Малькольм Лаури - У подножия вулкана
Так называлось извилистое ущелье, рассекавшее всю окрестность, здесь оно было совсем узкое, но такое величественное, что они сразу же забыли досадную историю с козлом. Они стояли теперь на каменном мостике, переброшенном через теснину. Внизу, под ними, зеленели кроны деревьев, которые росли на крутизне, прикрывая листвой жуткую пропасть. Со дна долетало негромкое смеющееся журчание ручья.
— Если Алькапансинго вон в той стороне, — сказал Хью, — тогда где-то здесь, неподалеку, Берналь Диас со своими тласкальцами переправился и захватил Куаунауак. Великолепное название для джаз-банда: «Берналь Диас и его тласкальцы».... Или ты не успела проштудировать Прескотта, когда училась в университете у себя на Гавайях?
— М-м-м... — невразумительно промычала Ивонна в ответ на этот нелепый вопрос, потом заглянула в ущелье и поежилась.
— Пожалуй, тут у самого Диаса голова закружилась,
— И не мудрено.
— Тут незримо витают призраки издохших газетчиков, они вездесущи, как при жизни, лезут во все щели и уверяют самих себя, что делают это во имя подлинной демократии. Но я позабыл, ведь ты не читаешь газет. Правда? — Хью рассмеялся. — В сущности, Ивонна, журналисты — те же проститутки, только мужского пола, у них продажные перья и продажные языки. Тут я совершенно согласен со Шпенглером. Ого.
— Хью встрепенулся, услышав ненавистный, давно знакомый звук — казалось, где-то вдали разом выколачивали тысячу ковров; потом грохот, словно извергнутый жерлами вулканов, как-то незаметно стал зримым, настилая горизонт, и сразу же его настигло пронзительно визгливое эхо.
— Учебные стрельбы, — объяснила Ивонна. — Опять начинается.
Над горами, как раскрытые парашюты, плыли облачка дыма; с минуту оба они молча глядели вдаль. Потом Хью вздохнул и принялся скручивать сигарету.
— Один мой знакомый англичанин сражался в Испании, и думается, он все еще там, живой или мертвый. — Хью лизнул языком бумажку, склеил края и прикурил, табак вспыхнул горячим, жадным огоньком.
— Вообще-то о его гибели сообщали уже дважды, но всякий раз он появлялся целый и невредимый. Поехал туда в тридцать шестом. Когда ожидалось наступление Франко, он лежал в университетской библиотеке за пулеметом и читал Де Куинси, которого прежде у него не было случая прочесть. Правда, насчет пулемета я, кажется, заврался: вряд ли они имели хоть один пулемет. Англичанин этот был коммунистом, и лучшего человека мне, пожалуй, не доводилось встречать. Он очень любил красное анжуйское вино. А в Лондоне у него была собака по кличке Гарпократ. Тебе, верно, и в голову не приходило, что у коммуниста может быть собака по кличке Гарпократ?
— А тебе приходило?
Хью поставил одну ногу на перильца моста и созерцал свою сигарету, которая таяла на глазах, словно хотела, подобно человечеству, поскорей себя истребить.
— А еще один мой друг уехал в Китай, но не знал, на что китайцы ему нужны, а может, они не знали на что он им нужен, и тогда он отправился в Испанию добровольцем. Его убило шальным снарядом, в бою он даже побывать не успел. А у себя дома оба они жили припеваючи. Им незачем было грабить банк...— Он беспомощно смолк. — Кстати, знаешь ли ты, что я побывал в Испании?
— Нет, — сказала Ивонна, пораженная до глубины души.
— Да, представь себе. Меня вывалили там из санитарного самолета вместе с двумя дюжинами бутылок пива и пятью разнесчастными журналистами, которые торопились в Париж. Это было вскоре после нашей встречи с тобой. Понимаешь, когда стало ясно, что в Мадриде и впрямь вот-вот начнутся события, мне дали команду из редакции «Глоба» заняться этим...
Ну, я и двинул туда сломя голову, но потом меня временно отозвали обратно. А в Китай я попал только после Бриуэги.
Ивонна искоса взглянула на него и спросила:
— Хью, надеюсь, теперь ты не поедешь в Испанию ни и коем случае?
Хью рассмеялся и тряхнул головой; осторожно разжав пальцы, он уронил догорающую сигарету в ущелье.
— Что толку? Сменить там доблестное воинство продажных шкур и спецов, которые разбежались по домам и изощряются в мелочных издевках с намерением опорочить все дело, как только вышло из моды быть поборниками коммунистов?.. No, muchas gracias[89]. И вообще с журналистикой покончено, я говорю это серьезно, ничуть не рисуясь.
Хью сунул большие пальцы за пояс.
— Так вот о чем говорил Джеффри, когда сказал, что ты «жаждешь действия» и все прочее... А какова таинственная иная цель, которая привела тебя сюда?
— Это прескучное дело, — ответил Хью.
— Просто я решил опять немного поплавать. Если все будет благополучно, что-нибудь через недельку я выйду в море из Веракруса. Ты же знаешь, что я матрос первого класса и бывший рулевой? Конечно, я мог бы наняться на корабль в Галвестоне, но теперь это стало не так-то просто. И в любом случае мне больше улыбается отплыть из Веракруса. Сперва зайдем в Гавану, потом, вероятно, в Нассау, а оттуда, представь себе, прямым ходом в Вест-Индию и Сан-Паоло. Мне давно уже охота взглянуть на Тринидад — когда нибудь в Тринидаде начнутся веселые дела. Джефф немножко мне помог, порекомендовал тут кое кому, но и только, я не хотел взваливать на него ответственность. Но не в том дело, просто я сам себе надоел до смерти и конец. Попробуй лет пять, а то и больше под чужими фамилиями уговаривать человечество не кончать самоубийством и мало-помалу начнешь понимать, что сами твои усилия только способствуют осуществлению этого замысла. Ну, скажи, что можем мы знать?
А про себя Хью думал: пароход «Ноэмихолеа», водоизмещением 6000 тонн, отплывет из Веракруса в ночь с тринадцатого на четырнадцатое (?) ноября 1938 года с грузом сурьмы и кофе, возьмет курс на Фритаун, Западная Африка, но, как ни странно, пойдет туда через Цукох на побережье Юкатана, забирая при этом к северо-востоку; тем не менее через проливы Наветренный и Извилистый он выйдет в Атлантику и после многих дней пути в открытом океане приблизится к гористому берегу Мадейры; далее, минуя порт Лиаути и держа якобы курс на Сьорра-Леоне, лежащую и 1800 милях к юго-востоку, он войдет, однако, если все будет благополучно, в Гибралтарский пролив. А потом, после успешных, как можно надеяться, переговоров со сторожевыми судами Франко, блокирующими выход из пролива, крайне осторожно поплывет по Средиземному морю, оставив за кормой сперва мыс Гата, затем мыс Налос, а там и мыс Нао; далее, держась в виду Питузских островов и тяжело кренясь, корабль пойдет по Валенсийскому заливу к северу, минует Сан-Карлос-де-ла-Рапита, пройдет устье Эбро, и наконец покажется скалистый берег Каррафа, а там, в Валькарке, все так же тяжело кренясь, в двадцати милях от Барселоны, он выгрузит тринитротолуол для изнемогающих в боях республиканских войск, после чего, всего вероятней, орудийный залп разнесет его на куски...
Ивонна смотрела вниз, в ущелье, волосы ее рассыпались, скрыли лицо.
— Я знаю, Джефф иногда болтает всякие гадости, — говорила она, — но в одном я с ним согласна: эти романтические помыслы об Интернациональной бригаде...
Но Хью стоял у штурвала: бродяга Фермин, или Колумб наоборот; под ним бак корабля в синей впадине меж волн, и медленные брызги летят через подветренные шпигаты в глаза матросу, бросающему лаг; на носу вперед смотрящий по знаку Хью пробил склянку, а матрос вытащил лаг; сердце Хью вздрагивало вместе с кораблем, и вахтенный офицер был уже не в белой форме, а в синей, потому что наступала зима, но еще и потому, что так прекрасна, так чиста была безбрежная синева моря...
Ивонна нетерпеливо откинула волосы и выпрямилась.
Хью вдруг засмеялся, негромко, безо всякого видимого повода: он тоже стремительно выпрямился и вскочил на перила моста.
— Хью!
— Бог ты мой! Там лошади! — сказал Хью, глядя вдаль с высоты своего воображаемого роста в шесть футов и два дюйма (хотя в нем было всего пять футов одиннадцать дюймов),
— Где?
Он вытянул руку. — Вон они.
— Ах да, действительно, — задумчиво сказала Ивонна. —Я совсем забыла — это лошади «Казино де ла сельва», а здесь, кажется, пастбище. Мы можем туда дойти, если поднимемся чуть выше...
...Слева от них, на пологом склоне, катались по траве лоснистые жеребята. Сойдя с калье Никарагуа, они свернули на узкую тенистую дорожку, сбегавшую вниз по краю выгона. Конюшни примыкали к какой-то молочной ферме, которая содержалась в идеальном порядке. Ферма раскинулась за конюшнями, на равнине, куда вела травянистая, с глубокими колеями дорога, проложенная под высокими, как в Англии, деревьями. Поодаль довольно крупные коровы, до невероятия, как и техасский длиннорогий скот, похожие на оленей («Я вижу, — сказала Ивонна, — ты опять вспоминаешь своих коров»), лежали в тени деревьев. За конюшнями в ряд стояли подойники, ярко сверкая на солнце.
Благоухание парного молока, ванили и полевых цветов пронизывало дремотный воздух.
