Курбан Саид - Али и Нино
Мирза Асадулла замолчал. Слово взял его брат.
— Ты хочешь помочь царю. Но кто знает, может быть, после войны и царя не будет?
— Пусть даже царя свергнут, в стране все равно останется много русских.
Братья умолкли.
— Никто не может знать, что записано в книге наших судеб, — вступил в разговор Зейнал ага. Он говорил тихо, словно из последних сил. — Даже если будет захвачен Стамбул, это нельзя будет считать победой великого князя. Потому что ключи нашего счастья не в Стамбуле. Они на Западе. Пусть они называются немцами, там все равно победят — турки. Русские захватили Трабзон, а турки — Варшаву. Вы говорите о русских. Да осталось ли в них что-нибудь русское? Я слышал, что царем правит какой-то мужик Распутин, который царицу называет «мамой». Есть даже великий князь, который хочет свергнуть царя. А другие ждут конца войны, чтобы начать бунт. Одним словом, после этой войны все будет по-другому.
— Да, — поддержал его усатый толстяк, — да, после войны все будет иначе.
Это был адвокат Фатали хан Хойский. Мы знали его как человека, который везде и всегда защищал права народа, его честь и достоинство.
— Да, ситуация изменится, — продолжал Фатали хан. — Но именно поэтому мы не должны искать ничьей благосклонности. Кто бы ни победил в этой войне, он будет ослаблен, раны его заживут еще не скоро. Мы же будем сильны и поэтому сможем тогда уже не просить, а требовать. Мы — страна исламская, шиитская, и от царского ли двора или османского будем требовать одного и того же: полной независимости во всех вопросах. И чем слабее станут эти сильные государства после войны, тем ближе будем мы к свободе. А свобода увеличит могущество наших еще не растраченных сил, денег и нефти. Надо помнить, что не мы зависим от мира, а мир — от нас. В этом зале собрано состояние в миллиард рублей. Ждать! Какое прекрасное слово! Ждать исхода войны, кто победит — русские или турки. Потому что победитель будет искать нашей благосклонности — ведь, в наших руках нефть. А что же нам делать до тех пор? Строить во имя нашей веры госпитали, сиротские дома, дома призрения, чтобы люди не могли обвинить нас в равнодушии!
Я молча сидел в углу, весь кипя от злобы. Али Асадулла подошел ко мне, сел рядом и спросил:
— А вы что думаете об этом, Али хан? — И, не дожидаясь ответа, наклонился ко мне и зашептал: — Разве плохо было бы избавиться от всех русских, которые живут у нас? Да и не только русских, но и всех чужих, всех, кто говорит на другом языке, у кого другая вера, кто думает не так, как мы? По сути дела мы все хотим этого, но только я осмеливаюсь говорить об этом вслух. Что же будете теперь? Мне все равно, пусть правит Фатали хан. Хотелось бы, конечно, чтобы к власти пришел Энвер, но ничего, пусть будет Фатали хан. Главное — под корень вырезать всех чужих.
И столько нежной тоски прозвучало в словах «под корень вырезать», будто он говорил о любви, а лицо засияло при этом хитрой улыбкой. Я промолчал. Наступила очередь бабида Ага Муса Наги. Он поднял голову, и его маленькие, глубоко посаженые глазки заблестели.
— Я человек старый, — начал он, — и все, что я здесь вижу и слышу, глубоко печалит меня. Русские хотят уничтожить турков, турки — армян, армяне — нас, а мы — русских. Не знаю, хорошо это или плохо. Мы выслушали Зейнал ага, Мирзу, Али, Фатали хана, Я разделяю их тревоги о школах, родном языке, больницах и свободе. Все это очень хорошо. Но кому нужны школы, если в них будут учить всякой ерунде? Кому нужны больницы, где будут лечить тело, забывая о душе? Наши души рвутся к Аллаху. Конечно, каждый народ думает, что у него свой Бог. Но я думаю, что Аллах, говорящий устами всех пророков, — един. Оттого я верую в Иисуса, Моисея, Конфуция, Будду, Магомета. Все мы — творения Аллаха и, пройдя сквозь Баб[8], вновь вернемся к нему. Об этом мы должны сказать народу. Надо объяснить, что нет ни белого, ни черного, потому что в черном таится белое, а в белом заключено черное. Я думаю, надо делать так, чтоб никому не был причинен вред, потому что мы представляем собой частицу людей и частица нас заключена в каждом человеке.
Мы были растеряны. Так вот, значит, в чем суть учения этого отступника Баба?
Я услышал рядом чей-то всхлип, оглянулся и застыл от изумления: слезы лились из глаз Али Асадуллы.
— Какие прекрасные слова! — проговорил он сквозь рыдания. — Как вы правы! Какое это счастье — слушать вас! О Создатель! Если б все люди могли так замечательно рассуждать!
Он вытер слезы, еще несколько раз всхлипнул, а потом спокойно продолжал:
— Глубокоуважаемый друг! Нет никаких сомнений в том, что рука Аллаха сильней и могущественней всех! Однако, о, мудрейший друг мой, нет никакого сомнения в том, что нельзя всегда и во всем надеяться на милость Создателя. Мы лишь смиренные рабы его, и коль нет милосердия, нам следует самим искать пути устранения трудностей.
На мой взгляд, Али Асадулла был прав и когда говорил это, и когда притворно плакал незадолго до этого. Я взглянул на Мирзу, пораженный, он с гордостью смотрел на брата.
Наконец гости поднялись, с достоинством раскланялись и разошлись. Зал опустел и теперь производил тягостное впечатление. Мне стало одиноко.
— Пойду в казармы, — сказал я слуге. — Сегодня там дежурит Ильяс бек.
Пройдя мимо дома Нино, я спустился к набережной и направился к казарме. Окно комнаты дежурных было освещено. Ильяс бек и Мухаммед Гейдар играли в нарды. Целиком поглощенные игрой, они молча кивнули мне. Закончив партию, Ильяс бек отшвырнул кости в угол и расстегнул ворот мундира.
— Ну, как прошло совещание? — спросил он. — Асадулла, наверное, снова клялся, что перережет всех русских?
— Да, что-то в этом роде он и говорил. Какие новости с фронта?
— Фронта? — По тону Ильяс бека чувствовалось, что эта война ему уже осточертела. — Немцы заняли всю Польшу. Великий князь застрял где-то в снегах, хотя по другим сведениям, он уже захватил Багдад. Турки, может быть, захватят Египет. Откуда мне знать? Мне все на свете надоело.
— И ничего не надоело, — поднял голову Мухаммед Гейдар. — У нас есть кони, есть люди, мы кое-что смыслим в оружии. Что же еще нужно мужчине? Иногда мне хочется перемахнуть гору, оказаться в окопах и лицом к лицу встретиться с врагом. Он должен быть сильным и пахнуть потом.
— Тогда почему ты не просишься на фронт? — спросил я.
Мухаммед Гейдар грустно посмотрел на меня.
— Я не из тех, кто стреляет в мусульман. Пусть они будут даже суннитами. Здесь все должно быть иначе.
Мне стало жаль этого широкоплечего, сильного и простодушного парня, который жаждал военных подвигов.
— А что же такое случилось с нашей страной? — Он замолчал, поморщился, и сам ответил: — Что случилось с нашей страной? Мы должны были бы строить мечети, поливать землю. Нашей земле нужна влага. Что же хорошего в том, что каждый, кто приходит в нашу страну, называет нас дураками? Пусть мы дураки, но это наше дело. Дальше? Мне кажется, нам следовало бы развести большой костер и сжечь все нефтяные промыслы. Прекрасная была бы картина, и мы опять стали бы бедными. Тогда бы мы никому не были нужны, и эти приезжие отстали бы от нас. А вместо нефтяных вышек я построил бы прекрасную мечеть с голубым куполом. И еще я хотел бы привезти быков, распахать землю и посадить на месте нефтяных промыслов пшеницу.
Высказав свои воззрения на будущее, Мухаммед Гейдар умолк.
— А потом? — расхохотался Ильяс бек. — Потом запретим читать и писать, будем жить при свечах и выбирать в падишахи самых глупых.
Мухаммед Гейдар пропустил насмешку мимо ушей.
— Было бы неплохо. В старину дураков было еще больше. Но они копали не нефтяные скважины, а оросительные каналы, и не чужие грабили нас; а мы их. И счастливых людей в старину было гораздо больше.
Мне так понравились его слова, что захотелось обнять и расцеловать этого простого парня, который говорит то, что думает.
Вдруг кто-то резко постучал в окно. Я вскочил и выглянул наружу. На меня уставилось смуглое, изрытое оспинами лицо. Я подбежал к двери и впустил взволнованного Сеида Мустафу. Его эммаме[9] съехала с головы, по лицу густо струился пот. Зеленый пояс развязался, одежда покрылась пылью. Он упал на стул и, задыхаясь, проговорил:
— Полчаса назад Нахарарян похитил Нино. Они сейчас на мардакянской дороге.
Глава 17
Мухаммед Гейдар вскочил с места. Глазки его сузились.
— Я седлаю коней! — крикнул он, выбегая за дверь.
Мои щеки пылали. Кровь стучала в висках. В голове гудело. Казалось, какая-то невидимая сила обрушила мне на голову страшный удар. Откуда-то, словно сквозь сон, до меня доносился голос Ильяс бека:
— Возьми себя в руки, Али хан, возьми себя в руки. Пока мы их не поймаем, держи себя в руках, а потом можешь делать, что хочешь.
Он стоял передо мной, повязывая мне пояс с висящим на нем кавказским кинжалом. Лицо Ильяс бека было бледно.
