Марк Твен - По экватору
Где-то по пути нам встретились ракитник и дрок, занесенные из Англии. Попутчик, который зашел к нам в купе, пытался растолковать мне, какое из этих деревьев дрок, а какое ракитник, но, поскольку он и сам этого не знал, он совсем запутался. Он сказал, что стыдится своего невежества, но за пятьдесят с лишним лет, прожитых в Австралии, ему никогда не задавали подобного вопроса, и поэтому он им не интересовался. Но ему нечего было стыдиться. Большинство людей страдает подобным недостатком. Мы интересуемся всякими новинками — и это естественно; но было бы отнюдь не естественно интересоваться тем, что у нас под боком. Ракитник и дрок придавали особенную прелесть пейзажу. Они вдруг возникали то там, то сям пожаром яркой желтизны на спокойном или темном фоне, — контраст столь необычайный, что от удивления и неожиданности просто дух захватывало. А тут еще акация, куст пли деревцо, — восхитительное облако роскошных желтых цветов. Акация - любимица австралийцев, и у нее чудесный аромат, чего обычно не хватает австралийским цветам.
Попутчик, обогативший меня бедностью своих познаний насчет ракитника и дрока, сказал, что он приехал в Южную Австралию из Англии, когда ему было двадцать лет, с тридцатью шестью шиллингами в кармане, — юный искатель приключений, без ремесла и профессии, без друзей, но с ясной и определенной целью: он не уедет отсюда до тех пор, пока не сколотит двести долларов. Эту сумму он собирался накопить за пять лет.
— Прошло уже больше пятидесяти, — сказал он,— а я все еще здесь.
При выходе из купе он столкнулся с приятелем, которого мне представил; приятель остался, и мы курили и болтали. Я рассказал ему о предшествовавшем разговоре и заметил, что в этой полувековой ссылке есть что-то очень печальное и я от души жалею, что план насчет двухсот долларов не осуществился.
— Чей, его? Давно осуществился. Не такой уж это грустный случай. Мой друг скромен, потому и умолчал о некоторых подробностях. Парень приехал в Южную Австралию как раз вовремя, чтобы помочь найти медные рудники «Бура-Бура». За первые три года они принесли семьсот тысяч долларов, а на сей день — двадцать миллионов, Он получил свою долю. Если бы он вернулся на родину через два года, у него хватило бы денег, чтобы купить деревню; теперь, пожалуй, хватит на покупку целого города. Да, в его истории нет ничего печального. Он и его медь явились как раз вовремя, когда надо было спасать Южную Австралию. Ведь незадолго до этого ее чуть было не разорил лопнувший земельный бум.
Опять необычная история, чем Австралия и отличается. В 1829 году в Южной Австралии не было ни одного белого. В 1836 году британский парламент основал эту провинцию, до той поры все еще стоявшую особняком, и дал ей губернатора и прочие атрибуты управления. На арену выступили спекулянты земельными участками, разработали широкую программу и начали привлекать сюда колонистов, соблазняя их обещаниями мгновенно разбогатеть. Лондон сразу соблазнился. Епископы, государственные деятели, люди самых разных сословий тут же кинулись на земельные участки компании. В район Аделаиды устремились иммигранты и стали разбирать городские участки и участки для ферм на мангровых болотах и песках приморья. Прибывало все новые и новые толпы. Цепа на землю росла не по дням, а по часам, все процветали и веселились, бум раздулся до гигантских размеров. На песке возникла деревня из хижин, крытых жестью, и дощатых сараев, и в этих вигвамах высший свет задавал тон: богато одетые дамы играли на дорогих фортепьяно, лондонские франты щеголяли во фраках и лакированных башмаках, и это избранное общество пило шампанское и во всем остальном вело себя в столице жалких сараев, как обычно в аристократических кварталах любой столицы мира. Власти провинции воздвигли роскошные здания для собственных надобностей и дворец с парком для губернатора. Губернатор обзавелся стражей и свитой. Были построены дороги, пристани и больницы. И все в кредит — на бумаги, на воздух, на вздутые и дутые ценности, - по сути на сплошной мираж.
Лет пять дела шли прекрасно. Потом вдруг все полетело вверх тормашками. Государственное казначейство прекратило платежи по многочисленным чекам, выданным губернатором, кредит земельной компании рассеялся, как дым, началась паника, ценности стремительно падали; перепуганные насмерть иммигранты схватили свои саквояжи и бросились в иные края, оставив за собой недурное подобие пустыни там, где еще недавно кишел густой людской муравейник.
Аделаида почти совсем обезлюдела, там осталось не более трех тысяч жителей. Оцепенение смерти длилось года два, если не дольше. Не было никаких признаков возрождения, исчезла даже надежда. Потом вдруг, как гром среди ясного неба, пришло воскрешение: открыли чудовищно богатые залежи меди; труп ожил и пустился в пляс...
Начало развиваться производство шерсти, потом земледелие – да так энергично, что лет через пять после того, как нашли медь, эта маленькая колония, прежде ввозившая хлеб и вдобавок по очень высокой цене — однажды цена поднялась до пятидесяти долларов за бочонок муки, — превратилась в экспортера зерна. Процветание продолжалось. Через несколько лет провидение пожелало проявить особую милость к Новому Южному Уэльсy и нежную заботу о его благосостоянии: в назидание всем другим государствам оно признало высокую добродетель и выдающиеся заслуги этой колонии, ниспослав ей сказочные богатства — залежи серебра в Брокен-Хилле. Южная Австралия перешагнула через границу и приняла эти богатства с благодарностью.
Среди наших попутчиков был американец с уникальной профессией. Уникальная — сильное слово, но я применил его правильно, если верно понял то, что этот американец мне сказал; из его слов я заключил, что он единственный человек в мире, занимающийся таким делом. Он скупал шкурки кенгуру — все сколько есть, как в Австралии, так и в Тасмании, — скупал для Нью-Йоркского торгового дома. Цены были невысокие, поскольку не было конкуренции, и все же шкурки обходились ему в тридцать тысяч фунтов в год. Меня это удивило, ибо я полагал, что кенгуру почти вымерли в Тасмании и редко встречаются на континенте. В Америке шкурки дубит и делают из них башмаки. После дубления кожу называют уже по-иному, — я забыл как, помню только, что новое название не имеет ничего общего с кенгуру. Несколько лет назад с американцами начала было конкурировать Германия, но скоро бросила. Немцам не удалось открыть секрета дубления кожи, и они отстранились от этого дела. В таком случае я, по-видимому, действительно встретил человека, чья профессия заслуживает такого громкого эпитета, как «уникальный». Вряд ли в мире есть еще человек, который бы захватил бы в свои руки целый промысел. Я ни крайней мере такого не знаю. Папа римский не один на свете, императоров тоже немало; даже живых богов, что ходят по земле и перед которыми со всей серьезностью преклоняется изрядное количество людей, — и тех порядочно. В Индии я видел их собственными глазами, и даже с двумя разговаривал, а у одного из них получил автограф. Нужно, пожалуй, приложить этот автограф к моему разрешению «на погрузку», он может мне пригодиться.
Неподалеку от Аделаиды мы сошли с поезда и в открытом экипаже, по склонам холмов и через их вершины, отправились к городу. Поездка длилась часа два, и очарование ее просто непередаваемо. Дорога вилась вокруг глубоких ущелий и обрывов, открывая взору разнообразнейшие картины и панорамы — горы, скалы, виллы, сады, леса, — и краски, краски, всюду необычайные краски; ароматный свежий воздух, голубые небеса и ни единого облачка, которое заслонило бы потоки сверкающих лучей солнца. Наконец горы раздвинулись, и у подножья раскинулась бескрайняя равнина, по обе стороны уходившая и туманные дали, нежная, заманчивая и прекрасная, На ближнем ее крае покоился город.
Мы спустились вниз. Ничто здесь не напоминало жалкую столицу хижин и сараев, канувших в Лету дней земельного бума. Нет, то был современный город с широкими улицами, разумно спланированными, повсюду хорошие дома, окруженные зеленью, внушительные общественные здания, поражающие благородством ансамбля и красотой архитектуры.
В воздухе веяло процветанием, ибо в полном разгаре был новый бум. Провидение, желая показать свою особую милость к соседней колонии на западе, называемой Западной Австралией, и проявить нежную заботу о ее благосостоянии, в назидание всем другим государствам признало высокую добродетель и выдающиеся заслуги этой колонии и недавно ниспослало ей огромное богатство — золотые россыпи Кулгарди; теперь Южная Австралия завернула за угол и с благодарностью эти богатства приняла. Доброму и терпеливому всегда воздается по заслугам.
Впрочем, Южная Австралия заслуживает всяческих похвал, ибо, насколько я могу судить, она — гостеприимный дом для любого чужестранца, надумавшего туда приехать; и для его вероисповедания тоже. По последней переписи ее население немногим превышает триста двадцать тысяч, однако разнообразие вероисповеданий говорит о том, что там живут представители чуть ля не всех уголков земного шара. В цифрах это разнообразие вероисповеданий выглядит весьма внушительно. Где в другом месте найдете вы что-либо подобное? Вот она, диковина космополитизма, — и, учтите, по официальным источникам:
