Эльза Триоле - Незваные гости
Дювернуа думал о том, чего недоговаривал князь, – он хорошо помнил, как на приеме у Кристины заговорили о князе, не успел тот уйти из салона… говорили, что у русских аристократов нет денег, но что князь Н… поразительный делец, он не просто заработал большие деньги, но умудрился заработать их за счет большевиков! Вспомнили дело с советскими векселями двадцатых годов, когда русские покупали во Франции товары, а платили за них векселями. Французские капиталисты, спешили избавиться от этих векселей, выбрасывая их на рынок по низким ценам: они предпочитали заработать меньше, но наверняка. Надо думать, что князь доверял советскому правительству, потому что он скупил много таких векселей. А потом Советы честно оплатили свои векселя, и князь выиграл на этом деле целое состояние, огромное состояние, говорят. К тому же он, как специалист по русским вопросам, имел большое влияние на Кэ-д'Орсей, где у него было много друзей. Ведь князья Н… из поколения в поколение были тесно связаны с французским посольством в Петербурге… Дювернуа забавно было слушать, как князь распространялся о положении громадного большинства мелкотравчатых дворян. Такие дворяне, говорил он, начинают пролетаризироваться. В наше время благородное происхождение уже не служит рекомендацией даже для поступления в какое-нибудь торговое предприятие на тридцать тысяч франков в месяц или длятого, чтобы девушку приняли в качестве манекенщицы в какое-нибудь ателье… Что касается молодого поколения, родившегося во Франции, то эти мальчики и девочки совершенно офранцузились, ассимилировались – или же, наоборот, озлобились, бесятся и яростно превозносят родину, которой никогда не видели… Они не могут себе позволить даже того, что служило утешением их родителям, – рассказывать сказки о блестящем прошлом, об имениях, которых у них никогда не было, о тройках и о степи! Родители их, мелкие разночинцы, те, пользуясь невозможностью проверить, могли сочинять сколько угодно для собственного утешения, а иногда и вымогая деньги… Нет ничего вульгарнее этих людей, мой дорогой, плохой бульварный роман и тот правдивее, чем они.
Пожалуй, князь стал говорить несколько быстрей, словно он торопился поскорее высказать все, что было у него на уме… Речь его неслась бурным потоком. Франция их прекрасно приняла. Даже консьержки были растроганы несчастиями русских эмигрантов… – К тому же все мои соотечественники – люди работящие, они согласны на любую работу – шоферами такси, официантами в ресторанах, каменщиками, мойщиками стекол… Одно время заводы Рено положительно превратились в русские. Несмотря на то, что мой народ – прирожденные кустари… А эти дураки, там, хотят их коллективизировать, они не понимают, что русский человек, русский крестьянин хочет прежде всего иметь свой клочок земли, свою лошадь, и это ему дороже жизни… Попробуйте представить себе французского крестьянина в подобных же обстоятельствах… Все крестьяне похожи друг на друга… Потом князь растроганно заговорил о доброте французов по отношению к русским эмигрантам… к «белым», как говорят. Были случаи поразительной щедрости и помощи со стороны самых простых людей… Казалось, князь твердо решил не говорить ничего, кроме общих мест. О новом положении, создавшемся после смерти Сталина, он не проронил ни слова.
Дювернуа все это начало надоедать. Он с завистью смотрел на китайские тени, проходившие за матовыми стеклами ресторана: солнце било прямо в окно, один луч рассек зал надвое, скользнул по красному бархату банкеток, стен, ковров, заиграл на золоте зеркал, засверкал на белоснежных накрахмаленных скатертях, на русских рубахах официантов… Дювернуа невыносимо захотелось выйти, подышать воздухом… В глубине зала знакомые князя платили по счету. Американская супружеская пара уже давно ушла. Одинокому человеку, по-видимому, надоело ждать, он съел какое-то блюдо и удалился… Еще один стол был занят только что пришедшими американцами – там кормили громадного датского дога, который пожирал мясо, а гарсон наблюдал за ним, любовно склонившись над его миской: важный клиент! Но князь как будто бы и сам нашел, что пора переменить тему, и вернулся к разговору, который так резко оборвал… Но что же все-таки интересует полковника? Душевное состояние эмиграции в данный момент, после смерти тирана? Нет? Не то? Тогда что же? Но теперь уже Дювернуа в свою очередь начал уклоняться от разговора… да нет, уверяю вас, я не знаю, почему вы решили… Он не собирает никаких материалов. Но когда Дювернуа, тоже чтобы переменить тему, спросил князя, как поживает его сын, тот ответил: «А, так вас, значит, интересует современная молодежь?… Мой сын… – Задумавшись, князь мешал ложечкой чай – в конце обеда он пил чай, а не кофе, и обязательно в стакане, а не в чашке. Он повторил: – Мой сын…»
Наступило молчание… Как бы очнувшись, князь заговорил:
– Шалопай… В двадцать три года он ничего не умеет делать, разве что водить машину. Он ненавидит Францию, он постоянно говорит: «Глуп, как француз»… Все, что он видит и слышит, вызывает у него презрение. И такая мразь еще интересуется политикой и позволяет себе быть монархистом… Над его кроватью висит портрет царя Николая II в натуральную величину. В красках. А, да вот и он! Вот он, мой беспутный сыночек. Я же вам говорил, что он непременно появится…
В зеркале, за спиной князя, Дювернуа действительно увидел группу вошедших молодых людей… В опустевшем ресторане официанты опрометью бросились им навстречу, расточая поклоны и улыбки. Один из молодых людей отделился от группы, остановился в двух шагах от столика князя и наклонил голову:
– Отец…
Он был высокий, толстощекий.
– Ты здоров? – спросил отец, не трогаясь с места. – Полковник, разрешите вам представить моего негодного сына… Федя, это полковник Дювернуа, летчик, ас…
Федя бросил на Дювернуа любопытный взгляд, но тотчас же опустил глаза.
– Ты опять пьянствовал всю ночь, – сказал князь. – Вижу по твоему помятому лицу.
– Простите меня, я должен вернуться к своим друзьям.
Федя поклонился еще раз и, повернувшись спиной к отцу и Дювернуа, отправился в другой конец зала, где пришедшие с ним молодые люди со смехом и восклицаниями заказывали обед.
– Не знаю, где он их находит, – сказал князь, – как бы то ни было, дело всегда кончается тем, что Федя велит все приписать к моему счету… Вы на них только поглядите! Что за лица! Что за манера одеваться! Им место на скамье подсудимых… А чего стоит этот Саша Розенцвейг, который повсюду за ними таскается! В два раза старше их. Темная личность… Их проводник по игорным домам, борделям и модным ресторанам… Хорошенькая профессия!
Князь не позволил Дювернуа заплатить по счету: здесь он был у себя.
Да, на улице было чудесно. Они проехались по Булонскому лесу. Сколько народа!., машины, пешеходы… скачки в Лонгшан. Давайте вернемся! Столько машин, что все равно никуда не проехать. Дювернуа ругался и крепко сжимал руль, злясь от нетерпения.
Как хорошо было в тихой квартире Кристины. Уже во дворе они оказались в другом мире… «Я должен за нее бога молить», – сказал Дювернуа, открывая дверь. «Иметь возможность быть гостеприимным – большая радость. Кристине, наверное, очень приятно, что вы у нее останавливаетесь…» Голос князя был тих и печален. Он тяжело опустился в большое кресло у камина, и Дювернуа подумал о том, каково же было гостеприимство князя в его дворце в России… Он поднес спичку к приготовленным дровам и достал бутылку. После яркого света и оживления улицы комната казалась темной и уединенной, созданной для откровенной беседы…
– В такой комнате, как эта, – сказал князь, – представляешь себе женщину, которая зябко раздевается возле камина… А вы привели с собой толстого старика… Но старик доволен, будьте уверены…
Он улыбнулся той улыбкой, которая напоминала прежнего князя – соблазнителя, бретера, и закрыл глаза…
– Если вас это интересует, дорогой друг… Я вам расскажу про моего сына, этого бездельника. Из всех женщин, которых я когда-либо знал, я особенно любил Федину мать. Ее звали Софья. После двух лет безумной любви она меня бросила, оставив ребенка. Соблазнила и бросила. Мелодрама. Причем мне уже перевалило за сорок. Что холостяку, человеку в моем положении, было делать с ребенком? Если бы я был в России, в своем имении, тогда другое дело. Но тут в моей жизни для него не было места. Я отдал его русским, бывшим моим слугам, которых я привез с собой из России… И решил никогда его не видеть, позабыть о его существовании. Его мать причинила мне слишком много страданий… И Федя жил у моих слуг, которые поселились в предместье, как мелкие рантье. Я платил им и больше ничем не интересовался. Однажды они мне сообщили, что Феде пора поступать в школу… Я платил и за школу, русскую школу, которую они выбрали. Через несколько лет я получил письмо от директора, который предупреждал меня, отца, что не может дальше держать Федю в своей школе, потому что он слишком плохо себя ведет… Он просил извинить его за то, что беспокоит меня, но он уже исчерпал все средства, стараясь повлиять на приемных родителей Феди… Федя носил мое имя, он был молодым князем Н…, и ответственность за него лежала на мне.
