Габриэль Витткоп - Белые раджи
В Данди жила вадиан, умевшая лечить травами и при помощи духов. Совсем крохотная и сморщенная, она прятала волосы под вышитой бисером тиарой. Говорила только по существу и занимала в ламине отдельную комнату, отличавшуюся от прочих лишь загадочными рисунками на кувшинах, большим сундуком из коры, где вадиан хранила свои растения, да прирученным кеньялангом, который выбелил весь пол своим пометом. В этой-то комнате и положили Рентапа, а вадиан денно и нощно пела и плясала, взывая к духам о помощи. Время от времени она вливала ему в рот отвары с отвратительным либо райским укусом. Однажды вечером он открыл глаза и вспомнил все.
В бухточке Скранга Рентап без единого гвоздя построил красивую деревянную крепость. Затем пришли правительственные даяки - люди с такой же кожей, речью и богами, как у него, которые при этом не были его собратьями. Их привели двое молодых людей - наверняка, из многочисленных сыновей Белого раджи и, скорее всего, от разных матерей, поскольку один был высок и темноволос, а другой - низок и белокур. У людей Рентапа были пики и сабли, и они умели метать из сарбакана крошечные смертносные стрелы. У правительственных - мушкеты. Поднявшись по реке до Энтабана, войска Белого раджи применили тактику окружения, дабы отрезать Рентапа от любого возможного подкрепления, а затем стерли крепость с лица земли. Потом был разгром, ранение и обморок.
Рентап вскоре укрылся в своем неприступном орлином гнезде Сандок. Раздробивший шейку бедра мушкетный выстрел заронил в нем сомнения и подорвал веру в магическую силу кабаньих рыл. Теперь он хромал, зная, что уязвим, побежден, искалечен, но не желал уступать партию. Он по-прежнему лелеял мечту о царском могуществе -мечту опьяненного ребенка, и долгими днями она дразнила воображение вождя в его пристанище.
Над кудрявыми, простиравшимися до синего горизонта джунглями возвышался притулившийся к скале причудливый деревянный замок. Со скалы низвергался бурный поток, в котором ловил рыбу зимородок, и сверху было видно, как над деревьями чертили круги большие хищные птицы. Вечером, лежа на площадке с горящим костром, Рентап устремлял взор к звездам, пытаясь найти в них объяснение своей несправедливой участи и измены духов. В сандокском замке, посреди своих воинов с плюмажами из кеньяланга, наложниц, бесчисленного потомства, чародеев в женской одежде и гонгистов, проживет он восемь долгих лет.
— Не забывайте, мистер Бахус, что своими успехами мы обязаны не столько отличной стратегии, сколько превосходству нашего оружия и замешательству во вражеских войсках, - сказал Чарльз, сурово посмотрев на лейтенанта, чья фамилия не сулила ничего хорошего.
— Ну а пока необходимо в первую очередь построить форт Серикеи...
Бахус, толковый офицер с пламенной шевелюрой и пронзавшим сверкающие стеклышки перекошенного пенсне взглядом, относился к единственной своей отдушине с иронией.
Любимым словом Чарльза Джонсона был глагол «строить», который встречался в его отрывистых фразах чаще всего. В кармане у Чарльза всегда лежал какой-нибудь план, и он мысленно возводил гласисы, бульвары, перила и поручни. Обязанность контролировать вражеские перемещения лежала исключительно на нем, и пресекать враждебные действия позволяла лишь надежная система обороны. В конце концов, Муним предоставил радже полную свободу действий на Серикеи, и Чарльз решил возвести там форт, чтобы затем передать его под командование другого офицера. Иногда мятежники уничтожали сооружение еще до того, как оно было достроено. Согласно древнему закону джунглей, на том же месте ничего не восстанавливали, а всегда отходили чуть вглубь.
«Когда воцарится мир, - спускаясь к строящемуся форту, думал Чарльз, - можно будет строить улицы, школы, почтамты, больницы... Строить по-настоящему».
Но порядок в радже восстановится еще не скоро. Вся Азия словно решила сбросить европейское иго. Один из очагов мятежа, который не удавалось полностью погасить, представляла Британская Индия. Нидерландское правительство на Борнео подавляло восстания, сосредоточенные главным образом в Самбасском султанате. В Кантоне бывший властитель Йе открыто бросил вызов губернатору Гонконга и предложил тридцать долларов в награду за каждую британскую голову, а китайцы, в ответ на оккупацию побережья, грабили европейские и американские владения. Распространяемые среди китайских общин архипелага рассказы о кантонском восстании достигли Сингапура, в январе 1857 года там тоже вспыхнул бунт, и хотя его быстро подавили, отголоски докатились до самого Саравака.
Миграция часто провоцировалась войнами, наводнениями и голодом, диаспора все больше разрасталась, и этот «Китай за пределами Китая», называемый эмигрантами Наньян и охватывавший многочисленные азиатские регионы, а также крупные европейские и американские города, пережил в середине XIX столетия кульминацию своей долгой истории. Саравак захлестнули одна за другой три большие волны.
То были выходцы из Шаньдуна, Чанцзяна и Дэцзяна, а также из южнокитайской провинции фуцзянь, уроженцы которой делились на чавань, хэнхуа, хуэйчжоу, фучжоу и хакка, - громадная армия кули, не знавших ничего, кроме нищеты, и решивших продать свою шкуру в рудниках страны, считавшейся подлинным Эльдорадо. Никто не собирался оставаться здесь навсегда, и каждый надеялся заработать достаточно денег, чтобы вернуться в Китай. Они готовы были на все. Приплывали на управляемых ландами джонках, многие никогда не видели моря, качка изнуряла их, и вскоре палуба превращалась в клоаку. В тесноте нельзя было даже пошевелиться, и люди пытались набрать дождевых капель, ведь ежедневный рацион состоял из трех ложек воды и чашки риса. Ежедневно в море сбрасывались трупы: за пятинедельный переход смертность порой достигала пятидесяти процентов - единственная потеря для вербовщика, нередко бывшего эмигранта, которому прибытие каждого нового кули приносило весомую награду. Выслеживаемые издали джонки на входе в устье приступом брала остервенелая толпа нанимателей. Нужно было первым всунуть в изможденную руку покупаемого за восемнадцать центов в день человека тридцать долларов аванса. Он никогда в жизни не видел таких денег и уже мнил себя богачом. За считанные часы вербовщики и наниматели вводили беднягу в отчаянные долги.
Вплоть до 1890 года золотые рудники Бау разрабатывались исключительно китайцами. Заложенные в 1740 году, через двадцать лет они стали уже достаточно процветающими и реорганизовались в самоуправляющиеся общины, или гунсы, основанные на системе распределяемых между геологами-разведчиками и бригадирами прибылей, тогда как батраки довольствовались нищенской оплатой.
Методы добывания были архаичные: человек использовался вместо машины и вьючного животного. Отверженные этой геенны, с рассвета до заката пересыпавшие тонны земли, десятками умирали от холеры, дизентерии и малярии. Едва зажигались фонари, в разбросанных по томатно-красной латеритной земле бамбуковых бараках неистовствовали москиты и клопы. Лагерь подчинялся юрисдикции ганчу, избираемого среди самых грозных геологов-разведчиков и обязанного поддерживать некий порядок. Его должность обеспечивала концессию на азартные игры, мужскую, женскую и детскую проституцию, ссуды под залог, алкоголь и опиум. Именно у него хранились ключи от всех райских кущ этого ада, из-за соперничества между различными гунсы и тайными обществами положение казалось безвыходным.
Эти общества существовали в Китае всегда и, расширяя конфуцианское представление о семье до понятия клики, особенно размножались в смутные времена. Многие общества постепенно вырождались в мафию с многочисленными ответвлениями, особенно активными в экстерриториальном Наньяне.
В Бау находилась штаб-квартира общества Тяньцзяохуэй, объединенного тогда с грозным Тяньдихуэй, или «Триадой». Все эти чрезвычайно враждебные к цзаньгуайло, или «иноземным демонам», общества повсюду имели своих агентов, нередко вербовали информаторов среди прислуги, пользовались специальным жаргоном и извлекали выгоду из неприязни, которую малайская знать питала к Голландии и Великобритании.
Беспорядки возникали и в Сараваке, Джеймс ожидал какого-нибудь китайского мятежа, однако не мог предугадать, когда и как он начнется. Хотя раджа всегда призывал Чарльза строго следить за китайцами, невозможно было произвести полную их перепись: среди них были крупные и мелкие купцы, банкиры и коробейники, геологи-разведчики и кули, земледельцы и ремесленники, семьи и кланы. В каждом китайце сосредоточился весь Китай-Батюшка - вечное кишение, жизнь, движение, торговля, детвора, «вжик-вжик» маджонга, мяукающая опера, День рождения Луны, потрескивание глубоких сковород, колокольчики передвижных харчевен, бесконечные споры, храмовые гонги, запах жженой бумаги на алтаре Предков и, конечно же, опиум.
