Ян Добрачинский - Тень Отца
Иосиф сильно встряхнул головой, словно хотел этим движением сбросить с себя все горести.
Где‑то вдали разорвалась завеса ночи, и светлая полоса рассвета появилась над гребнем вершин.
Иосиф вознес руки и помолился: «О Господи, не скрывай от меня Своего лика! Будь милостив и милосерден к моей несообразительности. Теперь я знаю, зачем Ты велел мне ждать. Кто я такой, что посмел бунтовать? Если Ты хочешь, чтобы у меня была жена, которая не будет моей женой, и ребенок, которому я должен быть отцом, хотя отцом не являюсь, — пусть все произойдет по Твоей воле! Пусть будет так, как Ты хочешь! Поддерживай меня, когда будут слабеть мои разум и воля. Прими мое решение сегодня, когда Ты дал мне силу…»
Перед лицом наступающего дня — так же, как Иисус Навин, стоя на пороге Земли Обетованной — Иосиф шептал древнюю молитву:
— Я принимаю бремя Твоего царства, Господи наш…
18
Был уже день, и солнце стояло высоко в небе, когда Иосиф спускался с горы. Внизу проснулся город. Блеяли стада, выходившие на пастбища, ревели вьючные ослы, кричали разносчики воды, раздавались сотни человеческих голосов.
Теперь Иосиф знал, как он поступит: он пойдет к Клеопе и будет смиренно просить разрешения на переезд Мириам. Когда они будут жить вместе, тогда утихнут и насмешки, и сплетни. Спустя какое‑то время надо будет уехать из Назарета. Они отправятся в Вифлеем и поселятся на родовой земле. Нужно сделать так, чтобы ребенок, который родится и которому он должен быть отцом, стал членом рода.
Иосиф шел очень быстро, охваченный этими мыслями. Подходя к дому, он увидел Клеопу, стоящего перед открытыми дверьми. Тревога прогнала все его воодушевление. Он остановился, не зная, что сейчас услышит. Клеопа шел к нему с озабоченным, но прояснившимся лицом.
— Я пришел рано утром, — начал Клеопа, — увидел открытые двери, а тебя нет… Я не знал, что произошло, — он опустил глаза и озабоченно провел ладонью по руке. — Я не спал всю ночь…
Они стояли друг против друга: оба обескураженные, не зная, что говорить.
— Прости, — вновь заговорил Клеопа, — вчера я говорил обидные, плохие слова. Я не должен был так говорить. Ты мой друг, ты лучше, умнее меня. Я восхищаюсь тобой.
Иосиф сделал быстрый жест, пытаясь остановить его.
— Не говори так: я вовсе не лучше и не умнее тебя. Ты имел право так говорить…
— Нет, — возразил Клеопа, — нет. Я вспылил. Люди болтали, и меня слишком задели их насмешки. Ты знаешь, как это бывает… А ведь ничего страшного не случилось: через договор она стала твоей женой.
— Однако она оставалась в твоем доме, поэтому насмехаются люди, а тебя это ранит.
— Здешние люди любят позлорадствовать по малейшему поводу. Они находят в этом удовольствие. Они издеваются, потому что их успокаивает мысль о том, что другие люди такие же, как и они сами. Но все быстро забудется. Уже завтра никто не вспомнит об этом. Я не должен был расстраиваться…
— Но ты расстроился, и мне было обидно. Я не знал, что мне делать, чтобы вернуть твое расположение…
— Тебе ничего не надо делать. Я уже забыл. Лучше радуйся, что у тебя будет сын, потому что моя жена говорит, что это наверняка будет сын. Первый сын — это благословение Всевышнего.
— Так значит, ты не сердишься?
— Я прибежал сюда чуть свет, чтобы попросить у тебя прощения за свои слова.
— Не проси прощения. Ты разрешишь мне взять Мириам в свой дом?
— Давай устроим переезд как можно скорее. Девушка очень устала. Должно быть, наработалась в доме Захарии: Елизавета тяжело переносила беременность. Но родила легко и благополучно. Это тоже что‑то необыкновенное…
— Всевышний совершает необыкновенные вещи, но не всегда открывает нам на них глаза. Спасибо тебе, Клеопа, за то, что ты захотел прийти.
— Я должен был прийти. Всю ночь я думал, что ты наверняка почувствовал себя задетым. И что, может быть, уже не захочешь считать меня другом. А у меня… У меня никогда не было такого друга, как ты…
— Твоя дружба — радость для меня.
— И для меня тоже.
Они горячо обняли друг друга.
— А теперь, — сказал Клеопа, — иди к ней. Она со стадом на лугу. Я ей ничего не сказал, но она умеет читать по глазам и, наверное, поняла, что я был разгневан. Женщины и ей могли сказать что‑то злорадное. Ей, должно быть, сейчас тяжело…
— Иду. Я хотел бы взять на себя любое бремя, которое выпадет на ее долю.
— Ты так сильно ее любишь?
— Больше всего на земле…
— Вы будете счастливы. Я тоже люблю свою жену, но только так… обыкновенно…
Клеопа вернулся к себе, а Иосиф, накормив и напоив осла, снова побежал на луг. Однако вскоре он замедлил шаг — и не только дорога в гору заставила его это сделать. Радость, которую он испытывал при мысли, что ему не надо расставаться с Мириам, радость, возросшая после разговора с Клеопой, теперь вновь уступила место робости — возможно, даже более сильной, чем при первой встрече с ней. Таинственная жизнь девушки, которая, как ему казалось, была близка к тому, чтобы стать и его жизнью, снова замкнулась в своей таинственности. «Она будет рядом, — думал Иосиф, — а все равно останется такой далекой… Я люблю ее. А она? Сможет ли она любить того, кто на самом деле всего лишь тень?»
Иосиф шел все медленнее, но все равно приближался. Он уже слышал блеяние стада и топот маленьких копыт. Он находился недалеко от того места, где провел ночь. Здесь, на этой траве, он лежал ночью; вот здесь рос большой белый цветок. Теперь это был обычный луг на горном склоне. Его окружала небольшая гряда невысоких скал, за которой был крутой обрыв. Может быть, жители города в давние времена сбрасывали отсюда неверных жен и пойманных разбойников. И здесь во время междоусобных войн расправлялись с противниками. Над обрывом простиралось небо, и вдали были видны сине–фиолетовые горы.
Она, как всегда, шла за стадом, погруженная в свои мысли. Он сказал:
— Мириам!
Хотя он произнес ее имя тихо, она услышала и тут же обернулась. Он увидел ее лицо: такое же, какое всегда жило в его памяти с момента первой встречи, только слегка прикрытое пеленой усталости. Она остановилась и смотрела на него. Ему показалось, что он заметил в ее глазах тень тревоги. Но если это и была тревога, то вместе с ней в ее взгляде светилась не сравнимая ни с чем чистота. Иосиф подумал, что его могут охватить какие угодно сомнения, но он никогда не поверит в одно–единственное — в ее вину.
Она стояла молча и ждала, пока он подойдет.
— Я рад, что ты вернулась, — сказал Иосиф.
— Моя помощь тете уже не требовалась.
— Я беспокоился о тебе… скучал…
— Я знаю. Я тоже много думала о тебе, Иосиф.
На мгновение наступила тишина, но потом Иосиф сказал:
— Я говорил с Клеопой. Просил позволить мне взять тебя в свой дом… В наш дом… — поправился он. — Если ты согласна, я хочу окружить тебя заботой… И, наверное, нужно, — Иосиф превозмог робость, — чтобы Тот, кто должен родиться, родился в Своем доме…
Иосифу показалось, что ее лицо внезапно озарилось сиянием солнца: ее глаза засияли в улыбке. Тень, которую вначале он принял за тень тревоги, сразу же исчезла. Радость, словно огонь, охватила все ее существо и поглотила усталость. Она вновь была такой, какой ее видел Иосиф у колодца: по–детски непосредственной, радостной, смеющейся.
— Я верила, — шепнула она, — и Он выполнил мою просьбу… Как Он добр, как милостив! Он сказал тебе обо всем, и ты понял…
— Да, я понял, — ответил Иосиф, — потому что люблю тебя.
Мириам наклонила голову и смотрела на него, ласково улыбаясь.
— И я тебя люблю, Иосиф, — сказала она. — Но понял ты это потому, что нас любит Он… И теперь все уже будет хорошо…
Мириам глубоко вздохнула, словно какой‑то большой груз свалился с ее плеч. Она закрыла лицо руками. Иосиф не знал, что она делает, заслонившись ладонями, — смеется или плачет от счастья, но она тут же убрала руки. Она нежно смотрела на него, и ее глаза были полны слез. Она говорила только взглядом, но благодаря ее взгляду Иосифа покинуло все, что сдерживало его радость. Ее мир по–прежнему не был его миром. Но несмотря на это он чувствовал, что она любит его, любит по–настоящему, как только можно любить… Он не имел права требовать большего. Чего бы это ему ни стоило, но Иосиф знал теперь, что он получил больше, чем кто бы то ни был.
19
Была уже поздняя ночь, и царский дворец в Себасте погрузился в тишину. Но в одной из боковых комнат пировали несколько человек. Трое мужчин возлежали у стола, заставленного изысканными яствами; в кувшинах с высокими горлышками было вино.
Слуги приготовили стол и были высланы вон. В комнате находились две женщины, но они не принадлежали к числу слуг. Обе были богато одеты. Они присели на ложах подле пирующих, доливая им вино, подавая блюда и прислушиваясь к тому, о чем они говорили. Поначалу женщины молчали, затем младшая из них стала вставлять свои замечания. Ее страстные и горячие слова подливали масла в огонь. Ее смуглое красивое тело просвечивало сквозь тонкую ткань платья; белые зубы блестели среди полных, выразительных губ. Говоря, она быстро жестикулировала, и тогда звенели ее золотые серьги и ниспадающие на лицо цветные бусинки диадемы. Глаза женщины блестели сквозь нити бусинок, словно глаза пойманного хищника за решеткой клетки. Мужчины все внимательнее прислушивались к тому, что она говорила.
