Ян Добрачинский - Тень Отца
Однако, если он не хочет ее обвинить, то у него остается только один путь: бежать из Назарета. Он пойдет все равно куда, хотя бы в Антиохию, — только бы подальше отсюда, чтобы даже памяти о нем не осталось. Он исчезнет с глаз людских, тогда люди возложат всю вину на него. Когда кто‑то спасается бегством, ему нет оправдания. Будут говорить: что за человек! Обидел девушку и не выполнил супружеского соглашения. Когда весь гнев и возмущение обернутся против него, люди испытают жалость к Мириам. Они простят ее, сочтя жертвой недостойного мужчины.
Только так я могу поступить, думал Иосиф. Хотя он мог бы сделать и иначе: взять ее в свой дом, это закрыло бы людям рты. Поиздевались бы немного и перестали бы. Такие вещи случаются. Но разве может он это сделать, если всю свою жизнь он связал с этим супружеством? Разве он сможет взять в жены девушку, которая сначала склонила его к такой великой жертве, а затем сама же от всего отказалась? Он не может ее обвинить — это правда, но разве сможет он на нее смотреть? Нет, ничего другого ему не остается, как бежать, сжигая за собой все мосты.
Иосиф сильнее вдавил лицо в жесткие стебли, царапавшие его щеки. Слезы течь перестали, только рыдание продолжало сдавливать горло. Он перевернулся на спину. Небо не ударило светом ему в лицо. Приоткрыв веки, он увидел, что оно посерело. На синеву надвинулись темные покровы вечера. Он даже не заметил, как наступили сумерки. Со стороны гор из‑за озера повеяло холодом.
Но он не двинулся с места: его охватило какое‑то бессилие. Веки опустились, сдавленность в горле ослабла. То и дело грудь его вздрагивала, но уже все реже. Дыхание становилось ровным. Он погружался в сон — странный, лихорадочный, беспокойный, полный бредовых видений.
Иосиф спал, но ни на секунду не терял сознания того, где находится. Он понимал, что лежит на том самом лугу, на котором Мириам обычно пасла свое стадо. Временами — во сне — ему казалось, что он видит ее хрупкую фигуру, идущую за овцами и приноравливающую свой шаг к шажкам животных. А затем он вдруг переносился в синагогу, где стоял на возвышении и напрасно искал деревянной указкой нужную строчку на свитке пергамента, пока наконец не находил искомых слов. Во сне он повторял их снова. Читая их в синагоге, он знал, что они означают. Он был знаком с учением книжников. Он мог, опираясь на него, объяснить мысль пророка. Но теперь во сне слова звучали как‑то иначе, хотя это был тот же самый стих: «Он даст вам знак: дева беременная родит сына…»
Иосиф знал историю своего рода, неоднократно слышал пояснения этого пророчества. Но теперь во сне его поразило слово «дева»… Конечно, дева — это та, которая еще не стала женой… Слово «беременная» звучало как противопоставление. Учители объясняли, что пророк говорит об Авии — жене Ахаза. Ахаз был злым и безбожным царем — одним из наихудших из рода Давида. Он поклонялся чужим богам. За обещание помощи он продался ассирийскому царю, отдал ему золото храма, признал его богов и отрекся от Всевышнего. Он способствовал опустошению и гибели израильского царства. Его не волновала неволя братьев.
Правда, Езекия, сын Ахаза и Авии, оказался другим человеком. Он старался исправить то, что разрушил его отец. Езекия отрекся от чужих богов и вернулся к поклонению Всевышнему, восстановил Его храм. Хотя он и не был силен, но не поддался угрозам ассирийского царя разрушить Иерусалим и не был сломлен в своем сопротивлении. Езекия спас веру в Иудее, сохранил царство Давида. Однако почему пророк называл Авию «девой беременной»? Ведь она была не девой, а женщиной, женой Ахаза…
И вновь Иосифу снилось, что он на лугу, — на том самом лугу, на котором находился на самом деле. Над ним была ночь, а в сердце печаль, горечь поражения и чувство опустошенности. Не было никого, с кем бы он мог поделиться своей болью. Иосиф почти не помнил своей матери; общий язык с отцом был утрачен, когда он достиг возраста, в котором должен был найти себе жену. Несмотря на дружбу со многими людьми, он с детства был одинок. Иосиф должен был сам решить, как ему поступить, — и за себя, и за нее…
«Я уйду, — объяснял он себе во сне, — я должен уйти, должен всю вину взять на себя. Ей будет тяжело, она останется одна с ребенком, но люди ей помогут. Она найдет себе кого‑нибудь, а если даже и не найдет, по крайней мере, у нее будет ребенок. Ребенок для женщины — это целый мир. Я же, куда бы ни пошел, везде себе найду работу плотника. Я уже ничего не буду ждать, никогда у меня не будет жены, не будет сына… Жизнь станет одним лишь воспоминанием… Но так нужно… Я должен ее спасти!»
Кем была Авия? — мысль из сна вернулась обратно, к воспоминанию о матери царя Езекии. Древние книги ничего о ней не говорили. Кого привлек на свое ложе развращенный прадед? Может быть, она была дочерью какого‑то чужестранного правителя? И именно ее беременность должна была стать знаком?.. В том, что жена рожает мужу сына, нет ничего необычного. Безбожному мужу она должна была родить богобоязненного сына… Но почему «дева»?
Вдруг его, словно молния, поразила мысль. Она была такой внезапной, что он даже проснулся. Ему представилось, что те слова, которые он читал в синагоге и которые теперь возвращались в его сознание, были адресованы непосредственно ему — исключительно ему. Событие, которое описывал пророк, касалось его рода. Собравшиеся в синагоге люди слушали слова пророчества, как страницы древней истории. Но для него это пророчество не могло быть просто историей, одной из многих. Эти слова были обращены к нему! Они были знаком для него!
Иосиф не мог больше лежать. Вокруг была глубокая ночь; скопившиеся на небе звезды сыпали на землю серебристо–зеленую пыль. Сделалось очень холодно. Иосиф потер ладонями замерзшие плечи и, как мог, завернулся в куттону, ведь он не взял с собой плаща. Сон отлетел; его мысль работала лихорадочно.
«Знак для меня?.. Какой знак? Что общего в истории прабабки с тем, что пришлось на мою долю. Я решил уйти, потому что не нахожу иного выхода. Уже больше никогда я не увижу Мириам. Я бы не смог на нее смотреть. Ведь если бы посмотрел, то просто не поверил бы в очевидное. Надо быть помешанным, чтобы не верить тому, что говорят глаза и уши. Но, несмотря на это… Значит, я должен уйти. Должен бежать. Да, но я ведь не сделал ничего плохого! Почему я должен бежать, словно трус, который боится наказания? Если я убегу, то все меня будут считать недостойным человеком. Но только так я могу спасти ее. Ведь я не могу ее обвинить. Я должен отречься от нее и от своего доброго имени…»
— Не бойся, возьми ее в свой дом…
Иосиф услышал эти слова, будто кто‑то громко произнес их рядом. Он резко обернулся, но вокруг ничего не изменилось. По–прежнему была ночь, серебристая и холодная. Звездное сияние было таким светлым, что он видел все вокруг и видел, что никого не было. Поблизости рос только белый цветок с сильным ароматом. Иосиф до этого не замечал его. Впрочем, цветок мог быть примят к земле и только с наступлением ночи выпрямиться и раскрыть лепестки.
Иосиф свернулся калачиком, пытаясь найти тепло в собственном теле. Он снова заснул. Во сне цветок вырос, стал огромным, склонился над ним и произнес:
— Прими ее в свой дом как жену. Не человек отнял ее у тебя… Это Сам Всевышний склонился над нею. Тот, Кто родится, будет Спасителем, Которого все ждут. Это о ней и о Нем говорил пророк. Он придет, чтобы научить людей величайшей любви. Я даже не могу тебе сказать, насколько сильно Он возлюбил вас… Он Сам вам это скажет, род человеческий. Он Сам вам покажет. Но прежде чем это случится, все должно оставаться в тайне. Так хочет Он, чтобы не ослеплять, не принуждать. Он желает «завоевать» вас, как юноша завоевывает возлюбленную, переодевшись нищим и бросая к ее ногам свое сердце. Ты должен это понять…
Иосиф лежал, дрожа всем телом и уже не понимая, спит он или слышит эти слова на самом деле.
— Разве это возможно?.. — тихо спросил он.
— Это правда, — Иосифу казалось, что он это слышит: — Как мало ты Его знаешь! А ведь столько милостей вы получили от Него… Неужели вы до сих пор не знаете, Кем Он является? Слушай, Иосиф, сын Давида и Ахаза, Езекии и Иакова. Он тебя спрашивает, хочешь ли ты, совершив отречение вместе с ней, остаться с ней рядом, как тень Отца? Согласен ли ты?
Иосиф вновь проснулся и сел. Из темноты до него доносился аромат цветка. Над головой искрились звезды, а вокруг царила тишина. Он провел пальцем по лицу, словно хотел удостовериться, что оно не изменило своей формы.
— Смогу ли я? — прошептал он. — Я так ее люблю…
— Возьми ее в свой дом…
Эти слова прозвучали в тишине. Он вскочил, но цветка уже не увидел.
Иосиф прижал руки к лицу. Сколько раз в своей жизни он молился: «Открой мне, Господи, Свою волю, укажи, что я должен делать. Я буду терпеливо ждать Твоего повеления». Сколько лет он ждал! Ему представлялось, что он знает, чего ждет. То, чего он ждал, пришло и одновременно превзошло его ожидание. Теперь он стоял перед чем‑то огромным, и ему казалось, что эта громада раздавит его. Иосифа охватил страх. Но зато теперь он точно знал: это счастье, что он может вернуться к Мириам.
