Халиль Джебран Джебран - СБОРНИК: СТРАННИК. ПРИТЧИ И РЕЧЕНИЯ
Наджиб (взволнованно). Благодарю тебя, господин, за то, что соблаговолил рассказать мне об этой удивительной женщине. Теперь я с еще большей страстью мечтаю предстать перед ее милостью.
Зейн аль-Абидин (пристально смотрит на него). Ты ведь христианин, не так ли?
Наджиб. Да, я родился христианином, но знаю: очисти мы религии от всех наслоений, будь то вероисповедных или же общежитейских, мы увидим, что все они суть одна религия.
Зейн аль-Абидин. Ты прав, и нет на свете человека, кто бы знал о чистом единстве религий больше, чем Амина аль-Алявийя. Она среди людей, столь разнящихся по вере, – словно утренняя роса, что нисходит с высей и оседает сияющим жемчугом на лепестках цветов самых разных форм и оттенков. Да, она словно утренняя роса...
Зейн аль-Абидин внезапно умолкает и прислушивается, обратившись лицом к востоку, затем подымается и делает знак Наджибу, чтобы и он напряг слух.
Зейн аль-Абидин (шепотом). Это Амина аль-Алявийя!
Наджиб, словно ощутив какое-то движение в воздухе, подносит руки к вискам. И вот он уже видит, как идет к ним аль-Алявийя. Он меняется в лице, ему становится не по себе, ноги его прирастают к земле... Входит Амина аль-Алявийя и останавливается перед двумя мужчинами. Всем обликом, одеждою и движениями она скорей напоминает богиню, которой поклонялись в незапамятные времена, чем современную восточную женщину. Возраст ее определить невозможно, ибо юное лицо ее словно скрывает под собою тысячу лет опыта и испытаний. Наджиб и Зейн аль-Абидин по-прежнему стоят на месте, охваченные почтительным страхом и благоговейным трепетом, словно предстоят Пророку Божиему. Аль-Алявийя всматривается в лицо Наджиба, как бы проникая взглядом в его душу, затем подходит ближе. Лицо ее просветлело, на губах – улыбка, мягким голосом она говорит.
Аль-Алявийя. Ты пришел сюда, ливанец, желая разузнать о нас и вникнуть в дела наши. Но ты найдешь в нас не больше того, что есть в тебе, и услышишь лишь то, что познал в самом себе.
Наджиб (восторженно). Я уже увидел, услышал, уверился и мне довольно этого.
Аль-Алявийя. Не довольствуйся малым, ибо кто приходит к роднику жизни с пустым кувшином, тому даны будут два кувшина, переливающихся через край.
Она протягивает ему руку, он благоговейно берет ее в свои руки и припадает губами к кончикам ее пальцев, побуждаемый некой таинственной силой. Она оборачивается к Зейн аль-Абидину, протягивает ему руку, и он тоже целует ее пальцы. Затем она отступает назад и садится на вытесанный камень, лежащий возле дома, и, указывая на ближний валун, обращается к Наджибу.
Аль-Алявийя. Вот наши скамьи, садись.
Наджиб садится, следом за ним садится Зейн аль-Абидин.
Аль-Алявийя. Мы видим в глазах твоих свет Аллаха, а когда на нас смотрит тот, в чьих глазах этот свет, он видит нашу истинную сущность без покровов, в наготе ее. А в лице твоем мы читаем, что искренность возвысила тебя от праздного любопытства до желания постичь истину. И если на устах твоих слово – скажи его, мы выслушаем тебя. Если в сердце твоем вопрос, спроси – мы ответим тебе.
Наджиб. Я пришел узнать о той до крайности странной истории, о которой только и говорят люди. Но едва я узрел тебя, как мне открылось, что жизнь – это проявления всецелостного духа. Я уподобился рыбаку, что закинул свою сеть в море в надежде поймать рыбу, а, вытянув ее на берег, нашел в ней кошель с драгоценными каменьями.
Аль-Алявийя. Так ты пришел спросить нас, как мы вступили в Ирам Многоколонный?
Наджиб. Да, госпожа, еще юношей я услышал два этих слова «Ирам Многоколонный», и с тех пор они осеняют мои сны, а символы и скрытые значения, стоящие за этими словами, преследуют мое воображение.
Аль-Алявийя (подымает голову, закрывает глаза и говорит голосом, исходящим, как чудится Наджибу, из глубин пространства). Да, мы достигли сокровенного города, вступили в него и жили в нем. Мы наполнили дух наш его благоуханием, сердце наше – его тайнами и карманы наши – его жемчугами и яхонтами. Если же кто не верит тому, что мы воочию увидели и познали, тот не верит себе самому перед лицом Аллаха.
Наджиб (медленно). Госпожа моя, я точно ребенок, который, не в силах высказать свое желание, невнятно лепечет. Но если я и отваживаюсь о чем спросить тебя, то преисполнен смирения, и если пытаюсь постичь что-то, то делаю это искренне и со тщанием. Могу ли я рассчитывать на то, что твоя благосклонность станет моей заступницей перед тобою, если я потревожу твой покой своими расспросами?
Аль-Алявийя. Спрашивай, что пожелаешь, ибо Аллах сделал истину многовратной, и врата ее он раскрывает перед всяким, кто стучит в них рукою веры.
Наджиб. По плоти или по духу вступила ты в Ирам Многоколонный? Что это – город, построенный из выкристаллизовавшихся частиц земных и стоящий в известной точке земли, либо же град духовный, знаменующий духовное состояние, коего достигают пророки и святые в исступлении, которое господь возлагает покровом на их души?
Аль-Алявийя. Все зримое и незримое на земле – суть духовные состояния. Я вступила в сокровенный город по плоти, которая есть явленный дух мой, и по духу, который есть моя таимая плоть. Кто пытается утверждать, что частицы, слагающие плоть, разнятся между собой, тот пребывает в явном заблуждении. Цветок и запах его – одно целое. Слепец, для которого нет ни оттенков, ни формы цветка и который говорит: «Цветок – это только запах, струящийся в эфире», разве он чем-либо отличается от человека, лишенного обоняния, который говорит: «Цветы – суть лишь формы и оттенки»?
Наджиб. Стало быть, сокровенный город, именуемый нами Ирамом Многоколонным,– это состояние духа?
Аль-Алявийя. Всякое место и время есть состояние духа. И все зримое и мыслимое – суть состояния духа. Если ты закроешь глаза и взглянешь в глубь своих глубин, то увидишь мир во всей его полноте вплоть до мельчайшей частицы, изведаешь законы, какие имеют власть над ним, узнаешь, какие силы таит он в себе, и поймешь, какие святые места он отыскивает. Да, если ты закроешь свое телесное зрение и откроешь око духовное, то увидишь начало бытия и конец его, тот конец, который в свой черед становится началом, и то начало, которое превращается в конец.
Наджиб. Но всякий ли человек способен закрыть глаза и увидеть чистую сущность жизни?
Аль-Алявийя. Каждый может страстно желать, желать и желать до той поры, пока страстное желание не совлечет покров явлений с его глаз, и тогда он узрит свое «Я». А видящий свое «Я» видит и чистую сущность жизни. Ибо всякое «Я» есть и чистая сущность жизни.
Наджиб (приложив руку к груди). Так значит все сущее – чувственное и мысленное – пребывает вот здесь, в моей груди?
Аль-Алявийя. Все сущее пребывает в тебе, благодаря тебе и для тебя.
Наджиб. Значит, я могу сказать себе, что Ирам Многоколонный существует внутри, а не вне меня?
Аль-Алявийя. Все сущее пребывает в тебе и все, что пребывает в тебе, есть сущее. И нет такой грани, которая разъединяла бы ближайшее и отдаленнейшее, высочайшее и нижайшее, ничтожнейшее и величайшее. В одной капле воды – все тайны морей, в единой пылинке – все частицы земли и в одном движении мысли – всякое движение и порядок, какие только есть в мире.
Наджиб (в замешательстве). Госпожа моя, мне говорили, что ты свершила далекий путь, прежде чем достигла Руб аль-Хали – сердца Аравии. И еще говорили, что дух твоего отца наставлял и путеводил тебя, не покидая до самого Ирама Многоколонного. Должен ли всякий, возымевший желание проникнуть в этот сокровенный город, пребывать в том же состоянии, что и ты тогда, и должен ли он обладать телесными связями и духовными узами, чтобы приобресть то же, что ты?
Аль-Алявийя. Да, мы прошли пустыни, терпели голод и жажду, испытали ужасы дня с его палящим зноем и страхи ночи с ее безмолвием, прежде чем увидели стены Божьего града. Но еще до нас этого града достигли те, кто не сделал и шагу, а любовались красотой его и блеском те, чье тело не изведало голода и чей дух не томился жаждой. Истинно, братья и сестры наши бродили в этом святом городе, не покидая стен родного дома. (Она умолкает на какой-то миг, потом показывает рукой на растущие вокруг деревья и благовонные травы.) У каждого семени, бросаемого осенью в земные поры, особый способ освобождать ядро свое от оболочки и творить листву, цветы и плоды. Но как бы ни разнились они в этом меж собою, святыня для всех семян едина. И эта святыня – предстояние лику Солнца.
Зейн аль-Абидин (в самозабвении раскачивается из стороны в сторону, словно он вознесся духом в горний мир, затем произносит нараспев). Аллах велик! Нет божества, кроме Аллаха, многомилосердого, всеодаряющего, осеняющего тенью своею уста говорящих!
Аль-Алявийя. Скажи: «Аллах велик! Нет божества, кроме Аллаха!» И скажи: «Нет ничего, кроме Аллаха!»
Зейн аль-Абидин шепчет про себя эти слова. Наджиб, словно зачарованный, неотрывно глядя на аль-Алявийю, едва слышно говорит.
