Альфонс Доде - Письма с мельницы
— Все из-за разницы в убеждениях… Он красный, а я белый.
Итак, даже в здешней пустыне, где их должно было бы сблизить одиночество, эти два дикаря, оба одинаково невежественные и недалекие, эти два Феокритова волопаса, попадающие в город раз в год, не чаще, и глазеющие на позолоту и зеркала арльских скромных кофеен, словно перед ними Птолемеев дворец, ухитрились возненавидеть друг друга из-за политических убеждений.
V. ВаккаресВо всей Камарге нет ничего прекрасней Ваккареса! Часто, позабыв об охоте, я усаживался на берегу этого соленого озера, которое кажется куском моря, замкнутым в берега и умиротворенным именно в силу своего пленения. Вместо обычной сухости и бесплодия, от которых здешние места так печальны, вокруг Ваккареса, на его чуть приподнятых берегах, зеленеющих мягкой бархатистой травой, такая необычайная и прелестная флора: васильки, водяной трилистник, горечавка и очаровательная саладель, синяя в зимнюю пору, красная в летнюю, цветущая круглый год и меняющая оттенки вместе с погодой, отмечая таким образом времена года различной окраской.
К пяти часам вечера, когда солнце клонится к закату, это водное пространство, протянувшееся на три мили, великолепно — ни единой лодки, ни единого паруса, ничто не ограничивает, не нарушает простора. Это не ласковое очарование озерков и каналов, мелькающих то здесь, то там на кочковатой болотистой почве, под которой всюду чувствуется просачивающаяся вода, — стоит надавить посильней, и она выступит на поверхность. Ваккарес создает впечатление величия, широты.
Блеск волн издали привлекает стаи уток, цапель, выпей, белобрюхих розовокрылых фламинго. Они выстраиваются для рыбной ловли вдоль берега, образуя длинную ровную ленту разнообразной окраски. Тут есть даже ибисы, подлинные египетские ибисы, чувствующие себя как дома под здешним ярким солнцем, среди здешней безмолвной природы. С моего места мне ничего не слышно — только плеск воды да голос табунщика, сзывающего лошадей, разбредшихся по берегу. У всех у них звучные клички: Цифер!.. (Люцифер.) Эстелло!.. Эстурнелло!.. Лошадь, услышав зов, бежит к сторожу, распустив по ветру гриву, и ест овес из его рук.
Подальше, все на том же берегу, большое манадо (стадо) быков, пасущихся на воле, как и лошади. Порой над тамарисковыми кустами мелькнет выгнутая спина или встанут небольшие рога полумесяцем. Быки выращиваются преимущественно для состязания на феррадах, деревенских праздниках, и имена некоторых пользуются громкой славой на всех аренах Прованса и Лангедока. Так, например, в соседнем манадо есть страшный боец по прозвищу Римлянин, который поднял на рога много людей и лошадей на арльских, нимских и тарасконских состязаниях. За это, верно, товарищи избрали его вожаком — в этих необычных стадах существует самоуправление, животные собираются вокруг старого быка, которого они признали вожаком. Вы бы видели, как стадо жмется к вожаку, когда на Камаргу налетает ураган, страшный в этой безграничной равнине, где ему нет ни удержу, ни препоны, как все быки наклоняют головы, подставляют ветру свои широкие лбы, в которых сосредоточена вся их сила! Наши провансальские пастухи называют это: vira la bano аи giscle — подставить рога ветру. И горе стаду, если оно этого не сделает! Дождь слепит, вихрь гонит, расстроившееся манадо вертится во все стороны, быки с перепугу бегут куда глаза глядят, только бы спастись от бури, и устремляются в Рону, в Ваккарес или в море.
Тоска по казарме
Сегодня утром, чуть рассвело, меня разбудил громкий бой барабана. Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!..
Барабан здесь, среди сосен, в такой ранний час!.. Странное дело!
Я быстрехонько спрыгнул с кровати и побежал к дверям.
Никого! Дробь замолкла… С дикого винограда, мокрого от росы, слетают, отряхнув крылышки, два-три кулика… В деревьях поет ветерок… На востоке гребни отрогов Альп запорошены золотой пылью, из которой медленно встает солнце… Первый луч уже коснулся крыши моей мельницы. В эту минуту глухо забил невидимый барабан… Трам… тара-рам! Трам… тара-рам!
Черт побери эту ослиную шкуру! Я совсем позабыл о ней! Но что же это за дикарь приветствует зарю в чаще леса барабанным боем!.. Сколько я ни смотрю, ничего не видать… Ничего, только кусты лаванды и сосны, сбежавшие вниз до самой дороги… Уж не лесной ли эльф притаился в зарослях и дразнит меня?.. Верно, это Ариэль или дядя Пек[40]. Плутишка, должно быть, подумал, проходя мимо мельницы:
«Слишком уж спокойно живется здесь парижанину, дай-ка я закачу ему утреннюю серенаду».
Потом, видно, взял большущий барабан, и — трам… тара… рам! Трам… тара… рам!.. Да уймешься ли ты в конце концов, негодник Пек? Ты перебудишь мне всех цикад.
Это оказался не Пек.
Это оказался Гуге Франсуа, по прозванию Пистолет, барабанщик 31-го пехотного полка, в данное время находившийся в очередном полугодовом отпуску. Пистолету в деревне скучно, барабанщик тоскует, и когда ему разрешают взять общинный барабан, он удаляется в лес и выбивает дробь, предаваясь меланхоличным мечтам о казарме принца Евгения.
Сегодня он решил помечтать на моем зеленом холме… Вот он стоит, прислонившись к сосне, зажав коленями барабан, и наслаждается… Из-под его ног вылетают выводки вспугнутых куропаток — он их не замечает. Вокруг благоухает тимиан, он ничего не чувствует.
Он не видит ни тонких паутинок, трепещущих на солнышке между веток, ни сосновых игл, прыгающих по барабану. Весь отдавшись мечтам и музыке, он любовно смотрит на взлетающие палочки, и от звуков барабанной дроби его широкое придурковатое лицо расплывается в блаженной улыбке.
Трам-та-рарам! Трам-та-рарам!..
«Как прекрасно в казарме! Вымощенный широкими плитами двор, правильные ряды окон, форменные фуражки и низкие своды, где звон стоит от солдатских котелков!..»
Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!..
«О гулкая лестница, выбеленные коридоры! Запах общей спальни, начищенные портупеи, хлебная полка, банки с ваксой, железные койки под серыми одеялами, ружья, поблескивающие в козлах!»
Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!
«О приятные дни в кордегардии, карты, липнущие к пальцам, уродливая пиковая дама, разрисованная пером, растрепанный роман Пиго-Лебрена, валяющийся на походной койке…»
Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!
«О долгие ночи на часах у дверей министерств, ветхая будка, где течет крыша, где зябнут ноги!.. Роскошные экипажи обдают тебя грязью!.. О добавочные наряды в день ареста, вонючая параша, доска вместо подушки, зоря в холодное дождливое утро, зоря в сумерки, когда зажигается газ, перекличка, на которую спешишь, высунув язык!..»
Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!
«О Венсенский лес, грубые нитяные белые перчатки, прогулки вдоль вала!.. О застава Военного училища, солдатские девки, музыка, кутеж в притоне, дружеские излияния, прерываемые икотой, обнаженный тесак, „жестокий романс, пропетый с прижатыми к сердцу руками!“»
Мечтай, мечтай, бедняга! Я не стану тебе мешать… Смелей бей в барабан, бей не покладая рук! Не мне смеяться над тобой.
Ты тоскуешь по своей казарме, а разве я не тоскую по своей?
Мой Париж и здесь преследует меня, как тебя преследует твой Париж. Ты под соснами бьешь в барабан, а я — пишу… Нечего сказать, хороши провансальцы! В парижских казармах мы грустили о синеватых отрогах Альп, о терпком запахе лаванды, а здесь, в сердце Прованса, нам недостает казармы, и все, что ее напоминает, дорого нашему сердцу…
В деревне пробило восемь часов. Пистолет, не выпуская из рук палочек, отправился в обратный путь… Слышно, как он спускается лесом, не прекращая барабанной дроби… А я, больной от тоски, лежу в траве, и мне чудится, будто под удаляющийся барабанный бой в сосновом лесу дефилирует мой милый Париж…
Ах, Париж!.. Париж… Всегда и всюду Париж!
Примечания
1
Жемап — деревня в Бельгии, где 5 ноября 1792 года французские революционные войска разбили австрийцев. Штаб командовавшего французами генерала Дюмурье находился на мельнице.
2
Вителлий — римский император, правивший несколько месяцев в 69 году н. э.
3
Фарандола — провансальский танец; танцующие берутся за руки и движутся длинной цепочкой.
4
Гренгуар — поэт XV века, персонаж романа Гюго «Собор Парижской богоматери». Его образ служил Доде воплощением «поэтического легкомыслия».
5
Бребан — парижский ресторатор; в его заведении устраивали свои традиционные «обеды пяти» Доде, Золя, Флобер, Эдмон Гонкур и Тургенев.
6
