Курбан Саид - Али и Нино
— Спасибо, Али хан, ты очень заботлив. Будем жить в Баку.
— По-моему, нет в мире города лучше Баку.
— Я знаю, ты скучаешь. Постоянно тоскуешь о древней Крепости и душеспасительных разговорах с Сеидом Мустафой. Ну что ж, я люблю тебя. Оставайся таким, какой ты есть.
— Я люблю свою родину, Нино, люблю каждый камушек, каждую песчинку.
— Знаю, Али. Это удивительно — так любить Баку. Для приезжих — это всего лишь жаркий, пыльный, воняющий нефтью город.
— Правильно, потому что они чужие…
Нино положила руку мне на плечо и коснулась губами щеки:
— А мы с тобой не чужие и чужими никогда не будем. Ты будешь всегда любить меня, Али хан, да?
— Конечно, Нино.
Фуникулер спустился в город. Крепко обнявшись, мы вышли на Головинскую. По левую сторону был разбит уютный садик, обнесенный тонкой ажурной, решеткой. Ворота были заперты. Над воротами сверкал позолотой императорский двуглавый орел. Под ним, как высеченные из камня, стояли двое часовых, потому что сад был частью резиденции великого князя Николая Николаевича.
— Погляди! — сказала Нино, внезапно остановившись и показывая на сад.
По аллее прогуливался высокий худой мужчина с седой головой. Мужчина оглянулся и посмотрел в нашу сторону. Глаза великого князя были полны холодной задумчивости, губы плотно сжаты. Отсюда, из-за деревьев, он казался огромным диким зверем.
— Как, по-твоему, Али хан, о чем он думает?
— Скорее всего, о царской короне.
— Она очень пойдет его седым волосам. Что же он будет делать?
— Наверное, свергнет царя.
— Пойдем, Али хан, я боюсь.
— Ты не должен плохо говорить о царе и великом князе, — сказала Нино, когда мы отошли. — Они защищают нас от турков.
— Твоя родина между молотом и наковальней.
— Моя родина? А твоя?
— Мы в другом положении. Нас не зажали в тиски. Мы лежим на наковальне, а молот в руках великого князя. За то мы и ненавидим его.
— Все вы бредите Энвер пашой. Какая глупость! Ты не дождешься прихода Энвера. Великий князь разобьет его!
— Аллах велик, и это ведомо только ему, — спокойно ответил я.
Глава 16
Армия великого князя стояла в Трабзоне. Захватив Эрзурум, русские войска перешли Курдистанские горы и двигались на Багдад. Они уже взяли Тегеран, Тебриз и даже священный Мешхед. Над Турцией и Ираном нависла зловещая тень Николая Николаевича. Как-то во время встречи с грузинской аристократией великий князь сказал:
— Согласно воле государя я не успокоюсь, пока слава золотого византийского креста не воссияет над куполами Айя-Софии.
Положение в мусульманских странах было сложным. В Баку лишь гочу и амбалы продолжали еще верить в мощь турок и победоносный меч Энвера. Ирана уже не существовало, а в скором времени то же ожидало и Турцию.
Отец был хмур. Он теперь часто куда-то уходил, а если был дома, то читал сводки с театра военных действий в газетах, либо, склонившись над картой, шепотом повторял названия оставленных городов, и потом часами неподвижно сидел, перебирая четки.
Мои же дни проходили в ювелирных, цветочных или книжных лавках, где я покупал подарки для Нино. С ней я забывал о войне, великом князе, нависшей над мусульманскими странами угрозе.
— Будь вечером дома, — попросил меня как-то отец, — к нам придут люди, чтобы обсудить кое-какие серьезные проблемы.
Отец проговорил все это со смущенным видом и смотрел куда-то в сторону.
Я все понял.
— Ведь ты, кажется, взял с меня клятву никогда не заниматься политикой? — насмешливо сказал я.
— Тревожиться за судьбу своего народа — не значит заниматься политикой. Бывают времена, когда боль за судьбу народа становится главным в жизни человека.
Именно в этот вечер мы с Нино собирались в оперу. В Баку гастролировал Шаляпин, и Нино уже несколько дней пребывала в радостном ожидании. Надо было что-то придумать.
Я позвонил Ильяс беку.
— Ты не мог бы пойти сегодня с Нино в театр? Билеты есть, а пойти я никак не могу.
— О чем ты говоришь, Али хан! — удрученно воскликнул Ильяс бек. — Я не принадлежу сам себе. Сегодня ночью мы с Мухаммед Гейдаром дежурим в казарме!
Тогда я позвонил Сеиду Мустафе.
— Ничего не выйдет, — ответил он. — Именно сегодня я должен встретиться с верховным муллой Гаджи Максудом. Он всего на несколько дней приехал из Ирана.
Я позвонил Нахараряну. Он немного смущен:
— А почему вы не идете, Али хан?
— У нас сегодня собираются гости.
— Чтобы обсудить, как уничтожить всех армян, не так ли? Конечно, я не должен ходить в театры, когда мой народ истекает кровью, но для чего тогда друзья? Кроме того, Шаляпин поет просто превосходно.
Наконец-то! Все-таки настоящие друзья познаются в беде. Я объяснился с Нино и остался дома.
Гости начали сходиться с семи часов.
К половине восьмого в нашем зале, устланном красными коврами и османскими подушками, находился уже миллиард рублей. Точнее, здесь собрались люди, состояние которых оценивалось в общей сложности в миллиард рублей. Их было всего несколько человек, и я давно был знаком с ними.
Первым явился отец Ильяс бека — Зейнал ага, сутулый старик с мутными, влажными глазами. Он сел на мягкую тахту, положил рядом трость, потом отщипнул кусок турецкой халвы и стал медленно жевать ее.
За ним пришли два брата — Али Асадулла и Мирза Асадулла, сыновья покойного Шамси, оставившего своим наследникам десять-двенадцать миллионов. Шамси дал своим детям образование, благодаря которому унаследовавшие отцовскую хватку братья, значительно увеличили его состояние. Больше всего на свете Мирза Асадулла ценил деньги, ум и покой. Али Асадулла был полной противоположностью брату. Он, казалось, был создан из негасимого огня Зороастра, обожал борьбу, риск, опасности. По слухам, Али Асадулла был непременным участником многих кровавых событий, происходивших у нас.
Сидевший рядом с ним угрюмый Буньятзаде риска не любил. Он любил женщин, в этой компании, Буньятзаде был единственным, кто имел четырех жен. Жены его постоянно устраивали между собой жестокие побоища, это огорчало Буньятзаде, но справиться с собой он никак не мог. На вопрос, сколько у него детей, Буньятзаде угрюмо отвечал:
— Пятнадцать, или восемнадцать. Ну откуда мне, бедному, знать?
Такой же ответ он давал, когда, интересовались размерами его состояния.
В противоположном углу зала сидел Юсиф оглы, пылавший к Буньятзаде черной завистью. У, Юсиф оглы была всего одна жена, да и та страшная уродина. В день свадьбы она сказала ему:
— Имей в виду, если вздумаешь гулять, я всем твоим женщинам отрежу уши, носы и вырежу груди, А что я сделаю с тобой — страшно даже подумать.
Зная скандальный характер семьи, из которой он взял жену, тихий и скромный по характеру Юсиф оглы понимал, что это не пустые угрозы, и утешался коллекционированием картин.
В половине восьмого в зал вошел худощавый мужчина небольшого роста. Его тонкие пальцы на маленьких ручках были покрашены хной. При появлении этого человека все присутствующие в зале встали и поклонились, выражая тем самым сочувствие горю, постигшему его. Несколько лет назад он потерял своего единственного сына Исмаила. В память о сыне старик построил на Николаевской роскошный особняк, на фасаде которого большими буквами было выбито «Исмаил». Этот особняк он передал исламскому благотворительному обществу. На наше собрание он был приглашен лишь потому, что обладал двумястами миллионов рублей. Мы не могли считать его мусульманином, так как он был сторонником отступника Баба[7], казненного Насреддин шахом. Мало кто из нас мог точно сказать, чего добивался Баб, зато все хорошо знали, что Насреддин шах приказал загонять под ногти бабидам раскаленные иглы, сжигать их на кострах, забивать до смерти плетьми. Людей порядочных подобным наказаниям, конечно же, никто подвергать не стал бы. Имя этого старика было Ага Муса Наги.
В восемь часов все приглашенные были в сборе. Эти нефтяные магнаты пили чай, закусывали сладостями и вели мирную беседу о процветании своих промыслов, о лошадях, дачах, деньгах, проигранных за карточными столами. Этого требовал обычай, и согласно ему до девяти часов все разговоры вертелись только вокруг подобных тем. Ровно в девять слуги убрали чай, сладости, плотно закрыли двери, и отец сказал:
— Сын Шамси Асадуллы — Мирза Асадулла хочет поделиться с нами некоторыми мыслями о судьбе нашего народа. Давайте выслушаем его.
Мирза Асадулла поднял красивое задумчивое лицо.
— Если великий князь победит, — медленно заговорил он, — то на свете не останется ни одного исламского государства. А это послужит лишь усилению царя. Нас он, конечно, не тронет, потому что у нас есть деньги. Но все мечети и школы прикажет закрыть, нам будет запрещено говорить на родном языке, иностранцев здесь станет больше, чем нас, и некому будет уже защитить мусульман. Вне всякого сомнения, любая, даже самая маленькая победа Энвера послужила бы нашей пользе. Но сможем ли мы помочь ему в этом деле? Нет. По моему мнению, не сможем. Да, у нас есть деньги, но у царя их больше. У нас люди, но у царя их больше. Так что же мы, можем сделать? Быть может, нам следует собрать денег, людей и снарядить полк для царской армии. Тогда после войны его гнет будет не столь силен. Что вы думаете об этом? Видите ли иной выход?
