Иосиф Опатошу - В польских лесах
Ребе стоял сияющий: он был уверен, что пришло время, что до сих пор он совсем не был ребе, что он обманывал самого себя, а вот теперь на него снизойдет откровение. Он видел перед собой отблески раскаленного слова, которое загорается в душе и рвется с языка. Он чувствовал, что «орудие истины» рождается вместе со словом, и если до хасидов, которые его окружают, дойдет один только отблеск, то и тогда они впитают его и очистятся.
И просветленным взором увидел ребе, как над толпой, что стояла сплоченно, не шевелясь, и напоминала издали старый ветвистый лес, где деревья слились в одно, выросло какое-то странное создание. Оно поползло на четвереньках по стене, как косматая собака, как дьявол, пробило себе дорогу к ребе через головы, через плечи. Ребе широко раскрыл глаза, вздрогнул, припомнив, зачем он вышел, узнал босого Исроэла, увидел, как тот пробирается к нему, и опять почувствовал себя на земле.
Босой Исроэл сидел на чьих-то плечах, он будто возник из этого моря голов, смотрел своими черными горящими глазами на ребе, потом открыл обросший щетиной рот, словно собираясь проглотить кого-то, и громко, призывно крикнул:
— Ребе из Коцка, покайся!
Поднялся шум. Толпа пришла в движение, взволновалась, как море. То тут, то там вздымались руки, в босого Исроэла кидали меховые шапки, бросали пояса, пытаясь заарканить и стащить его на землю. Но Исроэл сидел на плечах единомышленников; он еще ниже нагнулся к ребе, не обращая внимания на шум, и снова заговорил:
— Твои хасиды, варшавские обжоры, живут с чужими женами, творят содомские дела!..
— Стащите его! — крикнул кто-то.
— Не давайте ему говорить, этому наглецу!
— Заткните ему рот поясом!
— Эй, кто там помоложе? Наденьте ему штраймл[38] на физиономию! — радостно крикнул пожилой хасид, снявший штраймл и оставшийся в ермолке.
Ребе поднял руку, подождал, пока стало тихо, так тихо, что можно было услышать падение булавки, и произнес умоляюще, обращаясь к хасидам:
— Оставьте его в покое, не трогайте его, пусть говорит!
Толпа вроде бы несколько успокоилась, но все еще возбужденно топталась на месте; она готова была каждую минуту растерзать босого Исроэла, однако многие все же боялись его: если он не щадит ребе, разве он побоится простого хасида? Босой Исроэл вытянул длинную шею, открыл рот и, как будто ничего не случилось, начал кричать еще громче:
— Теперь пришло время, ребе из Коцка, чтоб ты покаялся! Твои приверженцы продают тфилин. Говорят, в этом году кожевенные товары в Коцке очень дешевы!
Такие благочестивые евреи, как Гирш Парцивер и Хаим Границер, последовали твоему примеру, ребе, и решили три дня не надевать тфилин. Они хотели проверить, изменит ли это мироздание! Зять твоего Довидла, Даниэль Эйбешюц, сводит с пути истинного лучшую молодежь, а ты молчишь! Он имеет наглость при всем честном народе заявлять, что его супруга должна рассматриваться с точки зрения каббалы как одно из лиц Всевышнего. Обернись, ребе из Коцка, позади тебя стоит истинный праведник поколения — реб Иче, проси его наложить на тебя покаяние!
Реб Иче дрожал. Он не мог слышать, как оскорбляют ребе, и распростерся перед ним на земле, чтобы показать толпе, что праведником поколения является именно реб Менделе, но ребе оттолкнул его от себя. Он отбрасывал всех, кто попадался ему под руку, и начал посылать проклятия. Толпа испугалась проклятий ребе: все думали, что того, на кого они падут, постигнет горе. Люди начали понемногу расходиться, и через минуту ребе остался почти один во дворе. Реб Иче стоял невдалеке, опустив голову, точно был виноват во всем происходящем. Ребе сжимал кулаки, топал ногами, проклинал, кричал вслед толпе:
— Ослы, чего вы хотите от меня? Чтоб вы сгорели! Что вы насели на меня? Я не ребе! Возьмите себе Иче и убирайтесь ко всем чертям! Слышите?
В это время из дома вышел реб Довидл, сонный, в мягких замшевых туфлях. Вышел и взял отца за руку:
— Папа, пойдем домой! Тебе вредно стоять на солнце!
Глава III
ЕРЕТИК
Со слезами на глазах Мордхе отошел от толпы; он хотел остаться один. Ему было очень больно за реб Менделе. Он обошел реб Иче и пошел вдоль бревен, лежавших у забора. Тяжелые думы разбередили его душу. Он услышал, как его окликают, узнал голос Шмуэла и обернулся.
— Ну, как тебе нравится реб Иче? — улыбнулся Шмуэл. — Он опаснее босого Исроэла!
Мордхе посмотрел на него и ничего не ответил.
— Ведь в этой сцене во дворе, — загорячился Шмуэл, — чувствовалась рука реб Иче! Если б не он, Исроэлу не хватило бы дерзости так унижать ребе перед всей толпой! И как он смиренно — я говорю о реб Иче — упал потом к ногам реб Менделе! Но ребе его оттолкнул: он его прекрасно знает! В самом деле, — Шмуэл схватил Мордхе за ворот рубахи, — ходит себе человек, закатив глаза! Что из того, что он хорошо знает Талмуд и Библию? Я ведь тоже их знаю. Разве нужно строить такие гримасы? Скажу тебе откровенно: реб Иче хочет стать ребе! Он ни перед чем не остановится. Каждое его слово передается от человека к человеку, и достаточно ему зевнуть, чтобы они из этого сделали чудо! Чего тебе больше? Реб Иче только что приехал в Коцк, а уже все женщины города знают об этом — я не преувеличиваю — и собираются к нему. Ну, что ты на это скажешь? Реб Менделе женщин не принимал.
— Послушай, — перебил его Мордхе, — я голоден как собака, а идти домой не хочется. Ты не знаешь, где здесь можно достать что-нибудь перекусить?
— Конечно, знаю! Идем, я тебе покажу! — Шмуэл потянул Мордхе за рукав, и молодые люди двинулись по улице.
Они зашли на рынок. Лавочники, полусонные, сидели у дверей, жевали свои бородки, усы и смотрели на пустую площадь, посреди которой стояла старая церковь с двумя высокими башнями. Башни упирались в небо крестами. Вокруг базара разместились маленькие выбеленные домики, и казалось, что огромная старая церковь, на фоне которой домики выглядели еще меньше, попала сюда по ошибке.
Толпа мальчишек пробежала по базару, задрав головы вверх; они смотрели на кресты, поскольку считали, что церковь с каждым днем понемногу все глубже уходит в землю.
У ратуши стояли и разговаривали несколько евреев с тросточками под мышкой.
К ним вышел торговец хлебом с соломинкой во рту, вынул цветной платок и развернул его; все взяли по нескольку зерен и, разглядывая, судили об их качестве.
Было тихо. Куры лениво прогуливались по базару, рыли землю лапками, клювами. Молодой петушок дерзко закукарекал, нахохлил маленький красный гребешок и погнался за старой курицей.
Торговцы хлебом смотрели вслед петушку, который гнал курицу и исчез с нею за церковью. Скоро прилетели голуби, нарушив тишину своим воркованием. Они спокойно плавали в воздухе; белый и серый цвет их перьев ласкал глаз.
— Вот мы и пришли! — провозгласил Шмуэл.
Они вступили в полутемный коридор. В нос им тотчас ударил запах вина и меда. В кабачке стоял хозяин с подоткнутыми под пояс полами и выкачивал вино из бочки в ведро. На стене висел порыжевший портрет Наполеона. Пол был чисто вымыт. Через открытую дверь, которая вела в соседнюю комнату, видно было, как пожилой еврей в ермолке играл в шахматы с подростком. За круглым столом сидели двое поляков и пили вино из стаканов. Шмуэл с Мордхе уселись в стороне. Никто к ним не подходил, хотя Мордхе постучал по столу:
— Дяденька, можно у вас чем-нибудь перекусить?
— Что желаете? — спросил еврей, не переставая выкачивать вино, и начал перечислять нараспев: — Свежая жареная уточка, гусятина…
— Дайте половину утки! — перебил Мордхе, не дав ему перечислить полный список блюд. — И бутылку кислого вина!
Еврей закрыл кран бочки, посмотрел пристально на Мордхе и вышел из комнаты.
Через несколько минут вошла девушка с завитками волос над веселыми глазами, накрыла на стол и принесла хорошо зажаренную, еще дымящуюся, вызывающую аппетит утку.
Они выпили по рюмке вина, обмакивая куски белого хлеба в соус, ели с жадностью, как после продолжительного поста. Шмуэл скоро насытился, пришел в хорошее настроение, осмотрелся кругом, не подслушивает ли кто-нибудь, и тихо начал:
— Знаешь, я уже давно хотел с тобою поговорить, но как-то все не приходилось. Я несколько раз замечал, что ты будто удивляешься тому, что со мной стало…
Шмуэл ближе придвинулся к Мордхе, еще раз оглянулся, наморщил лоб. Казалось, он колебался — говорить или нет.
— Ну, слушай. — Шмуэл откашлялся и задумался, не зная, с чего начать. — Если ты даже не согласишься со мной, прошу меня не перебивать! Я не желаю сбить тебя с пути истинного, Боже сохрани! Я только хочу тебе рассказать, как я, твой бывший учитель, приобщивший тебя к хасидизму, убедился, что все это чепуха! Ты уже заранее корчишь гримасы? Не торопись! Рабби Меир тоже шел за своим учителем Элишей бен Авуей, когда тот нарушал субботу, ездил верхом на лошади, и при этом изучал у него священные книги! Что ты на меня так смотришь?
