Янко Есенский - Демократы
Крестьянин живет на своем клочке земли, думал он, и привязан к ней. Люди гонятся за землей, она опьяняет их; когда ее много, их обуревает гордыня, и они, одурманенные ее черной массой, из которой будто в миллиардах тоненьких золотых рюмочек вырастает искристое вино, постепенно пропивают ее. Невидимая рука покачивает рюмочки, невидимые уста шепчут хозяину: «За ваше здоровье! Пей, хозяин! Веселись, играй в карты, пляши, пой, растрясай мошну!» И хозяин пьет, веселится, играет в карты, разбрасывает деньги… и целые имения переходят из рук в руки… Наверняка так пропало и отцовское имение… Так будет и с имением тетки, когда придет время. Земля — как деньги: уйдет так же, как пришла…
Ландик разыскал секретаря аграрной партии Дюрко Микеску. Это был молодой человек тридцати пяти лет с широким выбритым лицом, узким лбом и прилизанными светлыми волосами, которые на затылке торчали вихрами. Широкоплечий и довольно тучный, он ходил в гамашах, на голове у него красовалась маленькая зеленая шляпа с заткнутым за плетеный шнурок искусственным колосом, на груди — большой листок клевера. В боковом кармане — авторучка.
Ландик спросил у него:
— Сколько крон вступительный взнос?
— Двадцать пять, — ответил политик.
— Получите.
Так Ландик стал членом Республиканской партии мелких крестьян. Через несколько дней он получил и членский билет.
Тем самым он перестал быть одиноким, никому не нужным мелким чиновником и сделался членом единой, могучей и влиятельной организации, которая в то время вела в политике первую скрипку. О том, как много это значит для человека, уже говорил легионер Квирин Чижик. Мы можем только повторить, что эта перемена имеет огромное значение. Одно дело — оторванный листок, который не знает, куда его занесет ветром, и совсем другое — деревце в большом, огороженном каменной оградой, охраняемом саду, которое, бог даст, принесет хорошие плоды. Колоссальная разница.
Ландику сразу же захотелось проверить, ощутима ли эта разница. Он рассказал секретарю о своих злоключениях, но не напрямик, а вскользь, намеком, чтобы не показалось, будто он, Ландик, хочет использовать свое положение нового, еще молодого и скромного, но зато преданного члена партии.
— Э, пан доктор, — усмехнулся секретарь, — вы только семерка в игре, а тут есть и девятка — Толкош, и валет — ваш шеф; оба в нашей партии. Они вас побьют.
Обманутый в своих ожиданиях, Ландик ушел. Значит, он не лужок, который запрещено вытаптывать, и даже не молодое деревце в заповедном саду, а просто семерка!
«Ничего не поделаешь! Нет на свете равенства, — думал он, шагая по тротуару и окидывая оценивающим взглядом прохожих. — Этот — не больше восьмерки; а вот тот — в котелке и с тросточкой с костяным набалдашником, адвокат Винтерштейн, — тот, наверно, король; а этот нищий — он вряд ли вообще войдет в игру — просто отброшенная, потертая, помятая карта».
Спустя несколько дней, перед обедом, Ландика навестил сам пан секретарь организации аграрной партии Дюрко Микеска.
— Вами туз интересуется, пан доктор, — сказал он.
— Какой туз?
— Зеленый. Сам пан министр внутренних дел. Председатель нашей партии… Вот что пишет мне его личный секретарь, советник отдела Доразил.
Микеска извлек письмо из плотного белого конверта и, глядя в него, продолжал:
— Какой-то Дубец, глава зернового синдиката, большой пан, — секретарь даже отвесил поклон невидимому пану, — требует, чтобы вас, как негодного, дерзкого чиновника, немедленно перевели из нашего округа куда-нибудь на восток, туда, где солнце не светит{56}. Он так и пишет: «Где солнце не светит»… Что это вы натворили?
«Дубец, Дубец, — размышлял ошеломленный Ландик. — Что это за полубог?» Он уже давно не вспоминал Желку, а о том инциденте и думать забыл. Лишь спустя некоторое время в памяти всплыли перевернутая бричка, обморок Желки и Дубец, который подоспел на помощь. Ландик рассказал секретарю все как было, как он и Дубец «представились» друг другу.
«Вы не умеете править!» — приветствовал его Дубец. «А вы — ездить», — не остался в долгу Ландик.
Ландик говорил, а в мозгу сверлила мысль: «Теперь я пропал… Пропал!»
— Наверное, ему не понравился мой резкий ответ, — в раздумье сказал Ландик секретарю. — Другой моей вины нет.
— Это не вина, а беда, — опустив голову, сказал секретарь. — Невезение.
Он испытывал неясное чувство сострадания к молодому доктору, хотя в душе скорее удивлялся, что Ландик еще стоит прямо, как свеча, даже не опираясь о стену.
— И чего же хочет зеленый туз? — спросил Ландик.
— Сведения о вас… С тузами, сами знаете, тягаться опасно, — качал головой секретарь.
«Плохи мои дела, плохи! — пронеслось в голове. — Жаль двадцати пяти крон, напрасно я их внес в кассу».
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Доносчики
Оба сели, секретарь — на венский стул, стоявший у письменного стола, а Ландик — за стол.
Канцелярский письменный стол — что алтарь в костеле: перед алтарем священнодействует священник, за канцелярским письменным столом может сидеть только чиновник.
Садясь, Ландик глубоко вздохнул, а потом постепенно стал выпускать воздух через нос. Раздававшийся при этом звук походил на долгий прерывистый вздох. «Недолго уже осталось мне сидеть на этом стуле, за своим столом», — подумал он. Ему уже не верилось, что удастся выкарабкаться из этого положения. Толкош на него донес, Бригантик жаловался, а теперь еще Дубец с зеленым министром.
— Что же вы напишете обо мне? — спросил он секретаря.
— Напишу, что вы — член нашей партии, — заверил его тот.
— И больше ничего? Не прибавите чего-нибудь покрасивее?
— Что же?
— Что-нибудь вроде: «очень предан нашей партии» или: «подающий надежды», «незаменимый человек». Я вам за это дам сигарету, — пошутил Ландик.
— Пожалуй, можно. Ведь это правда, что вы в впрямь нам очень нужны. Но, право, не знаю. Я боюсь.
— Чего?
— Дубец, очевидно, влиятельный член партии, большой пан.
— Большой пан! — Ландик гневно ударил кулаком по столу. — И вы туда же, — вспомнил он свой спор о господах и слугах с окружным начальником. — Все только и твердят о панах… А вы знаете эту историю?
— Какую историю?
— Вышвырнули крестьянина из управления, потому что он стал шуметь, требовать чего-то. Может, он был из тех, у кого еще американский дух не выветрился… Съездит, знаете, такой фрукт в Америку, работает там несколько лет как вол, а приедет домой и не нахвалится американской свободой… Гонят этого крестьянина, а он не поддается. Расставил широко ноги, стоит как старый дуб — одна ветка вверх, другая направо — и давай размахивать руками. «И это, — кричит он, — республика? Это демократия? Такого со мной никогда не случалось! Меня не выгоните!» А курьер знай тащит его к дверям и увещевает: «Замолчите вы, ради бога! Раньше таких каждый день вышвыривали». — «Да, — орет тот, — но то при господах было!» Видите, даже крестьянин не признает нас за господ.
— Молодец, — рассмеялся секретарь, — хоть самолюбивый крестьянин нашелся, сумел постоять за себя.
— Так-то так, да не о том речь. Весь вопрос: почему нас не признают за господ?
— Народ слишком долго боялся панов, пусть теперь паны боятся народа.
— Ах, — поморщился Ландик, огорченный непонятливостью секретаря. — Мне кажется, что в наше время каждый ищет популярности в массе, потому что теперь все решает число голосов, а не сословный авторитет. Numeranda sunt vota, non ponderanda[8], — добавил он по-латыни. — Нам нужен народ, а не интеллигенция, не господа… Допустим, этот крестьянин пришел бы к вам и рассказал, что его выгнал из учреждения такой-то чиновник. Что бы вы сделали?
— Написал бы донесение об этом чиновнике.
— Вот видите! Вы даже не поинтересуетесь, почему чиновник выгнал крестьянина. А если этот чиновник случайно член вашей партии?
Секретарь не отважился признаться: «Тогда другое дело». Он должен был проявить последовательность и поэтому ответил:
— Все равно. Такой член только вредит партии. Гнать его!
— Вот в этом все дело! Крестьянин это знает. И ничего не боится.
— И пусть не боится.
— Хорошо, согласен. Но тогда и чиновник не должен испытывать страха. Там, где чиновник дрожит за свою шкуру, не может быть служебного авторитета, а где нет авторитета, там нет порядка. В наши дни чиновник не знает, от кого получит оплеуху. Он готов получить ее — ради популярности. Из раболепства перед массами и в погоне за голосами… И вы бы не должны были бояться.
— Я и не боюсь.
— Вы только что сказали: «Он большой пан, я боюсь». Не будьте хуже крестьянина, которого прогнали.
— Видите ли, у него — громкое имя, блеск и звон.
