Разипурам Нарайан - Продавец сладостей
— Мне моя белая борода нравится, вот я и берегу ее. Никого ведь не заставляют краситься силой. Я бы и не подумал красить людям волосы, если бы мог работать по камню. Но знаете, как оно бывает в жизни. Мой учитель всю жизнь меня кормил.
«Еще бы! — воскликнул про себя Джаган. — Ведь ты же был его единственным сыном, рожденным от случайной наложницы».
Бородатый указал в угол храма.
— Он работал над этим орнаментом, а я доставлял сюда камень. Он прожил здесь всю свою жизнь. Все его пожитки уместились бы у вас на одной ладони. Я варил ему рис вон в том углу, видите, стена там почернела. Весь день он работал. Порой мы уходили в горы за камнем. Он никого не видел, только иногда к нему приходили из храмов, чтобы заказать новое изображение. Люди боялись сюда приходить из-за змей, но мой учитель любил их и не соглашался, чтобы заросли вырубали. А на этом дереве было много обезьян, вы и теперь их видите. «Я делюсь с ними плодами этого дерева», — говаривал учитель. Он радовался змеям, и обезьянам, и всякой прочей живности. А раз здесь жил даже гепард. «Мы не должны забирать себе всю землю. Они нас не обидят», — говаривал он. И правда, нас никто ни разу не обидел. Но однажды ночью он умер; я зажег маленький светильник и просидел у его тела до рассвета, а потом сжег его за тем прудом на куче валежника и сухих листьев. На следующий день я отправился в город и жил там подаянием, пока не придумал открыть свое дело. Вот и все. Мне и теперь жаловаться не на что, но в те дни мне было хорошо…
В задумчивости он обошел храм со всех сторон и заглянул внутрь.
— В этом храме в святилище стоял когда-то бог, его украли задолго до того, как мы здесь поселились. Однажды ночью учитель разбудил меня и сказал: «Я сделаю нового бога для этого храма. Тогда он снова будет процветать». Он мечтал о боге сияния, пятиликом Гайатри, равного которому не было бы нигде. Он даже вырубил для него камень и обтесал его с пяти сторон. Он лежал где-то здесь, во дворе… Где же он?
Внезапно бородатый оживился, забегал, заглядывая во все углы храма, начал шарить в буйных зарослях цветущих олеандров и хибисков. Он нашел во дворе бамбуковую палку.
— А-а, ты все еще здесь!
Схватил ее и зашагал по двору, словно фигура, сошедшая с древнего барельефа. Джаган молча шел за ним следом, смотрел на него, на храм и дикие заросли, и ему не верилось, что все это происходит в двадцатом веке. Торговля сластями, деньги, споры с сыном — все казалось ему таким далеким и странным. Грань реальности начала расползаться. Единственной реальностью был этот человек из прошлого тысячелетия. Он вел себя как одержимый. Он указал на траву, зеленевшую под высокой пальмой, и произнес:
— Вот здесь тело моего учителя было предано сожжению. Я до сих пор помню ту страшную ночь.
Он постоял под пальмой с закрытыми глазами, бормоча священные стихи.
— Мы не должны позволять телу вводить нас в заблуждение. Человек — это не просто мясо и кости. Мой учитель это доказал, — провозгласил он и вдруг лихорадочно забил по кустам бамбуковой палкой, спугнув множество всяких тварей — ящериц, хамелеонов, лягушек и птиц, долгие годы спокойно живших в своем зеленом убежище. Казалось, он радовался их смятению и жадно, с шумом вдыхал запах раздавленной зелени.
— Я уверен, что кобры, которые здесь живут, потихоньку уползли, как только мы появились. Жуткие у них привычки. Всегда настороже и все замечают…
Под сорняками оказались надтреснутые каменные плиты, какие-то части каменных фигур. Бородатый тыкал в них палкой и говорил:
— Это пьедестал для бога Вишну, нам заказал его какой-то храм. А это руки Сарасвати, богини знания, их нельзя было использовать, там в камне небольшая трещина. Мой учитель так огорчился, когда ее заметил, что вышвырнул их за дверь и три дня ни с кем не разговаривал. В такие минуты я боялся к нему подходить, прятался за ствол вон того тамаринда. Когда он успокаивался, он сам меня звал. Но где же тот камень? Где он? Плита два фута на два. Не могли же у нее вырасти ноги… не убежала же она… Хотя, верьте моему слову, если скульптура удалась, на пьедестале ее не удержишь. Я всегда вспоминаю историю о статуе танцующего Натараджа, который был так совершенен, что затанцевал космический танец, и весь город зашатался, словно от землетрясения, пока наконец не додумались и не отбили у него мизинец. Мы всегда так поступаем, никто этого не замечает, но мы всегда делаем где-нибудь небольшую щербинку — для безопасности.
Он продолжал говорить, а Джаган слушал его, широко раскрыв глаза. Внезапно перед ним возникла новая вселенная. Он понял, как узок был его мир, весь помещавшийся между лавкой и памятником Лоули. Проделки Мали не имели теперь никакого значения.
«Неужели я подошел к порогу новой жизни?» — подумал он. Для него уже ничто не имело значения.
— Такое нередко случается в нашем существовании, но всегда проходит, — сказал он вслух.
Бородатый скрыл свое удивление от столь неожиданной мысли и ответил:
— Истинно, истинно, нельзя забывать о своем подлинном «я», ведь это не просто мясо да кости.
Он протянул руку к дереву гуавы, сорвал с ветки плод и вонзил в него зубы с радостью десятилетнего сорванца.
— На этом дереве всегда росли самые сочные гуавы. Вот почему его так любят обезьяны. В некоторые месяцы их на нем даже больше, чем листьев, честное слово.
Он снова наклонил ветку, сорвал еще плод и протянул Джагану. Джаган, чтобы не обидеть бородатого, плод взял, но есть его не стал.
— Я не ем сладкого и соли.
— Почему? — спросил бородатый.
— Гм…
Как выразить смысл всей жизни в нескольких обыденных словах?
— Вы прочтете обо всем этом в моей книге.
При слове «книга» бородатый поскучнел. Он привык к надписям на камне и на пальмовых листьях, печатное слово его не увлекало. А Джаган спокойно продолжал:
— Этот издатель Натарадж, вы его хоть немного знаете?
Бородатый потерял всякий интерес к теме. Не обращая внимания на Джагана, он продолжал говорить сам, не замечая, что Джаган превозмог соблазн и вместо того, чтобы откусить от плода, уронил его потихоньку на землю. Джаган никак не мог решить, хорош или плох он с диетической точки зрения. Обидно, если он отказался от этого лакомства попусту! Плод был такой аппетитный, зеленовато-желтый сверху и желто-красный изнутри, и такой мягкий на ощупь. До того как Джаган разработал свои теории разумного существования, он съедал десяток гуав за день. С семи до десяти лет он, можно сказать, весь пропах гуавами! Во дворе их дома, прямо за жестяным сарайчиком, росла огромная гуава. Однажды отец взял топор и срубил ее, приговаривая: «Эти дьяволята ничего не будут есть, пока это проклятое дерево стоит у нас во дворе. Вечно маются животами…»
Джаган шел за бородатым, смутно слыша его слова, но мысли его были заняты плодом, от которого он отказался.
Наконец бородатый спросил:
— Вы меня слушаете?
— Да-да, конечно, — ответил Джаган.
— Мы все обошли, но этой плиты здесь нет. Где же она может быть? — сказал бородатый. Он обнял палку, положил на нее подбородок и погрузился в раздумье.
Джаган не удержался и спросил:
— Почему это вас так беспокоит?
— Это очень важно. Я же вам сказал. Когда я ее найду, вы сами увидите.
Внезапно он выпустил палку из рук и сказал:
— А-а, вспомнил… Пойдемте!
И зашагал быстро к пруду.
— Сойдем вниз… Осторожно — ступеньки скользкие.
Он спустился по ступеням и зашел по колено в воду. Джаган отстал, не понимая поведения бородатого.
«А вдруг он швырнет меня в пруд, вернется в город и скажет: „Продавец сладостей исчез“?»
Бородатый, возбужденный и покрасневший, повернулся и закричал:
— Что же вы стоите? Боитесь замочить свое дхоти? Ничего, потом высохнет.
Тон его не допускал возражений.
Джаган спустился по замшелым ступенькам. Сердце у него замирало. Дхоти, конечно, намокло; легкая дрожь пробирала его; он зачарованно глядел на пчел, вьющихся над голубым лотосом. На сердце у Джагана было легко — ах, если б умереть в эту минуту. Махнуть рукой на бесконечные сложности жизни — и умереть! Пока он был занят этими мыслями, бородатый опустился на четвереньки, оглянулся и сказал:
— Идите сюда!
Глаза у него горели, борода развевалась.
«Мне уже не спастись, — думал Джаган. — Он хочет сунуть меня головой в воду. Может, повернуться и убежать? Нет, надежды на спасение нет!»
И он шагнул вперед. Вода доходила ему теперь до пояса.
«Может, для ревматизма холодная вода и полезна, но я же не ревматик, — подумал он. — Если я не погибну здесь, в воде, то умру от воспаления легких. В следующей моей жизни мне бы хотелось родиться…»
Он быстро перебрал в уме всевозможные варианты. Домашним псом? Котом-хищником? Уличным ослом? Махараджей на слоне? Все что угодно, только не преуспевающим торговцем сластями с избалованным сыном.
