Константин Гамсахурдиа - Десница великого мастера
Спрашивать у кого-либо совет-значит доверять ему. Мне кажется, я собственной кровью заслужил такое доверие, государь,-свыше десяти ран я получил в разных боях. Не так ли?
Царь поднял голову и сказал:
— Так, Звиад.
— Если это так, разреши мне, государь, посоветовать тебе то, что будет тебе не так уж приятно.
Царь удивленно посмотрел на спасалара. Он никогда не видел Звиада таким красноречивым. Улыбнувшись ему, Георгий сказал:
— Ну, говори всю правду, Звиад!
Звиад слегка почесал себе подбородок, кашлянул и
продолжал:
— Я не раз собирался доложить тебе свое мнение насчет Византии, государь, но ты так резко говоришь о кесаре Василии, что у меня не хватало духа. Кроме того, я свято верю в то, что говорил мне покойный отец: ни царю, ни вельможе — никому ничего не советуй, пока тебя не спросят…
Ты лучше нас ведаешь, государь, что на протяжении многих веков у Грузии были два единоверных соседа — Армения и Византия. Мы сообща с ними дрались против хозар и сарацин, против персов и прочих наших врагов. Не так ли? Согласись, что давнишних друзей от себя оттолкнуть так же легко, как приобрести новых врагов. Не так ли?
Георгий кивнул головой.
— Известно, ничто так не сближает людей, как земля и кровь, — продолжал Звиад. — Еще одна вещь связывает нас тесными узами — это вера.
Сказав это, Звиад бросил взор на распятие и добавил:
— Если бы не союз с единоверными, нас давно бы утопили во всепоглощающем море окаянного ислама, не так ли?
Припомним, наконец, покойного царя Давида Куро-палата, первого собирателя исконных грузинских земель, он во главе своих войск не раз помогал кесарю, как в борьбе против Варды Склира, так и в походах против сарацин. В этих битвах многие тысячи грузин омыли своей кровью земли Сирии и Месопотамии.
Недаром и отец твой, покойный царь Баграт, был союзником византийцев и не раз получал помощь от греков, не так ли?
Звиад на минуту умолк, ему показалось, что Георгий хочет что-то возразить, но, видя, что царь продолжает молчать, сказал:
— Наконец, мы должны помнить не только прошлое, но и о будущем следует нам помышлять. Армения пала в неравной борьбе с нашими общими врагами. Ну, а кто еще, кто нам поможет завтра и послезавтра в предстоя щих битвах с неверными, если не Византия? На севере — молодая христианская Русь. Но кто поможет нам на юге?
Что же касается кесаря Василия, я бы так сказал: корабли приходят и уходят, порой нечаянно гибнут, но море, как бы оно ни бушевало, всегда остается на своем месте, не так ли, государь?
Если кесаря сравним мы с кораблем, то море — это народ. В морях много всякой всячины, и гнилье попадает в их волны, но недра морские таят неисчерпаемые богатства, которые я и не собираюсь здесь перечислять.
Я часто слышу, как ты высмеиваешь католикоса Мелхиседека и наших прожорливых епископов за подобострастное отношение ко всему византийскому, и смеюсь вместе с тобой, государь. И я не одобряю их низкопоклонство. Но кажется мне, что следовало бы уважать, и не только уважать, но и перенимать все то, что есть хорошего у армян и греков. Плохого же нам не стоит у них занимать, ибо плохого и у нас самих немало найдется, — не так ли, государь?
Когда Звиад умолк, он заметил, как засверкали у Георгия глаза и губы зашевелились. Теперь спасалар был окончательно убежден, что Георгий будет ему возра-жать, но вдруг распахнулась дверь, вошла царица Мариам, молча взяла из ниши зажженную свечу и направилась в свою опочивальню; на этот раз она не захлопнула за собой дверь.
Георгий кинул взгляд на приоткрытую дверь, встал, прошелся по зале, закрыл дверь, сел на свое место и стал смотреть на распятие, перед которым горела единственная свеча.
Звиад поднялся, низко поклонился царю и собрался уходить.
— Спокойной ночи, — невнятно пробормотал царь. Но не успел Звиад дойти до дверей, как царь Георгий
поднял голову и позвал его обратно:
— Тебе говорю, Звиад, вернись и побудь со мной.
В глубоком забытьи сидел Георгий. Рядом с ним дымился наргиле. Звиад долго стоял перед царем, но тот словно забыл о его присутствии.
Спасалар тихо кашлянул, чтобы напомнить о себе ушедшему в свои мысли Георгию. Царь поднял голову.
— Не желаешь ли опиума? — спросил он Звиада.
— Благодарю, государь, не надо.
Царь указал глазами на кресло и еще некоторое время молчал. Затем он посмотрел в упор на спасалара.
— Тебе говорю, Звиад: если Мелхиседек спросит тебя о Шорене, что ты ответишь ему?
Звиад смутился.
— Только то, что повелит мне мой государь. Георгий поник головой и повторил:
— Только то, что повелит тебе царь?… Гм…
— Почему изволишь так говорить, царь царей? — Нет, ничего, просто так сказал…
Немного помолчав, он продолжал:
— Царица поссорилась со мной — видно, мой духовник насплетничал… Мариам, наверное, сообщила обо всем католикосу. Если католикос потребует изгнания Шорены, захочет, чтобы ее выслали в Абхазию, постригли в Бедийский монастырь, не давай на это согласия ни в каком случае. Но если…
Он. снова помолчал, а затем продолжал;
— Но если католикос заупрямится, скажи ему от моего имени, что Шорену мы выдаем замуж за Гиршела, владетеля Квелисцихе, племянника моей матери… Постарайся не доводить до этого, но, если не будет другого выхода, скажи так. Скажи, что Гурандухт прислала уже приданое, а царь дал согласие. Выдаем-де замуж за Гиршела, владетеля Квелисцихе. Скажи так, а там посмотрим, что будет…
Снова почтительно поклонился Звиад и вышел. Царь вновь потянул опиум из наргиле и пустил клубы дыма.
Некоторое время ок сидел одурманенный, затем бросил вдогонку уходящему спасалару:
— Историей с красными сапогами воспользуйся по-своему!
XXIV
Сумерки спускались с Саркинетских гор, когда Звиад-спасалар вошел в сад католикоса. Угасающие лучи заката млели на распустившихся ветках персика. Откуда-то доносились резкие крики павлинов. Звиад направился во дворец Мелхиседека. Домашняя лань перебежала ему дорогу и, навострив уши, стала под миндалем. Посмотрела на него и, взыграв, понеслась к боковому флигелю.
Огромные волкодавы с лаем бросились навстречу гостю. Обычно собаки не трогали Звиада, но на этот раз они так тесно окружили его, что он, покрикивая, стал отгонять их ножнами меча. Не обнажать же боевого меча против собак! Из флигелей выскочили слуги и разогнали псов.
Дверь на балконе приоткрылась, в нее просунулась голова царского духовника Амбросия и быстро исчезла. Звиаду было неприятно, что он столкнулся с ним. Без слов поймет Амбросий, зачем приходил Звиад к Мелхи-седеку, и сегодня же доложит обо всем царице. Царю и спасалару хотелось устроить так, будто Мел-хиседек сам приостановил дело Фарсмана, и притом по государственным соображениям, так как делами нравственности и религии по преимуществу занимался он сам.
Как только Звиад ступил на лестницу, тотчас же из галереи ему навстречу опять высунулся царский духовник.
— Пожалуйте, Звиад-батоно, — с улыбкой приветствовал он гостя.
Всегда нахмуренные, сросшиеся брови Звиада не разошлись, когда он нехотя ответил на приветствие попа и, опередив его, прошел в открытые двери.
Он миновал три палаты. В них пахло ладаном и миррой. Восковые свечи мерцали перед иконами, висевшими в нишах. Двери опочивальни были открыты… Еще не входя туда, Звиад увидел бледное, увядшее лицо.Мелхиседека на фоне огромной подушки. У изголовья сидели настоятель мужского монастыря Стефаноз, мцхетский архиепископ Ражден и монах Гаиоз.
Позади них стояли три светильщика. И здесь тоже мерцали бесчисленные свечи перед иконами и крестами. Когда Звиад, поклонился католикосу, и приложился к его руке, он почувствовал, что у Мелхиседека нет жара. Он. догадался, что болезнь католикоса выдумана, чтобы оттянуть его встречу с царем.
У Звиада были такие, косматые брови и такие длинные ресницы, что иногда он казался спящим. Но Звиад был великий мастер постигать скрытые мысли людей. Теперь ему было ясно, почему католикос не пришел три дня тому назад на совет, созванный Георгием но поводу поставки новых материалов и новых рабочих для Светицховели.
Когда кончились приветствия и взаимное осведомление о здоровье, Звиад почувствовал неловкость. Напрасно искал он предмета для начала беседы с католикосом. Царский духовник Амбросий все время вертелся перед ним и словно спрашивал его своими неприятными желтоватыми глазами: «Ну, выкладывай скорей, зачем явился. Все равно ведь я и без того все знаю».
Точно вороны, восседали вокруг постели остальные монахи. Блюстителями молчания казались эти черноризцы, сидевшие в увешанной иконами опочивальне.
Как простуженный буйвол, сопел чернобородый богатырь, отец Стефаноз, шумно тянул воздух широким, как труба, бородавчатым носом, ежеминутно поглаживая рукой холеную бороду, спускавшуюся до живота.
