Роберт Стоун - В зеркалах
— Ну нет, этому вы не на радио научились. Как-нибудь вы мне расскажете о себе поподробнее. И у вас будет такая возможность: ваша сводка понравилась мне настолько, что я решил взять вас в штат.
— Очень рад, — сказал Рейнхарт. — Очень рад.
— Из того, что я слышал, — продолжал Бингемон, срывая очки молниеносным движением, которое Рейнхарт уже успел подметить, — я заключаю, что у нас с вами не может быть никакой неясности относительно того, почему вас берут. Но на всякий случай поясню. Прослушав вашу сводку, я был в состоянии представить себе картину в целом. Часть общей системы явлений. Если бы я слушал любую другую станцию и любой другой выпуск известий, она была бы смазана, правда? Вы же ее видите и поэтому заставили увидеть меня.
— Общую систему явлений, — сказал Рейнхарт. — Да.
— Так называемым известиям мы, БСША, отводим весьма значительную роль. Потому что в явлениях есть система. Но ее трудно, очень трудно вскрыть, Рейнхарт. Каждый честный человек в нашей стране чувствует ее, не только на Юге — по всей стране. Он чувствует ее, там и сям он улавливает отдельные черты. Но есть и другие люди, чья цель — смазать эту картину. С нашей точки зрения они являются врагами.
— Так, — сказал Рейнхарт. — Так.
— А люди не могут ее понять потому, что они не ориентированы, не так ли? И наши усилия в большой степени направлены именно на то, чтобы дать им необходимую ориентацию.
— Разумеется, — с жаром подтвердил Рейнхарт.
— У верен, что вы это понимаете. — Бингемон встал. — Не можете не понимать, иначе вы не смогли бы составить выпуск, который я сейчас прослушал.
— Ага, — сказал Рейнхарт.
— Ну что же, мистер Рейнхарт. — (Рейнхарт встал.) — Вы можете оказаться ценной находкой для станции. Я не вижу ничего, что могло бы помешать нашему сотрудничеству. Кроме, может быть, одного.
— Чего? — улыбаясь, спросил Рейнхарт.
— Вы могли бы счесть меня идиотом. Это бы вам несколько помешало.
Рейнхарт наблюдал за его лицом. Оно было — само дружелюбие.
— С чего бы я так подумал?
Бингемон засмеялся и пожатием плеч дезавуировал свое предположение.
— Не поймите меня буквально. Вы можете недооценить серьезность наших задач. Если так… то боюсь, мы не сработаемся.
— Это важная работа, — сказал Рейнхарт. — Разумеется, я понимаю. — Он сглотнул, пытаясь прогнать сухость в горле. — Я очень серьезно к этому отношусь.
— Хорошо, — сказал Мэтью Бингемон. — Если я ошибаюсь, я всегда даю себе время исправиться. Всегда.
Они стояли посреди комнаты, глядя друг на друга.
— Да, — сказал Рейнхарт неожиданно для себя.
— Вы приняты с испытательным сроком, — сказал Мэтью Бингемон, отодвигая дверцу бара. — Вы пьете? — Он вынул из бара бутылку и два стакана. — Ну, за компанию?
Рейнхарт посмотрел на бутылку и на Бингемона.
— Рановато для меня, — произнес он с большой решительностью.
— Да? — сказал Бингемон. — А я выпью.
— Впрочем… — сказал Рейнхарт. — Благодарю вас. Только не много.
Бингемон налил в оба стакана, Рейнхарт осторожно принял свой, поднял и выпил.
Едва проглотив виски, он понял, что это было ошибкой. Не успело еще разлиться по телу тепло, как мозг у него накренился, круто спикировал; стоя в полушаге от Бингемона, со стаканом в руке и расплывшимся в бессмысленной улыбке лицом, он тоже летел куда-то вверх ногами, по каким-то немыслимо закрученным спиралям, и там, внизу, он видел их все время — вспыхивали желтые и красные огни. Сейчас же уходи, сказал он себе. Сейчас же.
Бингемон стоял, наблюдая за ним, — он еще не притронулся к своему стакану.
— Вам, кажется, не по себе, мистер Рейнхарт. Напрасно я так настаивал. Я вижу, вы действительно не привыкли к спиртному.
— Да, — сказал Рейнхарт. — Я мало пью.
— Вы можете прийти во вторник?
— А? — сказал Рейнхарт.
— Во вторник, — повторил Бингемон. — Приходите во вторник, в три часа. Для начала я думаю дать вам ночную музыкальную передачу — она идет в три часа. Вам надо записать ее во вторник вечером. С известиями, конечно.
— Хорошо, — сказал Рейнхарт, — во вторник, в три.
— Жалованье ваше, о котором вы из вежливости не спросили, будет девяносто долларов в неделю. Вначале я много не плачу, Рейнхарт; я не считаю это правильным. Однако я считаю, что за качество надо платить в любом деле, а потому обещаю вам сразу: вы будете получать гораздо больше, если мы поладим.
— Прекрасно, — сказал Рейнхарт, снова повернувшись к двери.
— Как вы отнесетесь к авансу?
— О, — сказал Рейнхарт, — хорошо.
— Банки, конечно, закрыты, и мои кассиры уже ушли. Не сочтете за обиду, если я вам заплачу из своего кармана? — Из простой жестяной коробки на столе он вынул пять двадцатидолларовых бумажек и вложил их в руку Рейнхарта. — Черт побери, ведь все равно им больше неоткуда взяться. Я рассматриваю это символически: каждый, кто у меня работает, так или иначе должен поддерживать со мной личные отношения. Я не верю в безличную организацию дела. Особенно такого, как у нас.
Рейнхарт положил деньги в бумажник и еще раз пожал Бингемону руку.
— Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Бингемон, — сказал он.
— А мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Рейнхарт, — ответил Бингемон без малейшей иронии.
Рейнхарт прошел мимо женщин, сидевших над письмами, и стал спускаться по длинному маршу черной лестницы. Один раз ему пришлось остановиться, чтобы приноровить шаг к расположению и числу ступенек — их что-то слишком много оказалось в слишком узкой лестничной клетке. Очутившись на улице, он обнаружил, что очень плохо переносит солнце.
Поесть нужно, подумал он, степенно шагая по Бейсин-стрит. Если удастся поесть и удержать пищу в желудке, то несколько стаканов пива выведут его из пике. Он вспомнил, что в бумажнике у него сто долларов.
Рыбный ресторан в Ибервилле был заполнен туристами, выглядевшими так, будто они явились прямо из церкви; Рейнхарт непринужденно вошел и заказал у стойки тарелку креветок и литровую бутылку пива. Он расплатился двадцатидолларовой бумажкой и следил зачарованным взглядом, как бармен отсчитывает сдачу.
Откуда-то из области пикирования и красных огней слышались напыщенные интонации и вкрадчивые переливы голоса, которые звучали на его сегодняшней пленке. Не было нужды прослушивать именно эту запись, подумал Рейнхарт, он достаточно часто слышал себя раньше. Правда, не в такой роли. Нет. Нелегкая роль для жаркого воскресного утра.
Новый Рейнхарт, подумал он, прекрасный новый Рейнхарт со здоровой конституционной основой. Он мысленно оценил этого нового Рейнхарта, его поставленную дикцию, его спокойные, хорошие манеры, его остроносые туфли и костюм.
А почему бы и нет?
«Вот, — обратился он к себе. — Ты слышишь такое, читаешь такое и удивляешься, кто мог такое нагородить. Теперь ты знаешь».
«Где ты этому научился?» — спросил он себя новым рейнхартовским голосом.
«А, да это очень просто. Это будничное дело. У меня много будничных дел, и это одно из них».
«Подожди, — настаивал голос. — Все-таки надо отдать тебе должное. Ты погрузился туда и превратил неблагородный металл жизни в золото. Это ты написал. Ты».
«Ну, — ответил Рейнхарт, допивая пиво, — это инстинктивно делается. У людей это сидит в голове, и когда они подключаются, с тобой делается так, что ты можешь подать им требуемое. Ты отмечаешь, что это все в самом деле — новости. Это в самом деле произошло».
«Ну да. Но в самом деле это не так».
«Что значит „не так“? Это ведь произошло? Если ты хочешь, чтоб это было так, значит, так оно и есть».
«Но ты же понимаешь. Ты что, совсем не чувствуешь ответственности?»
«Перед чем ответственности? Перед тобой? Чего ты стоишь, дырявый мешочек добродетели и остроумия? Если думаешь, что я поганю твой мир, пойди самосожгись».
«Вот и слетело с тебя все твое хладнокровие, видишь? Ты полон злобы, потому что ты такой подлец».
«Каким я вошел туда подлецом, таким же и вышел, только с денежкой и кушаю креветок».
«Креветок любишь, да?»
«Люблю креветок. Всегда любил креветок. В чем дело — находишь это пошлым? Это что, предательство духа или еще чего, мой ноющий толстячок души? Тебя это колышет?»
«Ага! Ага! Чувствуешь все-таки! Чувствуешь, что предал. Честь?..»
«Я тебя умоляю!»
«Ладно, не честь. Свое мировосприятие — годится? Свой интеллект».
«Можешь взять мое мировосприятие, мой интеллект и засунуть…»
«Все, хорош! Довольно! Если замолчишь, угощу тебя стаканчиком».
«Идет».
Голосом с магнитофонной ленты Рейнхарт обратился к бармену.
— Простите, — произнес он, — будьте так любезны — двойную порцию «Джима Бима».
Бармен грустно улыбнулся.
