Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)
— Не нравится мне, когда из кустов стреляют. Почему ты не вышел на дорогу, мой мальчик?
— Шепердсоны же не выходят, отец. Они за любое преимущество хватаются.
Мисс Шарлотта, слушая Бака, держала голову высоко, по-королевски, ноздри ее раздувались, глаза сверкали. Старшие братья хмурились, но молчали. А мисс София побледнела, но, правда, когда услышала, что молодой человек не пострадал, румянец на ее щеки вернулся.
Как только мне удалось заманить Бака к кукурузной риге под деревьями, я спросил:
— Ты его и вправду убить хотел, Бак?
— Еще как!
— А что он тебе сделал?
— Он? Ничего он мне не сделал.
— Ну а тогда, почему же тебе его убить охота?
— Да ни почему — это все из-за кровной вражды.
— Какой еще вражды?
— Слушай, ты в каких краях вырос? Неужто не знаешь, что такое кровная вражда?
— Сроду о ней не слыхал — расскажи.
— Ну, — говорит Бак, — кровная вражда это вот что такое: поссорится один человек с другим и убьет его; а следом брат того другого убивает его; а после другие братья — их обоих — начинают охотиться друг за другом; ну а потом и двоюродные братья в это дело встревают — так оно и тянется, пока все всех не перебьют и враждовать будет уже некому. Но это, знаешь, история длинная, времени много отнимает.
— А ваша вражда давно продолжается, Бак?
— Да уж, будь спокоен, давно! Тридцать лет назад началась, около этого. Был там у них какой-то спор, стали они судиться, суд признал одного из спорщиков не правым, ну тот взял да и застрелил другого, который в суде выиграл, — больше-то ему, понятное дело, ничего не оставалось. На его месте любой поступил бы точно так же.
— А из-за чего у них спор вышел — из-за земли?
— Да может быть — не знаю.
— Ладно, а стрелял первым кто? Гранджерфорд или Шепердсон?
— Господи, откуда ж мне знать-то? Это все вон когда было.
— И что же, никто этого не знает?
— Да нет, па знает, по-моему, и еще кое-кто из стариков, но, правда, из-за чего у них сыр-бор начался, и старикам не известно.
— Сколько же всего народу погибло, а, Бак?
— Много; похоронные конторы на этом здорово заработали. Другое дело, что убить так сразу не всякого удается. В па однажды пальнули крупной дробью, ну да он не в обиде, потому что сам подставился, не уберегся. Боба как-то ножом пырнули и Тома тоже пару раз ранили.
— Скажи, Бак, а в этом году кого-нибудь уже убили?
— А как же, у нас одного и у них одного. Месяца три назад мой кузен Бад, ему четырнадцать было, поехал прокатиться верхом по лесу, который на другом берегу, а оружия с собой сдуру не прихватил, ну, заехал в самую глушь и вдруг слышит, за ним кто-то скачет, а после видит, это старый Лысый Шепердсон — в руке ружье, волосенки белые по ветру развеваются; и Бад нет, чтобы спрыгнуть с лошади да в кусты удрать, решил, что сможет ускакать от старика; ну и промчали они миль пять, если не больше, а старик не то, что не отстает, а понемногу нагоняет, и наконец, Бад понял, что ему не уйти, остановил коня, повернулся к старику, чтобы пулю не в спину получить, понимаешь? А старик подъехал поближе и застрелил его. Ну, правда, долго ему этой удаче радоваться не пришлось, потому что через неделю наши ребята и его уложили.
— Сдается мне, этот старик был трусом, Бак.
— Ну уж нет, ни вот столечко. Среди Шепердсонов трусов нет — ни одного. И среди Гранджерфордов тоже. Да этот старик как-то раз против троих Гранджерфордов аж полчаса продержался — и победил. Они все были верхом, а он спешился, укрылся за поленницей, поставил перед собой лошадь, чтобы она его от пуль прикрывала, а Гранджерфорды спешиваться не стали, скакали вокруг старика, палили в него, а он в них палил. Ясное дело, и лошадь его, и сам он вернулись домой продырявленными, все в крови, да ведь Гранджерфордов-то оттуда в дом нести пришлось — один был убит, второй умер на следующий день. Нет, сэр, если вам требуются трусы, среди Шепердсонов их лучше не искать, только время зря потратите, — их там и в заводе нет.
На следующее воскресенье все мы отправились, и все верхом, в церковь, она милях в трех от дома стояла. Мужчины взяли с собой ружья и Бак тоже, и во время службы держали их зажатыми между колен или прислоненными к стеночке, чтобы под рукой были. И Шепердсоны точно так же поступили. Проповедь была хуже некуда — насчет братской любви и прочей скукотищи в этом роде; однако все ее очень хвалили, и обсуждали на обратном пути, и много всякого наговорили насчет веры, и добрых дел, и свободной благодати, и допередопределения, и я не понял чего еще, так что это воскресенье далось мне труднее, чем все прежние.
Примерно через час после обеда все уже спали — кто в кресле, кто по своим комнатам, — и стало мне совсем скучно. Бак и его пес растянулись в траве на угреве и тоже дрыхли. Я поднялся к нашей комнате, думал, может, и мне соснуть удастся. И вижу, милая мисс София стоит у своей двери, которая как раз рядом с нашей. Завела она меня к себе, дверь притворила тихо-тихо и спросила, хорошо ли я к ней отношусь, а я говорю — хорошо; тогда она спрашивает, не могу ли я оказать ей услугу, но только никому об этом не рассказывая, и я говорю — могу. Тут она сказала, что забыла в церкви свое Писание — на скамье, между двумя другими книгами, — так не могу ли я потихонечку выбраться из дому, сбегать туда и принести ей это Писание, но чтобы никто о том не проведал. Я говорю — конечно. Выскользнул я из дома на дорогу, добежал до церкви, а в ней никого — ну, разве пара свиней: двери же не запираются, а свиньи любят поваляться летом на дощатом полу, потому что он прохладный. Вы, может, и сами замечали, что большинство людей приходит в церковь, только когда от этого отвертеться не удается; а вот свиньи — совсем другой коленкор.
Ну я и говорю себе, что-то тут неправильно; с чего бы это девушке так волноваться из-за Писания? Тряхнул я его, и из книги выпал клочок бумаги, а на нем карандашом написано: «в половине третьего». Перерыл я все Писание, но ничего больше не нашел. Что все это значит, я не понял и потому засунул клочок бумаги обратно в книгу, а когда возвратился в дом и поднялся наверх, мисс София опять стояла у двери. Затащила она меня в комнату, закрыла дверь, и стала рыться в Писании, нашла ту бумажку, а едва прочитала написанное на ней, сразу так обрадовалась: я и ахнуть не успел, как она обхватила меня руками, стиснула что было мочи и сказала, что я лучший мальчик на свете, но только никому ничего говорить не должен. На минуту она здорово раскраснелась, глаза горят, хорошенькая стала, просто жуть. Очень меня это удивило и я, отдышавшись, спросил, что было написано на той бумажке, а она спрашивает, прочитал ли я ее, я отвечаю — нет, а она опять спрашивает, умею ли я читать по писанному, я говорю: «Нет, только если буквы печатные», — и тогда она сказала, что этой бумажкой просто-напросто было заложено в книге нужное ей место, а мне лучше пойти поиграть.
Я направился к реке, обдумывая это происшествие, и довольно скоро заметил, что за мной увязался мой негр. И когда дом скрылся из виду, негр пару секунд поозирался по сторонам, а после бегом нагнал меня и говорит:
— Марса Джош, пойдемте со мной на болото, я вам целую кучу водяных гадюк покажу.
Странное, думаю, дело — он и вчера то же самое предлагал. А ведь должен же понимать, что мало на свете людей, готовых тащиться бог знает куда, чтобы на гадюк полюбоваться. Что же тогда у него на уме? Я и говорю:
— Ладно, пойдем.
Прошел я за ним примерно половину мили, потом он поворотил прямо в болото, и мы пробрели по лодыжки в воде еще с полмили. И выбрались на маленький, плоский сухой островок, весь заросший деревьями, кустами и диким виноградом, и тут негр говорит:
— Ступайте направо, марса Джош, несколько шагов пройдете, там они и есть. А я их уже вот сколько навидался, глаза б мои на них не смотрели.
И сразу пошел назад и скоро скрылся за деревьями. Я направился в ту сторону, вышел на отгороженную отовсюду плетьми дикого винограда полянку размером со спальню, а на ней человек лежит и спит — и господи-боже, это был мой старина Джим!
Я разбудил его, думал, он здорово удивится, увидев меня, ан нет. Он чуть не расплакался от радости, но не удивился. Сказал, что в ту ночь плыл за мной, слышал, как я его звал, но не отвечал, потому как боялся, что кто-нибудь вытащит его из воды и снова в рабство продаст. А потом говорит:
— Я тогда зашибся малость, быстро плыть не мог, ну и под конец сильно отстал от тебя, а когда ты на берег вылез, решил, что по земле-то я тебя и без крику нагоню, но, как увидел тот дом, притормозил. Чего они тебе говорили, я не слышал, слишком далеко стоял, да и собак боялся, ну а когда все стихло, понял, что тебя в дом впустили, и ушел в лес, дня дожидаться. А рано поутру, натыкаются на меня несколько негров, которые в поле идут, берут с собой и показывают вот это место, в котором человека никакая собака не сыщет, — вода же кругом, — а после каждую ночь притаскивают мне чего-нибудь поесть да рассказывают, как ты там управляешься.
