, находился ли оратор в тот исторический вечер в состоянии подпития или же нет. Этим я ставлю себя в несколько смехотворное положение: ведь не могу же я, в самом деле, признаться, чем тогда были поглощены все мои чувства. Извлеченная мною (и только мною) малая крупица из пережитого всеми — безраздельная моя собственность. Прочими впечатлениями я охотно готов поделиться, но данный опыт передаче не подлежит.
Это ощущение, должен сказать, не покидает меня и сейчас, при самом беглом ретроспективном обзоре событий того вечера — и ясность слога, боюсь, в данном случае несколько мне изменяет. Думаю все же, мне достанет необходимой точности выражения, если я укажу, что мисс Энвой отдалась льющемуся потоку речи всецело, без остатка, совершенно не замечая моего прикованного к ней взгляда. Отнюдь не матримониальные хлопоты призвали ее в Лондон из-за океана — это ясно как белый день… Открытие доставило мне немалое удовольствие: если бы дело касалось только брака, она, вне сомнений, не сдвинулась бы с места. И тогда Грейвнеру пришлось бы, несмотря на занятость в парламенте, изыскать возможность совершить трансатлантическое плавание.
Я испытывал неловкость за Руфь, вынужденную обитать в убогой, по словам миссис Малвилл, квартирке, слишком явно ожидая решения своей судьбы, и потому с радостью встретил известие о ее переселении в Колдфилд. Пока она в Англии и помолвка еще не расторгнута, самое подходящее для нее место — под крылышком леди Мэддок. Теперь, когда невеста бедна и несчастна, ее предполагаемая золовка будет, вероятно, побеждена окончательно. Если бы позволяло место, я мог бы многое порассказать о том, насколько характер действий мисс Энвой (из того, что до меня доходило) соответствовал тому образу, который я нарисовал в своем воображении под воздействием признаний Грейвнера, сделанных им в поезде. Я смотрел на Руфь, постоянно держа в голове этот причудливый зигзаг судьбы. Для достойного ответа требовалось немалое мужество: каждый взгляд Руфи, каждое ее слово я истолковывал — пусть это и покажется странным — именно в свете предоставленной ей редкой возможности.
