Джон Пристли - При блеске дня
— Ладно, молчи и слушай. — Я хотел казаться спокойным. — Ничего странного или таинственного в моих отношениях с Элизабет нет, надо только примерно знать, что нас связывает. В 1936-м ей дали первую роль в театре на Вест-Энде спустя долгие годы репетиций и разъездов. Роль была небольшая и никакого шума не подняла, однако Элизабет чудом заметил Мелфой, голливудский агент. Видимо, ему тогда катастрофически не хватало актеров…
— Еще как! Что он тут вытворял, мы только диву давались! — мечтательно ухмыляясь, проговорил Джейк. — Нанял двух официантов из «Гриля», а потом выгнал одну из горничных Дрю прямо на Авеню-роуд. Бедный старина Мелфой! Но агент он был хороший, ничего не скажу.
— Ну так вот, он уговорил Мерца подписать с Элизабет контракт, — продолжал я, — и она приехала на побережье. Здесь по этому поводу очень разволновались, ты, верно, помнишь, Джейк? А там ее пригласили на пару прослушиваний и отправили восвояси.
— Вот дураки! — сказал Адонай, которого хлебом не корми — дай поглумиться над Голливудом. — Искра божья наверняка была в ней и тогда.
— Если и была, то хорошо пряталась, — пожал я плечами. — Элизабет еще не научилась правильно преподносить свою внешность. И была всего лишь второсортной английской актриской с никому не нужным и чересчур богатым театральным опытом. Словом, в Голливуде ее не захотели, а когда тебя не хотят в Голливуде, ты это понимаешь быстро. К тебе относятся как к прокаженному. Я в то время тоже работал на Мерца и видел, что происходит. А поскольку она была англичанкой и отнюдь не глупой девушкой, поскольку нас связывала любовь к одним людям и местам, я решил взять ее под крыло. Давал советы, знакомил с нужными людьми, убедил сменить прическу и заняться своей внешностью. Потом я ушел от Мерца к Сэму Грумэну и уговорил последнего дать ей шанс. Написал для нее роль в новом сценарии — небольшую, но именно в той картине она заблистала по-настоящему. Сэм предложил ей новый контракт, повысил гонорары, выхолил, а затем снял с Терри Блеком в «Желтых розах».
— Это ведь был не твой сценарий? — спросил Адонай.
— Нет, я не имел к этой картине никакого отношения.
— Очень рад. Ужасное кино.
— Мне и самому не понравилось, — сказал я, — тем не менее оно собрало в прокате три миллиона долларов. И мгновенно сделало Элизабет знаменитой. — Я допил виски. Мне вдруг стало тошно, накатили жуткая усталость и вялость — откуда что взялось?
— Но это не конец истории, — сказал Адонай.
— Нет, не совсем. Как ты, наверное, помнишь, она вышла замуж за Терри Блека. Для нее это был первый брак, для него — четвертый, как писали в колонках светской хроники. Потом мы не виделись несколько месяцев, главным образом потому, что я Блека на дух не переносил, и он меня тоже. Брак распался, разумеется; Элизабет от него ушла. Я как мог утешал ее и в конце концов отправил на ранчо старухи Этель Ферримэн в пустыне Мохаве. Иногда я тоже туда приезжал и проводил там несколько дней, а потом договорился с Сэмом Грумэном, который уже начинал паниковать, что напишу для нее сценарий. То была «Одинокая охотница», мы продюсировали ее вместе с Сэмом, и поэтому я часто виделся с Элизабет — как на съемочной площадке, так и вне ее. Фильм принес ей «Оскара» и, разумеется, мировую славу. Потом началась война, мой контракт закончился, и я вернулся в Англию. С тех пор мы с Лиз не виделись. Но мы переписываемся и рассказываем друг другу все новости. Мы действительно друзья. Поверь, даже в нашем деле, если очень постараться, можно завести друзей.
Адонай задумался:
— Да, все это вполне правдоподобно, хотя и несколько неожиданно.
— Эту историю я уже слышал, — сказал Джейк, который непременно хотел казаться всезнайкой. — Я сейчас вспомнил, что Элизабет очень хорошо отзывалась о тебе в интервью, Грег. Причем уже после твоего возвращения в Англию, так что это была не рекламная болтовня перед премьерой вашего фильма.
— Хочу добавить только одно, — продолжил я. — О самой Элизабет. Это поможет нам с фильмом, вот увидите. — Я помолчал минуту, силясь пробиться сквозь тяжелый дух изнеможения. В баре становилось все шумнее, а я мог говорить только тихо. И все же мне было важно донести до них свою мысль. — Не мне вам говорить, что звезды ее уровня находятся в крайне нелепом положении. Они не в силах жить так, как подобает жить людям их величины. Они словно сидят на шляпке гриба высотой в милю. Это все равно что подарить простому бармену пол-Китая. Поэтому некоторые буквально слетают с катушек, пытаясь выяснить, что же в них нашли миллионы поклонников. Другие думают, что в самом деле обладают неким великим даром, и строят из себя неронов да клеопатр… Ну, вы поняли.
Они поняли. И назвали несколько имен в подтверждение моих слов.
— Однако есть актеры, — сказал я, — их совсем мало, признаюсь, которые остаются собой до последнего.
— Это невозможно, — отрезал Адонай. — И не убеждай меня. Они могут притворяться добрыми и скромными, общаясь с давними друзьями, но внутри они уже другие. Слава так просто не дается. Хочешь сказать, Элизабет — одна из этих немногих?
— Именно. И я объясню почему. Безумцы выходят либо из талантливых гениев, либо из обыкновенных работяг и буфетчиц, которым случайно досталась лампа Аладдина. Но те немногие звезды, что остались собой, не относятся ни к тем, ни к другим. Как Элизабет. Она начинала как трудолюбивая и разумная девочка, не слишком талантливая, — таких полезно иметь в запасе. А вот с внешностью, голосом и манерами ей повезло: хороший сценарист и умный режиссер всегда найдут этому правильное применение. И вот она уже сияет на самом верху. При этом не считает себя новой Дузе или Сарой Бернар. Элизабет прилежно проработала восемнадцать с лишним лет на киношной ниве, поэтому и буфетчицей с лампой Аладдина ее не назовешь. Она — трудолюбивый и добросовестный профессионал, отдающий себе отчет, что ей очень повезло в жизни. Поэтому не волнуйся, Георг, тебе будет легко с ней работать.
— В конце концов у нее прекрасная репутация, — вставил Джейк. — Хотя Брент и сказал, что вчера она была немного не в своей тарелке. Наверняка ее утомил долгий перелет.
— Посмотрим, — недоверчиво протянул Георг Адонай, теребя пухлую нижнюю губу, — посмотрим. Боюсь, ты в данном случае не самый беспристрастный судья, Грег. Прости, что сую нос в твою личную жизнь, ты же понимаешь, зачем я это делаю.
Я сказал, что понимаю, но с какой стати я не могу беспристрастно судить о характере и мировоззрении женщины, которую так хорошо знаю?
Адонай охотно ответил:
— Потому что с тобой она другая. Ты пожалел ее, когда она была никем, взял под крылышко, дал ей работу, писал для нее хорошие сценарии, никогда не пытался закрутить с ней роман, как многие другие мужчины, всегда оставался надежным и невозмутимым англичанином, отцом, которого у нее не было, старшим братом, строгим учителем, маэстро, перед которыми юные девушки благоговеют до конца своих лет…
— Ну все, хватит, Георг. Звонят к ужину. Кстати, Элизабет тоже хочет спуститься.
— Знаю, — сказал Джейк. — Я уже позаботился о столике. Мы как раз успеем пропустить по рюмке.
Я покачал головой, а Адонай скорбно ответил:
— О нет, спасибо, Джейк. Я уже и так хватил лишнего. Слишком много виски на голодный желудок. Пойдемте отсюда, ненавижу эту публику.
Джейк ухмыльнулся:
— Это наши зрители, Георг.
— А я не знал.
Мы вышли из бара как раз в тот момент, когда Лиз вплывала в вестибюль. На ней было длинное черное платье, и выглядела она очень довольной, словно все вокруг приносило ей радость. Пока она шла нам навстречу, я заметил, что Адонай смотрит на нее холодным профессиональным взглядом — вероятно, продумывая общий план для первой сцены.
— Уже выпили? — спросила Лиз. — О чем говорили?
— О вас, разумеется, мисс Эрл, — ответил Адонай.
Лиз, чуть приподняв брови, посмотрела на меня.
— Не волнуйся. Говорил в основном я. И только о работе. Пойдемте есть, но не рассчитывайте на многое. Мы тут живем скромно, без черного рынка-то.
Публика в столовой «Ройял оушен» сделала все, чтобы соблюсти благородную традицию полного пренебрежения знаменитыми гостями. Однако большинству ужинающих это удалось бы лучше, если бы мы привели с собой огромного изумрудного слона с расписным хоботом. Они так старательно отводили взгляды от нашего столика, что я почти слышал скрип глазниц. И я с удивлением заметил, что за соседними столами наконец оживленно беседуют, причем громким шепотом: мы словно очутились на съезде заговорщиков. Самые молоденькие официантки стояли, разинув рты, и открыто глазели на нас. Адонай, съев ложку супа-пюре, с отвращением отставил тарелку и тотчас заметил, какой эффект произвело появление Элизабет в столовой.
— Только взгляните на этих леди и джентльменов, — язвительно произнес он. — Мне кажется, у них даже руки дрожат. Омерзительный суп капает на скатерти. И все благодаря вам, мисс Эрл.
