Джон Голсуорси - Цветок в пустыне
– Я опоздала, Стэк?
– Генерал только что вышел, мисс.
– Вот как? Можно видеть мистера Дезерта? Не докладывайте.
– Слушаюсь, мисс, – ответил Стэк.
Приходилось ли ей когда-нибудь смотреть в столь же проницательные глаза?
Динни глубоко вздохнула и открыла дверь. Уилфрид стоял у камина, опираясь на него руками и опустив на них голову. Девушка подкралась к нему и замерла, ожидая, пока он ощутит её присутствие.
Внезапно он поднял голову и заметил её.
– Дорогой мой, прости, что мешаю, – извинилась Динни.
Подняв голову так, что шея обнажилась, и полураскрыв губы, она следила за внутренней борьбой, отражавшейся на его лице.
Уилфрид не выдержал и поцеловал её.
– Динни, твой отец…
– Знаю, я видела, как он выходил. "Мистер Дезерт, я полагаю? Моя дочь уведомила меня о помолвке и о вашем… э-э… положении. Я явился в этой… э-э… связи. Представляете ли вы себе, что произойдёт, когда ваше э-э… поведение на Востоке получит… э-э… огласку? Моя дочь совершеннолетняя, она вправе поступать, как ей заблагорассудится, но все мы горячо любим её, и, я надеюсь, вы согласитесь, что в предвидении таких… э-э… неприятностей вам не подобает… э-э… претендовать сейчас на её руку".
– Слово в слово.
– Что ты ответил?
– Что подумаю. Он совершенно прав.
– Он совершенно неправ. Я уже говорила тебе: "Любовь, – которая боится препятствий, – не любовь". Майкл считает, что ты не должен публиковать "Барса".
– Нет, должен. Мне нужно отвести душу. Когда тебя нет и я остаюсь один, я прямо схожу с ума.
– Знаю! Но, родной мой, те двое будут молчать. Может быть, это и не всплывёт? То, о чём долго не вспоминают, часто совсем забывается. Зачем лезть на рожон?
– Дело не в огласке. Во мне самом живёт проклятый страх, – я боюсь, не струсил ли я. Пусть всё будет известно. Тогда, трус я или не трус, я смогу высоко держать голову. Неужели ты не понимаешь, Динни?
Она понимала. Достаточно взглянуть на его лицо. "Мой долг – чувствовать так же, как чувствует он, что бы я при этом ни думала, – размышляла девушка. – Только таким путём я могу помочь ему и удержать его".
– Я все прекрасно понимаю. Майкл не прав. Мы выдержим эту свистопляску, и наши головы будут "в крови, но подняты высоко". Что бы ни случилось, душу свою мы в жертву не принесём.
И, вызвав у Дезерта улыбку, Динни села сама и усадила его рядом. Затем, после долгого молчания, открыла глаза и посмотрела на него долгим взглядом, как это умеют делать все женщины.
– Уилфрид, завтра четверг. Ты не будешь возражать, если мы по дороге домой заедем к дяде Эдриену? Он на нашей стороне. А что касается помолвки, то её можно и отрицать, а на деле всё останется как было. До свиданья, любовь моя.
Внизу, в подъезде, когда Динни открывала входную дверь, её окликнул Стэк:
– Прошу прощенья, мисс.
– Да. В чём дело?
– Я давно живу у мистера Дезерта и много о нём думал. Если не ошибаюсь, вы помолвлены с ним, мисс?
– И да, и нет, Стэк. Но я всё же надеюсь выйти за него.
– Понятно, мисс. И, с вашего позволения, очень хорошо сделаете. Мистер Дезерт – джентльмен стремительный, и я полагал, что, если бы мы с вами были, как говорится, заодно, это пошло бы ему на пользу.
– Совершенно согласна. Поэтому я позвонила вам утром.
– Я видел много разных молодых леди, но вы первая, мисс, на ком я желал бы ему жениться. Вот я и взял на себя смелость.
Динни протянула ему руку:
– Я ужасно рада. Это как раз то, чего я хотела, потому что дела плохи и, боюсь, будут ещё хуже.
Стэк вытер руку о штаны, принял руку девушки, и они обменялись горячим рукопожатием.
– Я чувствую, что он что-то задумал, – сказал слуга. – Конечно, не мне судить, но ему не впервой принимать внезапные решения. Вы бы дали мне номера ваших телефонов, – может, я и пригожусь вам обоим.
Динни записала номера.
– Это городской – моего дяди Лоренса Монта, Маунт-стрит; это иногородний – нашего дома в Кондафорде, Оксфордшир. Вы меня обязательно найдёте по одному из них. Бесконечно вам признательна. У меня камень с души свалился.
– И у меня, мисс. Мистер Дезерт может на меня положиться. Я ему хочу только добра. Мистер Дезерт не с каждым уживается, но, по мне, он хорош.
– И по мне, Стэк.
– Не люблю отпускать комплименты, мисс, но, с вашего позволения, скажу, что он счастливчик.
Динни улыбнулась:
– Нет, это я счастливица. До свидания, и ещё раз благодарю.
Обратно с Корк-стрит она не шла, а, так сказать, летела. У неё нашёлся союзник в самом логове льва, соглядатай в дружественном лагере, изменник-доброжелатель! Так, изобретая немыслимые катахрезы, она торопилась обратно к тётке: отец непременно зайдёт туда до возвращения в Кондафорд.
В холле дома Монтов она заметила его старый котелок, который невозможно было спутать с другим, и предусмотрительно сняла шляпу, прежде чем подняться в гостиную. Генерал разговаривал с сестрой, и, когда Динни вошла, оба смолкли. Теперь все замолкали, когда она входила! Спокойно и открыто взглянув на родных, девушка села.
Глаза генерала встретились с её глазами.
– Я был у мистера Дезерта, Динни.
– Знаю, дорогой. Он думает. В любом случае мы подождём, пока все не станет известно.
Генерал неловко поднялся.
– И, если тебе от этого станет легче, формально мы не помолвлены.
Генерал слегка поклонился, и Динни повернулась к тётке, которая обмахивала раскрасневшееся лицо куском фиолетовой промокательной бумаги.
Наступило молчание. Затем генерал спросил:
– Когда ты едешь в Липпингхолл, Эм?
– На будущей неделе, – ответила леди Монт. – А может быть, через две? Лоренс знает. Я показываю двух садовников на цветочной выставке в Челси. Босуэла и Джонсона, Динни.
– Как! Они все ещё держатся за вас?
– Крепче, чем раньше. Кон, вам нужно завести у себя анемии… Нет, не то слово. Ну, знаешь, такие яркие.
– Анемоны, тётя.
– Очаровательные цветы. Для них нужна глина.
– В Кондафорде нет глины, – возразил генерал. – Тебе, Эм, следовало бы это знать.
– В этом году азалии у нас – просто мечта, тётя Эм.
Леди Монт положила промокашку:
– Я говорила твоему отцу, Динни, чтобы тебя оставили в покое.
Динни, искоса наблюдавшая за мрачным лицом генерала, обошла скользкую тему:
– Тётя, знаете вы магазинчик на Бонд-стрит, где продают фигурки животных? Я купила там чудесную лисичку с лисенятами, чтобы папа перестал ненавидеть этих зверьков.
– Ах, охота! – вздохнула леди Монт. – Они такие трогательные, когда высовываются из норы!
– Даже папа не любит раскапывать их жилье и брать их прямо в земле. Правда, папа?
– Н-нет, не люблю, – ответил генерал.
– Они кусают детей до крови, – объявила леди Монт. – Я помню, как у тебя шла кровь. Кон.
– Грязный и бесцельный способ. В наше время к нему прибегают только охотники старой школы, приверженцы арапника.
– Кон выглядел тогда отвратительно, Динни.
– У тебя не хватает выдержки для такого способа, папа. Тут нужны курносые, рыжие, веснушчатые мальчишки, способные убивать ради того, чтобы убивать.
Генерал поднялся:
– Мне пора обратно в клуб. Джин заедет туда за мной. Когда мы увидим тебя, Динни? Твоя мать…
Он оборвал фразу.
– Тётя Эм оставляет меня у себя до субботы.
Генерал кивнул. Он принял поцелуи сестры и дочери с таким видом, как будто хотел сказать: "Да, но…"
Динни посмотрела ему вслед из окна, и сердце у неё сжалось.
– Твой отец! – раздался за спиной голос тётки. – Все это очень тягостно, Динни.
– Я считаю, что с папиной стороны крайне любезно не напоминать о своих правах на меня.
– Кон – чудный, – согласилась леди Мон. – Он сказал, что молодой человек был очень почтителен. Кто это ворчал: "Гр-гр"?
– Старый еврей в "Дэвиде Копперфилде".
– Вот, вот. Я чувствую себя точно так же.
Динни оторвалась от окна:
– Тётя! А я чувствую, что стала совсем другой, чем две недели назад. Тогда у меня не было никаких желаний; сейчас я – одно сплошное желание, и мне совершенно безразлично, пристойно я себя веду или нет. И не уверяйте, что это пройдёт.
Леди Монт потрепала племянницу по руке.
– "Почитай отца своего и матерь свою", – напомнила она. – Но ведь есть ещё: "Оставь все и следуй за мной". Никогда не – знаешь, какой заповедью руководствоваться.
– Нет, я знаю, – сказала Динни. – Как вы думаете, на что я сейчас надеюсь? На то, что завтра всё раскроется. Если это произойдёт, мы можем немедленно пожениться.
– Выпьем чаю, Динни. Блор, чаю! Индийского и покрепче.
XVI
На другой день Динни привела своего возлюбленного к дверям музея, где служил Эдриен, и там рассталась с ним. Оглянувшись, она увидела, что Уилфрид, высокий, перехваченный в талии поясом, снял шляпу и дрожит. Но он улыбнулся девушке, и его взгляд согрел её даже на расстоянии.
Эдриен, предупреждённый заблаговременно, принял молодого человека с "нездоровым", как он сформулировал про себя, любопытством и тут же мысленно сопоставил его с Динни. Удивительно несхожая между собой пара! Однако его чутье, обострённое, вероятно, длительным изучением скелетов, сразу же подсказало ему, что сточки зрения физической племянница выбрала правильно. Этот человек имел право стоять рядом с ней. Его мужественная грация и мускулистая элегантность была под стать её стильной хрупкости. А смуглое усталое и напоенное горечью лицо озарялось такими глазами, заглянув в которые даже Эдриен, воспитанник закрытой школы, не выносивший кинозвёзд мужского рода, признал, что они обладают притягательной силой для представительниц слабого пола. Разговор зашёл о костях, и это растопило первый лёд; когда же началась дискуссия о принадлежности к хеттской расе одного не слишком хорошо сохранившегося скелета, отношения стали почти сердечными. Люди и страны, с которыми они оба познакомились в несколько необычных условиях, явились следующим стимулом для упрочения взаимной симпатии. Но лишь взявшись за шляпу, Уилфрид наконец неожиданно спросил:
