Янко Есенский - Демократы
Ах да! Если Аничка протестантка, то еще и о детях, которые родятся, нужны справки; без них меня не обвенчают. Кто же будет все это финансировать?
Жалованья, считай, уже нет. Где взять денег на документы, на нотариуса и священника? На оглашение, на венчание, на свадьбу? Ландик даже не представлял, во что все это обойдется. Он подумал о братьях, о тетке Микловой — не дадут ли они взаймы? Вряд ли. Они скорее попытаются помешать женитьбе, вместо того чтобы помочь устранить трудности. «А кто мне помогал, когда я женился?» — спросит каждый из братьев. Штефко, тот сразу вытащит блокнот и подсчитает, что такой заем не окупится: «Если вкладывать деньги, так лучше уж в какие-нибудь ценные бумаги». Дюрко поморщится и выпалит: «Я не желаю поощрять легкомыслие. Знаешь, сколько мне приходится вкалывать, прежде чем я заработаю сто крон». Тетка сошлется на налоги и на финансовые затруднения. Нет, он этого, конечно, не стерпит и поссорится со всеми родственниками на всю жизнь… Лучше всего, пожалуй, к той банковской ссуде в пятьсот крон добавить еще хотя бы тысчонку. Но без поручителя не дадут. Кто может за него поручиться? Новотный? Сакулик? У них жалованье секвестровано на десять лет вперед. Мать? Ландик не раз уже просил ее подписать вексель, и всегда она отвечала отказом: «Нет, судьба отца — яркий пример того, к чему приводят векселя. По одежке протягивай ножки. Нет, Яничко, я не подпишу ни векселя, ни векселечка». Мать боится банков, как черт ладана. «Занятый грош — что клевер, который сушат на треноге. Клевер высыхает, и ты остаешься голым, как тренога». Укоренившиеся взгляды нелегко разрушить… Впрочем, если бы даже и нашелся поручитель, толку мало, — банки теперь и по поручительству ссуд не дают. Для чего только они существуют? Один бог знает! Совсем недавно кто-то жаловался Ландику, что ему срочно понадобился пустяк, всего каких-то пять тысяч крон. Сколько же пришлось бегать в поисках этой суммы! Под ломбардную квитанцию на залог ценных бумаг в ссуде отказали. Дескать, время ненадежное. Проситель прибавил пятнадцать тысяч акций Криваньского банка. Но его только на смех подняли. Что, он не знает разве, что Криваньский банк давно бы лопнул, если бы не новый закон, предоставляющий банкам право взыскивать со своих бывших директоров и служащих тантьемы и премии и даже жалованье, полученные ими чуть ли не со дня основания государства? Банк, конечно, по-дружески выбирает для этого в первую очередь самых солидных, самых сознательных своих служащих, из тех, кто кое-что скопил на черный день. В самом деле, не они ли виноваты в том, что банк оказался в затруднительном положении и вынужден прибегать к поддержке Всеобщего фонда, то бишь самого государства?.. За отсутствием других операций банк занят увольнением самых старых, самых опытных работников. А чтобы иметь возможность содержать всех этих генеральных директоров и просто директоров, коммерческих управляющих и просто управляющих, старших советников и просто советников, вновь принятых на место уволенных, банк прекратил выплату пенсии своим бывшим служащим. В самом деле: ведь каждый из тех, кто хочет пенсию, виноват в том, что у банка одни убытки? Так с какой же стати банк будет выдавать им пенсию? Пусть-ка лучше пенсионер платит за убытки банка, а не мы ему пенсию. И вот у бедняги пенсионера вместо пенсии сразу два процесса: один — его иск к банку из-за пенсии, а другой — иск банка к нему на возвращение жалованья, премий и тантьем. В перспективе — третий процесс: за возмещение убытков, в возникновении которых он будто бы виновен. Есть и четвертый процесс — процесс нервов. И он — главный. Выдержат нервы пенсионера, значит, он выиграет; не выдержат — проиграет. Обычно у банка и жизнь длиннее и нервы крепче. Банк грабит, отравляет, уничтожает здоровье своих старых честных работников, выигрывает процессы и живет этим… «Нет, пан Игрек, — сказали просителю в банке. — Лучше всего вы сделаете, если акциями Криваньского банка оклеите стены вашей уборной!» Тогда проситель принес вексель, подписанный поручителем-миллионером, ну если и не миллионером, то полумиллионером, но ему опять не дали ссуды, будто бы по причине экономического кризиса. Пускай-де зайдет, когда кризис кончится. Но ведь скорей жизнь остановится, человечество вымрет, чем минует экономический кризис! Никогда ни один человек, занимающийся хозяйством, не скажет: «Мне этого достаточно, мне и так хорошо». Бедность вечна, как небо. Бог всемогущ и богат, но и у него не хватает на всех… А не просить ли аванс в счет жалованья? Нужно указать причину. Что ж, так и объявить: хочу, мол, жениться! «Пора», — согласятся они и попросят у начальника характеристику. Хороша будет характеристика! «Дисциплинарное взыскание ему, — напишет шеф, — а не жену и аванс для свадьбы».
Ландик отбросил карандаш и, встав из-за письменного стола, проворчал:
— Дернула меня нелегкая отнести босоножки! Мог бы еще подождать!
Пнув стул, Ландик зашагал по комнате. Остановившись перед единственным портретом, висевшим в его «кабинете», он засмотрелся на него. Словно молясь перед образом, зашептал:
— Ну, помоги мне, пан президент!
Портрет остался недвижим, но что-то ударило в голову комиссара. То была мысль: «Энергия не знает безнадежного состояния. Безнадежное состояние — лишь смерть и могила. Лишь оттуда нет выхода. А ты молод и здоров, найдешь выход. Только борись, действуй, не уступай!»
От портрета Ландик перешел к окну. Слой пыли на стекле стал еще толще, чем две недели назад. Тогда Ландик написал «Гана». Либо Матько стер это имя, либо — что правдоподобнее, — оно покрылось новым слоем пыли. Ландик вывел на нем: «Аничка», потом стал посреди своей комнаты № 7 и, подняв кулак, торжественно продекламировал начало третьей строфы из «Гей, словаки!»:{53}
Пусть буря грозная на нас обрушится громами,
пусть рухнут скалы, пусть земля разверзнется под нами.
И, стоя на вытоптанном коврике, как бы уподобляясь незыблемой скале, Ландик закончил:
Неколебимо мы стоим незыблемой оградой.
За отступленье будет смерть изменнику наградой.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Двадцать пять крон
Ландик был человек гордый. Он ни от кого не хотел помощи и, как мы уже видели, скорее бросил бы службу, чем пошел на унижение. Но знакомство с Аничкой и решение жениться на ней, невзирая ну отсутствие достаточных средств, вынудили его стать более практичным и не пренебрегать тем немногим, что у него есть, и тем, на что он мог хотя бы рассчитывать.
Например, он мог бы поступить в контору к какому-нибудь адвокату. Но все конторы переполнены — практикантам приходится работать бесплатно. В некоторых кругах даже распространилось мнение, будто сами практиканты должны платить адвокатам за то, что учатся у них, а не адвокаты — практикантам за то, что те помогают им. В чем заключается их помощь? Да в том, что они обгрызают ручки, открывают двери и кричат в пустую переднюю, где вместо посетителей толпятся одни стулья:
«Пожалуйста, в порядке очереди! По порядку! Не напирайте!.. Пожалуйста, пожалуйста, ждите своей очереди!»
Работы нигде не было, а если она находилась — не было вакансий. В учреждениях стереотипно отвечали: «Не можем удовлетворить просьбу ввиду отсутствия вакансий». Если хотели быть вежливее, то прибавляли: «Наведайтесь через некоторое время» или: «Будем иметь вас в виду». Одним словом, старая пословица «Лучше синица в руках, чем журавль в небе» теперь как нельзя больше подходила к ситуации.
Это пан доктор понял. Ему стало ясно, что одна декламация третьей строфы из «Гей, словаки!», как бы она ни была прекрасна, недостаточна, чтобы смыть клеймо анархиста и большевика. Тем более что в те времена этот гимн конкурировал с официальным гимном{54} «Где родина моя» и «Над Татрой сверкают молнии». «Гей, словаки!» — пели так называемые оппозиционеры-автономисты, иногда вместе с папским гимном, иногда без него. Тем самым пение этого прекрасного гимна превратилось в демонстрацию против правящих централистов. Петь его не рекомендовалось государственному служащему, особенно такому, который подозревается в «психоаналитическо-критическом» образе мыслей, чиновнику, голова которого забита идеями об уравнении классовых различий и который, демонстрируя равноправие, задумал жениться на прислуге! И жалованьем своим он недоволен. Окружной начальник назвал его бунтовщиком!
Ландику вспомнилось, что́ недавно рассказал ему за кружкой пива в кабачке «У барана» Квирин Чижик. Советник налогового управления, бывший легионер. Этот серьезный человек лет пятидесяти в свободное от работы время помимо разведения домашней птицы занимался объединением легионеров и пописывал статейки и стишки для журнала «Легионарске съедноцени».
