Оноре Бальзак - Альбер Саварюс
— Та, которую он любил, вышла замуж, — сказала Розали, — я разлучила их!
— Вы? Каким же образом? — воскликнул аббат.
Розали собиралась было ответить, но ее прервали шум падения тела в воду и последовавшие за этим громкие крики двух садовников. Она вскочила и бросилась бежать, зовя отца. Барона не было видно.
Желая достать обломок гранита, где, как ему показалось, он заметил отпечаток раковины (а это наносило удар какой-то геологической теории), г-н де Ватвиль, стоявший на откосе, потерял равновесие и упал в озеро, бывшее у плотины, разумеется, особенно глубоким. Садовники, бросившись к месту, где бурлила вода, протянули барону шест. Наконец с огромным трудом его вытащили, всего покрытого тиной, в которой он глубоко увяз и увязал еще больше, стараясь выбраться. Барон недавно плотно пообедал; начавшееся пищеварение внезапно прервалось. Когда его раздели, счистили с него грязь и уложили в постель, он был уже в таком тяжелом состоянии, что двое слуг поскакали верхом: один в Безансон, другой за ближайшим доктором. Когда через восемь часов после происшествия приехала г-жа де Ватвиль с лучшими безансонскими врачами, положение ее мужа, несмотря на все старания доктора из Рисей, было уже безнадежным. Испуг вызвал воспаление мозга, а перерыв в пищеварительном процессе ускорил кончину бедного барона.
Эту смерть г-жа де Ватвиль приписала упрямству дочери; по словам баронессы, ничего не случилось бы, останься ее муж в Безансоне. Она возненавидела Розали, предавалась явно преувеличенной скорби и угрызениям совести и даже называла барона «своим бедным ягненочком». Последний Ватвиль был похоронен в Руксей, на одном из островов озера, и вдова велела воздвигнуть над ним небольшой памятник в готическом стиле из белого мрамора, похожий на так называемый памятник Элоизы на Пер-Лашез.
После этого события баронесса переехала с дочерью в особняк де Рюптов. Прошел месяц; обе хранили угрюмое молчание. Розали была охвачена глубокой печалью, которая, однако, наружно не проявлялась. Она обвиняла себя в смерти отца и опасалась другой беды, еще более тяжелой для нее и также бывшей делом ее рук, ибо ни стряпчий Жирарде, ни аббат де Грансей не имели никаких сведений о судьбе Альбера. Это молчание пугало Розали. В приливе раскаяния девушка почувствовала потребность рассказать главному викарию о тех ужасных махинациях, посредством которых она рассорила Франческу с Альбером. Все это было просто и в то же время ужасно. Мадемуазель де Ватвиль перехватила письма Альбера к герцогине, а также то письмо, где Франческа извещала возлюбленного о болезни мужа и предупреждала, что не будет в состоянии ему писать все время, пока ей придется оставаться у ложа умирающего. Поэтому, пока Альбер был занят выборами, герцогиня послала ему только два письма: в одном из них она сообщала, что герцог д'Аргайоло при смерти, а в другом, — что она овдовела. Эти письма, полные благородного и возвышенного чувства, Розали оставила у себя. Проведя за работой несколько ночей, она достигла того, что в совершенстве научилась подражать почерку Альбера. Подлинные письма верного влюбленного она подменила тремя другими, черновики которых, показанные старому священнику, привели его в содрогание: гений зла предстал перед ним во всем своем блеске. Розали, подделываясь под руку Альбера, подготовляла герцогиню к измене француза, будто бы неверного ей, а в ответ на весть о смерти герцога д'Аргайоло мадемуазель де Ватвиль ответила письмом от своего имени, в котором сообщала о своем предстоящем браке с Альбером. Оба письма должны были разминуться, и они разминулись. Дьявольский замысел, с каким было написано последнее письмо, так поразил главного викария, что он еще раз прочел его. На это письмо Франческа, раненная в самое сердце соперницей, стремившейся убить ее любовь, ответила простыми словами: «Вы свободны, прощайте» — Грехи против нравственности, не дающие повода к вмешательству человеческого правосудия, — самые отталкивающие, самые гнусные грехи, — сурово сказал аббат де Грансей. — Господь часто наказывает за них уже здесь, на земле. Вот где причина многих ужасных несчастий, кажущихся нам необъяснимыми. Из всех грехов, схороненных в тайниках личной жизни, один из самых бесчестных — это распечатать чужое письмо или обманным путем прочесть его. Всякий человек, кто бы он ни был, какими бы побуждениями он ни руководствовался, позволяя себе этот поступок, наносит непоправимый ущерб своему доброму имени. Понимаете ли вы, как трогательна, как прекрасна повесть о том ложно обвиненном молодом паже, который везет письмо, содержащее приказ его убить? Он отправляется в путь без всякой задней мысли. Провидение берет его под свою защиту и спасает его, совершая чудо, как мы говорим. Знаете ли вы, в чем сущность этого чуда? Величие добродетели так же могущественно, как и ореол, окружающий невинное детство.
Я говорю вам все это не с целью сделать выговор, — продолжал с глубокой грустью старый священник. — Увы! Я сейчас не исповедник, вы не стоите коленопреклоненной перед распятием; я только ваш Друг, и меня страшит возмездие, которое вас постигнет. Что сталось с бедным Альбером? Не покончил ли он с собой? Под его напускным спокойствием таилась исключительная страстность. Теперь я понял, что старый князь Содерини, отец герцогини д'Аргайоло, явился потребовать обратно портреты и письма дочери. Это было ударом грома, разразившимся над головой Альбера, и он, наверное, уехал с целью добиться оправдания. Но почему он не подает о себе никаких известий вот уже больше года?
— О, если он женится на мне, то будет счастлив! — Счастлив? Но он не любит вас! К тому же вы не принесете ему сколько-нибудь значительного богатства. Мать питает к вам глубочайшее отвращение, вы резко ответили ей; ваш ответ оскорбил ее и разорит вас.
— Какой ответ? — спросила Розали.
— Когда она заметила вам вчера, что послушание — единственное средство загладить вашу вину, и напомнила, упомянув об Амедее, о необходимости выйти замуж, разве вы не бросили ей в лицо: «Коль он так вам нравится, выходите за него сами, маменька!» Было это сказано или нет?
— Да, — ответила Розали.
— Ну так вот, — продолжал де Грансей, — я ее знаю. Через несколько месяцев она станет графиней де Сула. У нее, без сомнения, могут еще быть дети, господин де Сула будет получать от нее тысяч сорок франков в год; сверх того, она окажет ему предпочтение и уменьшит, насколько возможно, вашу долю в наследстве. Вам грозит бедность, пока она жива, а ведь ей только тридцать восемь лет. У вас будет всего-навсего имение Руксей и то немногое, что оставил после себя ваш папенька, да и то при условии, что баронесса откажется от своих прав на Руксей. Таким образом, ваши дела складываются неудачно, что же касается личной жизни, то и она, по-видимому, не удалась. Вместо того, чтобы пойти навстречу матери…
Розали резко дернула головой.
— Да, матери, — продолжал главный викарий, — а также религии, которые в ответ на порыв вашего сердца вразумили бы вас, дали бы вам совет, наставили бы вас на путь истинный, вместо всего этого вы захотели действовать самостоятельно, не зная жизни и слушаясь только голоса страсти!
Эти разумные слова испугали Розали.
— Что же мне делать? — спросила она, помолчав.
— Чтобы загладить свою вину, нужно прежде всего узнать, насколько она велика, — ответил аббат.
— Хорошо! Я напишу единственному человеку, могущему дать сведения об участи Альбера, его другу детства, парижскому нотариусу Леопольду Анкену.
— Пишите теперь только то, что имеет целью восстановить истину, — Ответил главный викарий. — Отдайте мне подлинные письма и черновики поддельных, признайтесь во всем подробно, как духовному отцу, прося меня научить вас, как искупить грехи, и во всем положитесь на меня. Я решу, что делать. Прежде всего докажем, что этот злополучный не виновен перед той, которая была для него земным божеством. Даже утратив счастье, Альбер должен добиться оправдания.
Розали обещала аббату де Грансей слушаться его во всем, надеясь, что его попытки, может быть, в конце концов вернут ей Альбера.
Спустя некоторое время после признания Розали клерк Леопольда Анкена приехал в Безансон с доверенностью от Альбера и явился прежде всего к г-ну Жирарде с просьбой продать дом, принадлежащий г-ну Саварону. Стряпчий взялся за это дело из расположения к адвокату. Клерк продал также и мебель, а вырученные деньги употребил на уплату того, что Альбер оставался должен г-ну Жирарде; последний в день неожиданного отъезда адвоката ссудил ему пять тысяч франков и взял на себя уплату различных долгов уехавшего. Когда Жирарде спросил, что сталось с благородным политиком, которому он весьма сочувствовал, клерк ответил, что это известно только его хозяину; нотариуса, кажется, чрезвычайно расстроило содержание последнего письма, полученного им от г-на Альбера де Саварюса.
