Лев Толстой - Анна Каренина
устали болтала; и вместе с тем разные картины хозяйства и будущей семейной
жизни без связи представлялись его воображению. Он чувствовал, что в глубине
его души что-то устанавливалось, умерялось и укладывалось.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о том, как Прохор бога забыл и на
те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и
жену избил до смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих
мыслей, возбужденных чтением. Это была книга Тиндаля о теплоте. Он вспоминал
свои осуждения Тиндалю за его самодовольство в ловкости производства опытов
и за то, что ему недостает философского взгляда. И вдруг всплывала радостная
мысль: "Через два года будут у меня в стаде две голландки, сама Пава еще
может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на
казовый конец этих трех - чудо!" Он опять взялся за книгу.
"Ну хорошо, электричество и теплота одно и то ж, но возможно ли в
уравнении для решения вопроса поставить одну величину вместо другой? Нет. Ну
так что же? Связь между всеми силами природы и так чувствуется инстинктом...
Особенно приятно, как Павина дочь будет уже красно-пегою коровой, и все
стадо, в которое п о д с ы п а т ь этих трех... Отлично! Выйти с женой и
гостями встречать стадо... Жена скажет: мы с Костей, как ребенка, выхаживали
эту телку. Как это может вас так интересовать? скажет гость. Все, что его
интересует, интересует меня. Но кто она?" И он вспоминал то, что произошло в
Москве... "Ну что же делать?.. Я не виноват. Но теперь все пойдет по-новому.
Это вздор, что не допустит жизнь, что прошедшее не допустит. Надо биться,
чтобы лучше, гораздо лучше жить..." Он приподнял голову и задумался. Старая
Ласка, еще не совсем переварившая радость его приезда и бегавшая, чтобы
полаять на дворе, вернулась, махая хвостом и внося с собой запах воздуха,
подошла к нему, подсунула голову под его руку, жалобно подвизгивая и требуя,
чтоб он поласкал ее.
- Только не говорит, - сказала Агафья Михайловна. - А пес... Ведь
понимает же, что хозяин приехал и ему скучно.
- Отчего же скучно?
- Да разве я не вижу, батюшка? Пора мне господ знать. Сызмальства в
господах выросла. Ничего, батюшка. Было бы здоровье да совесть чиста.
Левин пристально смотрел на нее, удивляясь тому, как она поняла его
мысли.
- Что ж, принесть еще чайку? - сказала она и, взяв чашку, вышла.
Ласка все подсовывала голову под его руку. Он погладил ее, и она тут же
у ног его свернулась кольцом, положив голову на высунувшуюся заднюю лапу. И
в знак того, что теперь все хорошо и благополучно, она слегка раскрыла рот,
почмокала губами и, лучше уложив около старых зуб липкие губы, затихла в
блаженном спокойствии. Левин внимательно следил за этим последним ее
движением.
"Так-то и я!- сказал он себе, - так-то и я! Ничего... Все хорошо".
XXVIII
После бала, рано утром, Анна Аркадьевна послала мужу телеграмму о своем
выезде из Москвы в тот же день.
- Нет, мне надо, надо ехать, - объясняла она невестке перемену своего
намерения таким тоном, как будто она вспомнила столько дел, что не
перечтешь, - нет, уж лучше нынче!
Степан Аркадьич не обедал дома, но обещал приехать проводить сестру в
семь часов.
Кити тоже не приехала, прислав записку, что у нее голова болит. Долли и
Анна обедали одни с детьми и англичанкой. Потому ли, что дети непостоянны
или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в
тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, - но только они
вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно не
занимало то, что она уезжает. Анна все утро была занята приготовлениями к
отъезду. Она писала записки к московским знакомым, записывала свои счеты и
укладывалась. Вообще Долли казалось, что она не в спокойном духе, а в том
духе заботы, который Долли хорошо знала за собой и который находит не без
причины и большею частью прикрывает недовольство собою. После обеда Анна
пошла одеваться в свою комнату, и Долли пошла за ней.
- Какая ты нынче странная!- сказала ей Долли
- Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Эх, бывает со мной. Мне
все хочется плакать. Это очень глупо, но это проходит, - сказала быстро Анна
и нагнула покрасневшее лицо к игрушечному мешочку, в который она укладывала
ночной чепчик и батистовы платки. Глаза ее особенно блестели и беспрестанно
подергивались слезами. - Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь
отсюда не хочется.
- Ты приехала сюда и сделала доброе дело, - сказала Долли, внимательно
высматривая ее.
Анна посмотрела на нее мокрыми от слез глазами.
- Не говори этого, Долли. Я ничего не сделала, не могла сделать. Я
часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить меня. Что я сделала и что
могла сделать? У тебя в сердце нашлось столько любви, чтоб простить...
- Без тебя бог знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна!- сказала
Долли. - У тебя все в душе ясно и хорошо.
- У каждого есть в душе свои skeletons, как говорят англичане.
- Какие же у тебя skeletons? У тебя все так ясно.
- Есть!- вдруг сказала Анна, и неожиданно после слез хитрая, смешливая
улыбка сморщила ее губы.
- Ну, так они смешные, твои skeletons, а не мрачные, - улыбаясь,
сказала Долли.
- Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я еду нынче, а не завтра? Это
признание, которое меня давило, я хочу тебе его сделать, - сказала Анна, ре-
шительно откидываясь на кресле и глядя прямо в глаза Долли.
И, к удивлению своему, Долли увидала, что Анна покраснела до ушей, до
вьющихся черных колец волос на шее.
- Да, - продолжала Анна. - Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать?
Она ревнует ко мне. Я испортила...я была причиной того, что бал этот был для
нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата
немножко, - сказала она, тонким голосом протянув слово "немножко".
- О, как ты это похоже сказала на Стиву!- смеясь, сказала Долли.
Анна оскорбилась.
- О нет, о нет! Я не Стива, - сказала она, хмурясь. - Я оттого говорю
тебе, что я ни на минуту даже не позволяю себе сомневаться в себе, - сказала
Анна.
Но в ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что
они несправедливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала
волнение при мысли о Вронском и уезжала скорее, чем хотела, только для того,
чтобы больше не встречаться с ним.
- Да, Стива мне говорил, что ты с ним танцевала мазурку и что он...
- Ты не можешь себе представить, как это смешно вышло. Я только думала
сватать, и вдруг совсем другое. Может быть, я против воли...
Она покраснела и остановилась.
- О, они это сейчас чувствуют!- сказала Долли.
- Но я была бы в отчаянии, если бы тут было что-нибудь серьезное с его
стороны, - перебила ее Анна. - И я уверена, что это все забудется и Кити
перестанет меня ненавидеть.
- Впрочем, Анна, по правде тебе сказать, я не очень желаю для Кити
этого брака. И лучше, чтоб это разошлось, если он, Вронский, мог влюбиться в
тебя в один день.
- Ах, боже мой, это было бы так глупо!- сказала Анна, и опять густая
краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее
мысль, выговоренную словами. - Так вот, я и уезжаю, сделав себе врага в
Кити, которую я так полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь это,
Долли? Да?
Долли едва могла удерживать улыбку. Она любила Анну, но ей приятно было
видеть, что и у ней есть слабости.
- Врага? Это не может быть.
- Я так бы желала, чтобы вы все меня любили, как я вас люблю; а теперь
я еще больше полюбила вас, - сказала она со слезами на глазах. - Ах, как я
нынче глупа!
Она провела платком по лицу и стала одеваться.
Уже пред самым отъездом приехал опоздавший Степан Аркадьич, с красным,
веселым лицом и запахом вина и сигары.
Чувствительность Анны сообщилась и Долли, и, когда она в последний раз
обняла золовку, она прошептала:
- Помни, Анна: что ты для меня сделала, я ни когда не забуду. И помни,
что я любила и всегда буду любить тебя, как лучшего друга!
- Я не понимаю, за что, - проговорила Анна, целуя ее и скрывая слезы.
- Ты меня поняла и понимаешь. Прощай, моя прелесть!
XXIX
"Ну, все кончено, и слава богу!" - была первая мысль, пришедшая Анне
Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до
третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой
диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона.
