Марк Твен - По экватору
Розыгрыш Мельбурнского кубка — Национальный день Австралазии. Он первый из первых. В этой группе колоний он затмевает все праздники и любые особые дни. Затмевает? Мне бы следовало сказать: сводит на нет. Любой другой праздник отмечается, но не всеми; любой другой возбуждает интерес, но не у всех; любой другой вызывает восторг, но не всеобщий; во всех этих случаях половина внимания, интереса, восторга — дань привычке и обычаю, а вторая половина — равнодушное отбывание повинности. День Кубка и только День Кубка вызывает интерес, внимание и восторг у всех без исключения — и притом от всей души, а не формально. День Кубка — величайший праздник, ни с чем не сравнимый. Как ни старайся, во всем мире не найдешь дня, который бы ежегодно отмечался и мог удостоиться такого громкого названия: величайший! Во всем мире не найдется дня, с приближением которого все население страны вспыхивало бы пламенем приготовлений, предвкушения, ликования. Другого такого дня нет — только этот.
У нас в Америке нет ежегодного величайшего дня; нет такого дня, приближению которого радовался бы весь народ. У нас есть Четвертое июля, рождество и День благодарения, но разве хоть какой-нибудь из них может претендовать на первое место, может вызвать такой единодушный подъем? Восемь из десяти взрослых американцев с ужасом ждут приближения Четвертого июля с его суматохой и волнениями; и счастливы, когда он миновал, - если остались в живых. Рождество приносит многим прекрасным людям одни неприятности. Им приходится покупать целую гору подарков, и они никогда не знают, что купить, чтобы угодить на все вкусы. Три недели трудятся они в поте лица, а когда наступает рождественское утро, они так удручены результатами своих трудов и так разочарованы, что хоть плачь. Потом они благодарят бога за то, что рождество бывает только один раз в году. За последние годы День благодарения — как торжество — стал широко праздноваться, Сама благодарность так широко не распространилась, — а вполне естественно: две трети населения весь год изо дня в день терпят лишения, а тяжкая жизнь, как известно, умеряет восторги.
У нас тоже есть величайший праздник — бурный, шумный, захватывающий; он вызывает радостное волнение у всех поголовно, но он бывает не каждый год, а только раз в четыре года, и не может поэтому сравниваться с Мельбурнским кубком.
В Великобритании и Ирландии есть два великих дня — рождество и День рождения королевы, — но они одинаково популярны, так что неизвестно, который из них величайший.
Значит, нужно признать, что Национальный день Австралазии занимает исключительное, неповторимое, единственное в своем роде место; и, надо думать, это место сохранится за ним на долгие времена.
В чужих краях путешественника прежде всего интересуют люди, затем всякие диковинки и, наконец, история res мест и стран, где он побывал. Диковинки— редкость в городах, являющих верх современной цивилизации. Если вам знакомы подобные города в других частях света — вам, в сущности, знакомы и города Австралазии. Их внешний вид ничем новым вас не порадует. Правда, названия могут быть новые, однако предметы, которые они обозначают, частенько далеко уже не новы. Небольшая разница, по-видимому, есть, но она почти неуловима для непосвященного глаза чужеземца. В «ларикене» — местном хулигане — на первый взгляд не окажется ничего необычного, словно это старый знакомец, встречающийся повсюду, — и только, в зависимости от географического положения страны, по-разному именуемый — бездельник, проходимец, бродяга или громила. Хулиган Австралазии все же несколько отличается от других: он более общителен с чужими, более гостеприимен, приветливее и сердечнее, более дружелюбно настроен. По крайней мере я так думаю, а мне случалось их наблюдать. Во всяком случае, в Сиднее. В Мельбурне мне приходилось ездить в лекционный зал, туда и обратно, зато в Сиднее можно было ходить в оба конца пешком, что я и делал. Каждый вечер, часов в десять или в начале одиннадцатого, возвращаясь домой, я видел где-нибудь на перекрестке большую группу хулиганов, и они всегда очаровательно приветствовали меня:
— Эй, Марк!
— Наше вам, старина!
— Послушай, Марк, он что, помер?
Вопрос касался эпизода из какой-нибудь моей книги, но я в ту пору этого еще не понимал. Не понял я и позднее, в Мельбурне, когда в первый раз вышел на подмостки и этот же вопрос свалился на меня с головокружительной высоты галерки. На такой неожиданный вопрос всегда трудно ответить, когда не знаешь, что за ним кроется. Пользуясь случаем, скажу, если это будет мне позволено, что прием, оказанный аудиторией британской колонии лектору-американцу, трогает до глубины души; от такого приема на глаза навертываются слезы, прерывается голос. И хотя я проделал с лекциями долгий путь, от Виннипега до Африки, опыт ничему меня не научил: я так и не привык ожидать подобной встречи, и она всякий раз заставала меня врасплох. Угроза войны, нависшая над Англией и Америкой, меня никак не коснулась. В любой день я мог стать военнопленным, однако на обедах, ужинах, на сцене, где бы я ни находился, ничто не напоминало мае об этом. То было гостеприимство высшей марки, и в иных странах его явно недоставало бы в подобных случаях.
Говоря о военной горячке, мне бы хотелось задержать внимание читателя на двух-трех неожиданных деталях. Казалось, разговоры о войне по обе стороны океана должны вести политические деятели, а между тем всегда, когда в воздухе начинало пахнуть войной, большую часть разговоров, и самую горькую, вел народ. Здесь и позиция газет была для меня неожиданной. Я имею в виду газеты Австралазии и Индии, ибо только к ним я имел доступ. Они освещали вопрос логично и с достоинством, без всякого раздражения и злобы, В этом сказывался новый дух, не заимствованным из французской или немецкой прессы как до Седана, так и после него. Я слышал немало публичных речей, и в них отражалась сдержанность печати. Основная мысль заключалась в том, что народы, для которых английский язык родной, через сотню лет будут господствовать на земле, если, конечно, не передерутся между собой. Жаль было бы испортить такое будущее войнами, затягивающими и тормозящими этот процесс, когда арбитраж мог бы куда лучше и куда более определенно разрешить все их разногласия.
Нет, в наше время, диковины редко встречаются в больших столичных городах, как я уже говорил. Даже биржу шерсти в Мельбурне и ту не отличишь от обычной фондовой биржи в других странах. Маклеры шерсти - копия биржевых маклеров; как те, так и эти срываются с места, вздымают вверх руки и вопят в один голос, - никто из непосвященных не поймет, что они вопят; а председатель спокойно объявляет: «Продано Смиту и Компании за три пенса один фартинг. Следующий!»—хотя похоже, что ничего подобного и не произошло, — с чего он это взял?
Музеи битком набиты невероятными, ошеломляющими предметами; но ведь все музеи ошеломляют, — от них устают глаза, ломит спину, они выжимают вас, как лимон. Вы даете себе слово, что никогда больше туда не пойдете, и все-таки идете. Дворцы богачей в Мельбурне весьма напоминают дворцы богачей в Америке, и жизнь и них одинаковая; однако на этом сходство кончается. Парки, окружающие американские дворцы, редко бывают большими и столь же редко красивыми, в и Мельбурне они обычно по-царски велики, садовники же, совместно с природой, делают их прекрасными, как мечта. Я слышал, что при иных загородных особняках бывают парки, по величине и великолепию не уступающие паркам загородных владений английских лордов; но мне не пришлось побывать на лоне природы: у меня и в городе дел было по горло. А как возник Мельбурн, этот гигантский город? Откуда пошло его благосостояние, дома-дворцы и загородные поместья? Первый камень заложил и первый дом построил бродяга-каторжник. История Австралии колоритна почти во всем; право, она столь необычайна и удивительна, что сама по себе является первейшей диковинкой и отодвигает все прочие диковины на второй и третий план. Она читается не как история, а как увлекательнейшие выдумки. Выдумки новые, свежие, не то что какая-нибудь замшелая старина. История эта полна неожиданностей, приключений, несуразностей, противоречий и неправдоподобия; однако все это правда, все так и произошло на самом деле.
Глава XVII. ШИРОЧАЙШАЯ ТОРГОВЛЯ АВСТРАЛИИАнгличане упоминаются даже в библии:
«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».
Новый календарь Простофили Вильсона
Если мы задумаемся о том, какой территорией располагает Британская империя, как велико ее население и торговля, нам трудно будет поверить в цифры, отражающие вклад Австралазии в торговое могущество империи. В сравнении с владениями Великобритании территориальные владения любой другой страны, — не считая России, — покажутся весьма скромными. Известно, что Британская империя по площади почти на четверть больше Российской империи. Вообразите, что ваша ладонь представляет Британскую империю; тогда, если отрезать пальцы несколько выше среднего сустава среднего пальца, то оставшаяся часть ладони приблизительно и будет Россия. Население, находящееся под эгидой Британской империи, почти равно населению Китая — четыреста миллионов человек. Численность населения любой иной державы намного меньше. Даже Россия осталась далеко позади.
