Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА
— Ах, как я вам признательна…
— В таком случае пойдем завтра вместе искать дом, хорошо? Подыщем дом более просторный, чем этот, такой, который тебе понравится, где бы он ни был.
— Но я хочу европейский! — заявила Наоми. — Я наотрез отказываюсь от японского! — И пока я колебался с ответом, добавила, всем своим видом как бы бросая мне вызов: — Служанку я подыщу дома, в Асакусе, а этой деревенщине откажу. Прислуга — для меня, а не для вас.
По мере того как учащались такие размолвки, напряженная атмосфера в доме все более усиливалась. Часто мы целыми днями не разговаривали друг с другом. Последняя вспышка произошла в начале ноября, через два месяца после того, как мы вернулись из Камакуры, когда я получил неоспоримые доказательства, что Наоми продолжает встречаться с Кумагаем.
Не стану подробно описывать обстоятельства, позволившие мне убедиться в этом. Уже давно занятый приготовлениями к переезду, я интуитивно с подозрением поглядывал на Наоми и не прекращал слежки и вот в один прекрасный день застал их вместе, на обратном пути из гостиницы Акэбоно, где они тайно встречались.
В тот день утром мне показалось подозрительным, что Наоми наряжалась и красилась тщательнее, чем обычно. Выйдя из дому, я сейчас же вернулся и спрятался за мешками с углем в маленькой кладовке у черного хода. В то время я то и дело пропускал службу. Примерно в девять часов Наоми (в тот день ей не нужно было идти на уроки), нарядно одетая, вышла из дома и быстрым шагом направилась не на станцию, а в противоположную сторону. Я дал ей пройти вперед пять-шесть кэнов, затем с величайшей поспешностью вернулся домой, вытащил старую пелерину и шляпу, которые носил еще студентом, набросил пелерину поверх костюма, всунул босые ноги в гэта и, выбежав на улицу, двинулся следом за Наоми. Она вошла в гостиницу, а минут через десять туда прошел Кумагай. Я остался ждать, когда они выйдут.
Ушли они тоже порознь. Первой вышла Наоми. Было уже одиннадцать часов, когда она показалась на улице. Я бродил вокруг гостиницы битых полтора часа… Так же, как утром, Наоми шла быстро, не глядя по сторонам. Я шел за ней следом. Не успела она войти в дом, как на пороге появился я.
В ту же секунду я увидел полные бешенства глаза Наоми. Она застыла как вкопанная посреди комнаты и напряженно смотрела на меня. У ее ног лежали скинутые мною утром шляпа, пальто, носки и ботинки.
Очевидно, она все поняла, потому что страшно побледнела и на ее лице отразилось глубокое спокойствие, как бы покорность судьбе.
— Убирайся вон! — закричал я так громко, что у меня зазвенело в ушах.
Наоми ничего не ответила. Мы стояли друг против друга, как два врага с обнаженными клинками, с ненавистью глядя друг на друга. Наоми была прекрасна в эти минуты. Я узнал, что чем больше мужчина ненавидит женщину, тем прекраснее она ему кажется. Дон Хосе убил Кармен, потому что чем больше он ее ненавидел, тем она казалась ему прекрасней. Теперь я предельно ясно понял его переживания. Наоми смотрела на меня в упор, на лице ее не дрогнул ни один мускул, бескровные губы были крепко сжаты. Да, это был подлинный облик порочной женщины, само воплощение зла„.
— Убирайся! — еще раз крикнул я и, весь во власти невыразимого гнева, страха, страсти, не помня себя, схватил ее за плечи и толкнул к выходу. — Убирайся! Сейчас же! Убирайся вон!
— Простите!.. Дзёдзи-сан!.. Больше я никогда…
Выражение лица Наоми внезапно изменилось, в голосе зазвучала мольба, глаза наполнились слезами. Встав на колени, она глядела на меня, как бы прося пощады.
— Дзёдзи-сан, я виновата, умоляю вас, простите меня!.. Простите, простите!..
Я не ожидал, что она будет на коленях просить у меня прощения, и я рассвирепел еще больше. Я сжал кулаки и несколько раз ударил ее…
— Животное! Собака! Дрянь! Я не хочу тебя видеть. Убирайся! Вон, вон!
Наоми сразу же поняла, что допустила ошибку, и, мгновенно переменив тактику, встала.
— Хорошо, я уйду, — сказала она самым обычным, спокойным тоном.
— Да, уходи сейчас же!
— Сейчас уйду. Можно пойти наверх и взять одежду?
— Нет, уходи сию же минуту! После можешь прислать за вещами прислугу. Пусть она заберет все сразу!
— Но я так не могу. Мне сразу же понадобятся кое-какие вещи.
— Делай как хочешь. Только скорей!
Сказав, что она увезет вещи сейчас же, она поднялась наверх и принялась там что-то двигать. Уложив вещи в корзину и в узел, она сама пошла за рикшей.
— Будьте здоровы. Благодарю вас за все заботы, — в виде прощального приветствия коротко бросила мне Наоми.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Когда коляска рикши с вещами Наоми отъехала, я, сам не знаю зачем, вынул из кармана часы и взглянул на циферблат. Было ровно тридцать шесть минут первого… Когда она вышла из гостиницы, было одиннадцать часов. За это время произошла ссора, в несколько мгновений все совершенно изменилось, только что она была здесь, а теперь ее уже нет. А прошел всего час и тридцать шесть минут… Часто, когда умирающий испускает последний вздох или когда происходит землетрясение, люди невольно смотрят на часы. У меня в тот момент было такое же состояние. Эра Тайсё,[16] год такой-то, ноября такого-то, тридцать шесть минут первого… — в этот день, в этот час я расстался с Наоми. Нить, связующая нас, порвалась, быть может, навсегда…
Наконец-то я сбросил бремя. Наконец-то вздохнул легко… Измученный постоянной скрытой борьбой, которую мы вели все последнее время, я устало опустился на стул и некоторое время сидел словно в оцепенении. Сейчас я ощутил облегчение. Наконец я свободен. До сих пор я страдал не только морально, но и физически, и мне хотелось попросту отдохнуть — этого настоятельно требовало мое тело. Наоми была для меня как бы крепким вином, и, понимая, что в больших дозах оно пагубно для меня, я все же не мог не пить, когда изо дня в день вдыхал его пряный аромат и видел бокал, наполненный до краев. И чем больше я вкушал этот яд, тем сильнее проникал он во все клетки моего тела, затылок, наливался свинцом, голова кружилась, казалось, я вот-вот рухну наземь. Я постоянно чувствовал себя как бы с похмелья, у меня пропал аппетит, ослабла память, исчез интерес ко всему, настроение было всегда подавленное, как у больного. Меня преследовал призрак Наоми, мне мерещился запах ее духов, пота, кожи. И теперь, когда Наоми — моей мучительницы — не стало, я почувствовал облегчение, как будто рассеялись дождевые тучи.
Но, как я уже сказал, это было лишь мгновенное ощущение, и длилось оно короткое время. Каким бы я ни был крепким, вряд ли мои силы восстановились за один час. Не успел я облегченно перевести дух, как мне представилось холодное лицо Наоми во время недавней ссоры. «Чем сильнее ты меня ненавидишь, тем я прекраснее», — как будто говорило это лицо. Я ненавидел эту женщину. Так ненавидел, что, кажется, даже всадив в нее нож, не утолил бы ненависть, и облик этот, навеки выжженный в моем мозгу, неотступно стоял передо мной, как бы я ни старался его забыть, больше того, по мере того как шло время, я все яснее ощущал на себе упорный взгляд Наоми, и ненавистный облик постепенно становился все более прекрасным. Никогда прежде Наоми не была такой чарующе прекрасной. Она казалась живым воплощением порока. Красота ее тела и души достигла высшего предела. Час назад, во время нашей ссоры я невольно был поражен этой красотой, воскликнув в душе: «Как она хороша!» О, почему я не бросился перед ней на колени? Как мог я, робкий и мягкий человек, прийти в такую ярость и бросить грязные упреки этой грозной богине! Как мог поднять на нее руку! Откуда взялась у меня такая безумная отвага? Я сам удивлялся, думая об этом, и постепенно все больше раскаивался в своем безрассудстве и смелости.
«Глупец! Что ты наделал? Да, было что-то тягостное, неприятное, но все это не идет в сравнение с этим ее лицом. Такая красота дважды не встречается на земле!»
Мне казалось, кто-то посторонний говорит мне эти слова. Да, конечно, я совершил ужасное безрассудство. Ведь я всегда был так осторожен с ней, так старался никогда не сердить ее, сам дьявол меня попутал… Такие мысли бродили в моей голове.
Всего час назад Наоми казалась мне тяжким бременем, и что же? Теперь я, проклинавший ее существование, проклинаю самого себя? Эта ненавистная женщина опять так дорога мне? Я сам не в силах был объяснить такую стремительную перемену чувств, наверное, разрешить эту загадку может только сам бог любви… Я вскочил со стула и начал ходить взад и вперед по комнате, размышляя о том, как исцелиться от этой любовной тоски. Но сколько я ни думал, я не мог ничего придумать, вспоминалась только ее красота, вспоминались разные эпизоды нашей совместной жизни в течение прошедших пяти лет, выражение ее лица, ее взгляд, и все это еще больше усиливало мою тоску. Особенно ярко помнилось мне, как каждый вечер, когда ей было пятнадцать лет, я сажал ее в европейскую ванну и купал. Или как я превращался в лошадь — катал Наоми по комнате на спине. Почему все эти глупости были так дороги мне? Не знаю, но если бы она вернулась ко мне, я снова посадил бы ее к себе на спину и возил бы по комнате. Какая это была бы радость! Я мечтал об этом, как о недосягаемом счастье. Нет, я не только мечтал — меня охватила такая любовь к Наоми, что я невольно опустился на четвереньки и начал ползать по комнате, как будто Наоми и сейчас сидела на мне верхом. Потом (об этом стыдно писать) поднялся на второй этаж, вытащил ее старые платья, положил их себе на спину, надел на руки ее носки и опять стал ползать в таком виде по комнате на четвереньках.
