Генри Джеймс - Женский портрет
Он постоял в раздумье, устремив взгляд на пытливую мордочку Банчи, который всем своим видом выражал, что понял, о чем шла речь, и теперь готов искупить подобную нескромность утроенным интересом к корням векового дуба.
– И еще я хочу вам сказать, – снова начал он. – Если вам не нравится Локли… если дом кажется вам сырым и вообще… вы можете вовсе не бывать там. Кстати сказать, дом не сырой: я велел осмотреть его от подвалов до чердака – он вполне надежен и прочен. Но если он не по душе вам, нет нужды даже и думать о нем. Нам есть где жить и помимо Локли – домов хватит. Впрочем, это все к слову. Видите ли, многих людей тяготит ров. До свидания.
– Что вы, я от него в восторге. До свидания.
Он протянул руку, и на какое-то мгновенье она дала ему свою – мгновенье, которого было достаточно, чтобы, сняв шляпу и склонив свою красивую голову, он коснулся ее пальцев губами. Затем, сдерживая волнение, которое выдавали только резкие взмахи стека в его руке, он быстро пошел прочь. Он явно был очень расстроен.
Изабелла сама была расстроена, и все же это объяснение взволновало ее куда меньше, чем она того ожидала. Ни чувства ответственности, ни страха перед сложностью выбора она не испытывала. Выбирать собственно было не из чего: она не могла выйти замуж за лорда Уорбертона, потому что такое замужество не вязалось с ее просвещенным идеалом свободного познания жизни, которому она уже начала или, во всяком случае, получила теперь возможность следовать. Вот это-то ей нужно будет ему написать, убедить его – задача сравнительно простая. Ее тревожило, вернее, поражало другое: как мало ей стоило отказаться от такой великолепной «будущности». Что ни говори, а предложение лорда Уорбертона открывало перед ней огромные возможности, и пусть союз с ним, несомненно, мог иметь свои недостатки, свои теневые стороны и стеснительные неудобства, мог даже окутать душу тяжелым дурманом, Изабелла нисколько не грешила против женщин, полагая, что девятнадцать из двадцати, не колеблясь, вступили бы в этот брак. Почему же для нее он не имел никакой притягательной силы? Кто она и по какому праву ставит себя над другими? Чего хочет от жизни, чего ждет от судьбы, какого счастья ищет, если мнит себя выше такого высокого, такого сказочного положения? Если она отказывается сделать этот шаг, значит, должна сделать в жизни что-то очень большое, что-то неизмеримо большее. У бедняжки были основания то и дело напоминать себе о грехе гордыни, и она искренне молила бога отвести от нее этот грех: отчужденность и одиночество гордых вселяли в ее душу не меньший ужас, чем безлюдная пустыня. Нет, она отвергала лорда Уорбертона не из гордыни, такая betise[30] была бы непростительна, а так как Изабелла и в самом деле питала к нему искреннюю симпатию, то и пыталась уверить себя, что не принимает его предложения из самых лучших побуждений и добрых к нему чувств. Дело в том, что она слишком хорошо относится к нему, чтобы выйти за него замуж; сердце говорит ей, что в очевидной – с его точки зрения – логичности рассуждений таится какая-то ошибка, хотя она и не может в точности на нее указать; наконец, просто бесчестно наградить человека, предлагающего так много, скептически настроенной женой. Она обещала ему подумать и теперь, вернувшись после его ухода на ту скамью, где он застал ее, погрузилась в раздумье. Казалось, она старается сдержать свое слово, но это было не так. Изабелла спрашивала себя, неужели она черствая, самовлюбленная ледышка? Наконец она поднялась и быстро пошла к дому, чувствуя, как позже призналась подруге, что в самом деле боится себя.
13
Именно это чувство, а не желание получить совет, которого она вовсе не искала, побудило Изабеллу рассказать дяде о предложении лорда Уорбертона. Ей необходимо было излиться кому-то, чтобы почувствовать себя более простой, более человечной, и для этой цели она избрала дядю, а не тетушку или свою подругу Генриетту. Разумеется, она могла бы избрать поверенным и Ральфа, но ей стоило бы больших усилий открыть ему именно этот секрет. И вот на следующее утро после завтрака она напросилась на аудиенцию к дяде. Мистер Тачит имел обыкновение не выходить до обеда, но его «закадычным», как он выражался, не возбранялось к нему заглядывать. Изабелла вполне могла числить себя среди этих избранных, к которым, помимо нее, относились сын старого джентльмена, его личный врач, его лакей и даже мисс Стэкпол. Миссис Тачит в этом списке не значилась, и следовательно, из тех, кто мог бы помешать Изабелле поговорить с дядей наедине, было одним лицом меньше. Когда Изабелла вошла в гостиную, дядя сидел у распахнутого окна в кресле сложной конструкции и, обратив взгляд на запад, любовался парком и Темзой; газеты и стопка писем лежали рядом, он был свежевыбрит, тщательно одет, и на его гладком задумчивом лице обозначалось выражение доброжелательного интереса.
Изабелла не стала ходить кругом да около.
– Я думаю, мне следует сказать вам, что лорд Уорбертон сделал мне предложение. Наверное, мне следует сказать об этом и тетушке, но я предпочитаю сообщить вам первому.
Дядя не выразил удивления, поблагодарил за доверие, которое она ему оказала, и, помолчав, спросил:
– А можно, если не секрет, узнать, что ты ему ответила?
– Я не сказала ни «да», ни «нет» и попросила дать мне время подумать; мне кажется, так учтивее. Но я не пойду за него.
Мистер Тачит ничего не сказал ей на это, и по выражению его лица можно было заключить, что при всем живейшем интересе к ее делам он не считает себя вправе в них вмешиваться.
– Вот видишь, я недаром предсказывал тебе большой успех. Американки здесь высоко ценятся.
– Да, очень высоко, – сказала Изабелла. – Но даже если меня обвинят в дурном вкусе и неблагодарности, за лорда Уорбертона я вряд ли пойду.
– Разумеется, в моем возрасте, – продолжал ее дядя, – трудно смотреть на мир глазами молодой девушки. Я рад, что ты пришла ко мне не за советом, а уже приняв решение. Наверное, мне тоже следует сказать тебе, – произнес он медленно, но как бы не придавая этому большого значения, – что я уже три дня об этом знаю.
– О намерениях лорда Уорбертона?
– О серьезности его намерений, как здесь принято говорить. Он написал мне милейшее письмо и все в нем изложил. Может, ты хочешь его прочесть? – любезно предложил дядя.
– Нет, благодарю. Мне, пожалуй, незачем его читать. Но я рада, что лорд Уорбертон написал вам, ведь он должен был это сделать, а он, наверное, все делает, как должно.
– Однако он тебе нравится, как я погляжу! – сказал мистер Тачит. – И пожалуйста, не вздумай отпираться.
– Очень нравится. Я охотно в этом сознаюсь. Просто я сейчас еще не хочу выходить замуж.
– Думаешь встретить другого, кто тебе больше понравится? Что ж, это вполне может случиться, – сказал мистер Тачит, который, по-видимому, хотел обласкать племянницу, оправдав ее в принятом решении и подыскав для него разумную причину.
– Дело не в том, кого я встречу. Мне и лорд Уорбертон очень нравится.
И Изабелла сразу же напустила на себя такой вид, будто решительно переменила прежнюю точку зрения, – вид, который нередко вызывал удивление и даже раздражение у ее собеседников. Но у ее дядюшки это не вызвало ни того ни другого.
– Лорд Уорбертон – превосходный человек, – продолжал он тоном, который вполне можно было счесть одобрительным. – Такого милого письма я уже давно не читал. И, что мне особенно понравилось, оно все посвящено тебе – разумеется, кроме той части, где он пишет о себе самом. Но он, вероятно, уже сказал тебе об этом?
– Он сказал бы мне все, о чем бы я его ни спросила, – ответила Изабелла.
– Но ты не проявила любопытства?
– Это было бы праздное любопытство – ведь я решила не выходить за него замуж.
– Его предложение показалось тебе недостаточно заманчивым? – спросил мистер Тачит.
Изабелла помолчала.
– Нет, оно заманчиво, – вдруг призналась она. – Только не знаю чем.
– К счастью, девушки не обязаны давать объяснения, – сказал дядя. – Конечно, в таком предложении много заманчивого, но я никак не возьму в толк, зачем англичанам сманивать нас из нашей родной страны? Когда мы стараемся заполучить их к себе – это понятно: у нас не хватает населения. А здесь, знаешь ли, и так слишком тесно, впрочем, для очаровательных девушек, надо полагать, везде найдется место.
– Для вас здесь тоже нашлось место, – сказала Изабелла, обводя взглядом разбитый на английский лад огромный парк.
Мистер Тачит улыбнулся с лукавой многозначительностью.
– Тому, кто платит, дорогая, всюду найдется место. Иногда мне кажется, я заплатил за все это слишком дорого. Возможно, тебе тоже придется за все платить дорогой ценой.
– Возможно, – откликнулась Изабелла.
Последнее замечание дядюшки дало больше пищи ее уму, чем собственные мысли: он отнесся к ее дилемме мягко, но весьма проницательно, а это, как ей казалось, служило доказательством того, что владевшие ею чувства естественны и разумны, подсказаны жизнью, а не досужими умствованиями или тщеславными помыслами – помыслами, уводящими от заманчивого предложения лорда Уорбертона к чему-то неясному и, кто знает, не очень похвальному. Говоря о чем-то неясном, мы отнюдь не имеем в виду, что Изабеллой руководило в этот момент желание, пусть даже неосознанное, соединиться с Каспаром Гудвудом; напротив, отказываясь отдать себя в большие надежные руки английского претендента, она в равной мере не была склонна позволить молодому человеку из Бостона завладеть ее персоной. Прочитав его письмо, она почти с досадой подумала о его появлении за границей и попыталась в этом чувстве найти защиту от него; влияние Каспара Гудвуда на нее частично в том и заключалось, что при нем она словно утрачивала свою свободу. Он вторгался в ее жизнь с чересчур неуемной напористостью, с какой-то тупой навязчивостью. Временами ее преследовала, даже сковывала мысль, что она может вызвать его неодобрение, и она – никогда особенно не обращавшая внимание на то, что скажут другие, – вдруг спрашивала себя, а понравятся ли ему ее поступки? Противостоять ему было трудно еще и потому, что больше всех других знакомых ей мужчин, больше бедного лорда Уорбертона (Изабелла уже наградила его светлость этим эпитетом) Каспар Гудвуд казался ей воплощением энергии – а она уже понимала, что энергия есть источник силы, – проникавшей весь его состав. Тут дело было не в его «преимуществах», а в том одушевлении, которое глядело из его блестящих глаз, словно неутомимый дозорный из окна. Нравилось ли это Изабелле или нет, Каспар Гудвуд неизменно стоял на своем, пуская в ход всю свою напористость, весь свой вес, и даже в самых обыденных вещах приходилось считаться с ним. И сейчас, когда она так твердо провозгласила свою независимость, не побоявшись сначала всесторонне рассмотреть, а затем отвергнуть огромную взятку, которую протягивал ей лорд Уорбертон, мысль о стесненной свободе была ей особенно невыносима. Порой Изабелле казалось, что именно Каспар Гудвуд назначен ей судьбой, что он – упрямейший факт ее жизни, и в такие минуты она говорила себе: если даже удастся на время ускользнуть от него, все равно, рано или поздно, придется принять его условия – условия, которые, несомненно, будут выгодны для него. Она бессознательно цеплялась за все, что могло бы воспрепятствовать такому договору, и это сыграло не последнюю роль в том, с какой готовностью она приняла приглашение тетушки: получив его как раз в то время, когда к ней со дня на день должен был явиться Гудвуд, она с радостью ухватилась за возможность иметь наготове ответ на предложение, которое он, несомненно, ей сделает. Когда в тот вечер в Олбани после посещения миссис Тачит, предложившей ей «Европу», она, ошеломленная открывшимися перед ней возможностями, сказала ему, что не может сейчас решать столь сложные вопросы, он отказался принять такой ответ и теперь пересек океан в надежде получить более благоприятный. Молодой романтической девице, многое принимавшей на веру в Каспаре Гудвуде, простительно убедить себя, что он – ее рок, но читатель вправе получить о нем представление более подробное и отчетливое.
