Леон Юрис - Исход
Карен, едва сдерживаясь, сжала кулаки и губы; даже глаза зажмурила.
— Дов, Дов! Неужели ты ничего другого не умеешь, как ненавидеть? — Она пошла к двери.
Он обогнал ее, преградил дорогу.
— Ты злишься на меня? — сказал он.
— Да, злюсь.
— Ты мой единственный друг, Карен.
— Тебе бы только попасть в Палестину, записаться террористы и убивать.
Она вернулась в комнату, села у стола и вздохнула. Перед ней на доске было написано мелом: «Бальфурской декларацией 1917 года англичане взяли на себя обязательство создать в Палестине еврейское государство».
— Я тоже хочу в Палестину, — прошептала она. — Мне до смерти хочется туда. Меня ждет в Палестине отец… Я знаю, что ждет.
— Иди в свою палатку, поговорим там, — сказал Дов. — Скоро придет Бен Канаан.
Когда Карен ушла, Дов шагал по комнате минут десять, все больше злясь и распаляясь.
На пороге появилась рослая фигура Ари Бен Канаана. Следом за ним шли Давид Бен Ами и Китти Фремонт. Давид запер дверь на замок.
У Дова сузились глаза, он с подозрением посмотрел на Ари, потом перевел взгляд на Китти.
— Я не хочу, чтобы она слушала наш разговор.
— А я хочу, — ответил Ари. — Говори при ней.
Дов заморгал глазами в нерешительности. Он знал, что Бен Канаана ему не переспорить. Он хлопнул ладонью по пачке фальшивых нарядов.
— Мне кажется, что вы собираетесь отправить эти три сотни на судне Моссада.
— Интересная мысль, — сказал Ари. — Валяй дальше.
— У нас с вами уговор, Бен Канаан. Я не стану оформлять эти бумаги, пока вы не внесете в список меня и Карен Клемент. Вопросы есть?
Ари посмотрел искоса на Китти.
— Ты не задумывался, Дов, что никто, кроме тебя, не справится с этой работой и что поэтому ты нам нужен именно здесь? — спросил Давид Бен Ами. — Ты не задумывался, что ты и Карен принесете здесь гораздо больше пользы, чем в Палестине?
— А вам не приходило в голову, что мне на это наплевать? — огрызнулся парень.
Ари опустил глаза, скрывая улыбку. Дов хитер, упрям и отнюдь не шутил. Сразу видно, какую он прошел школу.
— Да, кажется, все козыри у тебя, — сказал Ари. — Вставляй свою фамилию в список.
— А Карен?
— Об этом уговора не было.
— Теперь будет!
Ари подошел к нему и процедил сквозь зубы:
— Мне это не нравится, Дов.
Он угрожающе навис над парнем. Дов сделал шаг назад.
— Ну, бейте! Меня еще не так били! Хоть совсем убейте, мне не страшно. Куда вам до немцев!
— Ты мне брось сионистскую агитацию! — сказал Ари. — Иди в палатку и жди. Через десять минут получишь ответ.
Дов выбежал на улицу.
— Вот негодяй, — сказал Давид.
Ари кивнул ему на дверь. Как только дверь за Давидом закрылась, Китти схватила Ари за рукав.
— Она не поедет! Вы мне в этом поклялись! Она не поплывет на «Исходе»!
Ари сжал кисти ее рук.
— Если не успокоитесь, я не стану разговаривать с вами. У нас хватает хлопот и без дамских истерик.
Китти резко вырвалась.
— Послушайте, — сказал Ари, — я не мог предвидеть, что так получится. До конца операции осталось всего четыре дня Этот парень держит нас за горло и знает об этом. Мы не можем и пальцем шевельнуть без этих бумаг.
— Поговорите с ним… обещайте ему все что угодно, только чтобы Карен осталась здесь!
— Я бы торговался с ним до посинения, если бы надеялся, что из этого что-нибудь выйдет.
— Бен Канаан… пожалуйста! Он согласится. Он не будет настаивать.
Ари покачал головой.
— Я видел сотни таких, как он. В них не осталось почти ничего человеческого. Карен — единственное, что связывает его с миром нормальных людей. Вы не хуже меня знаете, что эту девушку он не предаст.
Китти прислонилась к доске, где было написано: «Бальфурской декларацией 1917 года англичане…» Мел испачкал ей платье. Бен Канаан прав, она это знала. Дов Ландау неисправим, он каким-то странным образом привязан к Карен и не откажется от нее. Она, Китти, просто дура.
— У нас только один выход, — сказал Ари. — Пойдите к этой девушке и объясните, как вы к ней относитесь. Скажите ей, почему вы хотите, чтобы она осталась.
— Не могу, — прошептала Китти. — Не могу. — Она смотрела на Ари глазами, полными слез.
— Мне очень жаль, что так получилось, — сказал Ари. — Простите меня, Китти! — Он впервые назвал ее Китти, а не Кэтрин.
— Проводите меня к Марку.
Они вышли в коридор.
— Иди к Дову, — сказал Ари Давиду, — и скажи, что мы согласны на его условия.
Услышав ответ, Дов вихрем бросился в палатку Карен.
— Мы едем в Палестину! — крикнул он.
— О, Боже! — только и смогла прошептать девушка. — О, Боже!
— Только молчок! Никто, кроме нас, пока об этом не знает.
— Когда же мы едем?
— О, теперь уже скоро. Бен Канаан погрузит нас на машины. На его ребятах будет английская форма. Они заберут нас будто бы для перевозки в новый лагерь, недалеко от Ларнаки.
— О, Боже!
Они вышли из палатки, держась за руки. Дов посмотрел на брезентовое море, потом медленно подошел к детской площадке, где Зеев обучал юношей драться на ножах.
Дов Ландау двинулся вдоль забора из колючей проволоки. Он видел английских солдат, шагавших по ту сторону, вышку с пулеметом и прожектором.
Колючая проволока… пулеметы… солдаты…
Когда же он жил не за колючей проволокой? Давно, так давно, что уже забыл.
Колючая проволока… пулеметы… солдаты… Неужели существует жизнь без всего этого? Дов стоял и смотрел. Сможет ли он вспомнить? Это было так давно…
Это было так давно…
ГЛАВА 22
Варшава, Польша лето 1939
Мендель Ландау, скромный варшавский пекарь, по сравнению с доктором Иоганном Клементом находился на противоположном конце лестницы — как в общественном, так и в экономическом и интеллектуальном смысле. У них вообще не было ничего общего, кроме того, что они оба евреи.
Доктор Клемент до последней минуты верил в ассимиляцию. Мендель Ландау, хотя и был человеком маленьким, тоже немало размышлял над этой проблемой и пришел к совершенно другим выводам. Не в пример Клементу, он жил в среде, которая постоянно давала ему почувствовать, что он чужак. Семьсот лет евреи подвергались в Польше всем мыслимым гонениям — от оскорблений на улицах до массовых убийств. Они бежали сюда, спасаясь от преследований крестоносцев, из Германии, Австрии, Богемии. Как и любой польский еврей, Мендель Ландау хорошо знал, что последовало за этим бегством. Евреев обвиняли в ритуальных убийствах, в колдовстве, ненавидели как конкурентов.
Непрерывная цепь страданий достигла высшей точки однажды на Пасху, когда чернь высыпала на улицу, силой выволакивая евреев из домов. Тех, кто не соглашался принять крещение, убивали на месте.
Евреи облагались особым налогом. Евреев принуждали носить желтую повязку, чтобы их легче было опознать. Множество законов и постановлений имели своей единственной целью угнетение и подавление евреев всюду и во всем. Их загнали в гетто, отделив высокой стеной от окружающего мира.
Но в гетто произошло нечто неожиданное. Вместо того чтобы медленно исчезнуть, еврейские религия и культура пустили еще более глубокие корни. Насильственно изолированные от внешнего мира евреи все теснее смыкались вокруг законов, установленных Моисеем. В стенах гетто они были хозяевами и сумели создать там систему чрезвычайно крепких семейных, общинных уз, сохранивших свою связующую силу даже после того, как гетто были упразднены.
Для тех, кто правил Польшей, создание гетто было только частичным ответом на вопрос, как быть с евреями. Закон запрещал евреям владеть землей, им было запрещено заниматься ремеслами, в которых они могли бы составить конкуренцию христианам.
Замкнутые в гетто евреи служили козлами отпущения за любое несчастье, что обрушивалось на Польшу. Каждый раз озверевшая чернь, распаленная слепой ненавистью, врывалась в гетто, избивала и убивала евреев, громила их дома и имущество. В конце концов избиение евреев стало у поляков обыденным, едва ли не почтенным времяпрепровождением.
Четыре столетия погромов достигли своего кровавого апогея в 1648 году, когда было вырезано полмиллиона евреев. Ярость убийц доходила до того, что младенцев бросали в ямы и закапывали заживо.
Средневековая тьма, начавшая рассеиваться в Западной Европе, продолжала, казалось, витать над еврейским гетто в Польше. Страшная трагедия 1648 года и века непрерывных гонений породили среди евреев странные явления.
Когда наступали черные дни и не оставалось уже ни малейшей, казалось, надежды, в народе объявлялись «мессии» — самозванцы, претендующие на роль спасителей нации. В жуткой тьме, наступившей после резни 1648 года, возникло сразу несколько «мессий». Каждый из них заявлял, что он явился во исполнение пророчеств Исайи, и у каждого было немало приверженцев.
