Джин Уэбстер - Это же Пэтти!
Попечитель сам привез ее и после серьезного совещания с Вдовушкой оставил с тем, чтобы ее характер вылепили в духе культуры восточных штатов. Однако до сих пор восточная культура не наложила на нее своего отпечатка. Если и имела место какая-то лепка, то глину замешивала сама Козочка.
Ее пикантные воспоминания о рудниках и скотоводческих фермах составляли весь дозволенный репертуар укрощенных фантазий. Она продемонстрировала французскому учителю танцев, который обучал их изысканному варианту испанского вальса, нечто настоящее, то, что практикуют мексиканские погонщики скота на ранчо ее попечителя. Это зрелище заставило его одобрительно затаить дыхание. Англичанин, учитель верховой езды, приезжавший каждую неделю весной и осенью, чтобы учить девочек, как правильно ходить рысью, получил урок скачки на необъезженном жеребце,[26] который вызвал его изумленный вопрос:
– Юная леди воспитывалась в цирке?
Козочка была шумной, вульгарной, веселой и громогласной; ее путь был усеян выговорами, взысканиями и незначительными наказаниями, но она ни разу не обвинялась в явном преступлении. Тем не менее, «Святая Урсула» три года жила затаив дыхание в ожидании катастрофы. Судя по ее характеру, мисс Маккой была обязана в один прекрасный день выкинуть им нечто сенсационное.
Когда, наконец, это случилось, то было оно из разряда совершенно непредсказуемых.
Розали Пэттон была последней Козочкиной соседкой, которая «изнашивала» своих соседок по комнате так же быстро, как и свою обувь. Розали была обаятельной малышкой, олицетворением всего женственного. Вдовушка поселила их вдвоем в надежде, что благовоспитанный пример Розали сможет утихомирить буйный нрав Козочки. Но пока что Козочка пребывала в своем обычном настроении, тогда как Розали выглядела усталой.
Потом все изменилось.
Однажды вечером Розали ворвалась в комнату Пэтти Уайатт в состоянии крайнего изумления.
– Ты можешь себе представить? – воскликнула она. – Козочка Маккой говорит, что она хочет быть леди!
– Кем? – Пэтти вынырнула из своего банного полотенца, которым растирала лицо.
– Леди. Сейчас она сидит и украшает бледно-голубой ленточкой вышивку на своем вечернем платье.
– Что с ней случилось? – задала вопрос Пэтти.
– Она читает книгу, которую привезла обратно Мэй Мертель.
Розали по-турецки уселась на сиденье у окна, изящными волнами расположила на коленях складки розового кимоно и живописно распустила по плечам волнистые золотые волосы, уложенные в две косы. Она переоделась ко сну и могла растянуть свой визит до последнего удара колокола, возвещавшего об отбое.
– Какую книгу? – спросила Пэтти с несколько небрежной ноткой в голосе.
Розали могла ворваться в комнату с поразительным заявлением, после чего, завладев всеобщим вниманием, пускалась в бесконечное, запутанное изложение фактов, сопровождаемое антикульминационными точками.
– В ней говорится об очаровательной юной англичанке, чей отец владел чайной плантацией в Азии… или, кажется, в Африке. Во всяком случае, там, где жарко и где водится множество аборигенов, змей и сороконожек. Ее матушка умерла и ее отправили на родину, в школу-интернат, когда она была еще совсем крошкой. Ее отец был очень плохим человеком. Он пил, сквернословил и курил. Единственное, что удерживало его от падения на самое дно пропасти, была мысль о его милой златокудрой дочурке в Англии.
– Ну, и что из этого? – спросила Пэтти, вежливо подавляя зевок. У Розали была манера впадать в «златокудрую» сентиментальность, если кто-нибудь решительно не останавливал ее.
– Погоди! Я подхожу к этому. Когда ей исполнилось семнадцать лет, она вернулась в Индию, чтобы заботиться о своем отце, но вскоре после этого с ним случился солнечный удар, и он умер. И на смертном одре он препоручил Розамунду – так ее звали – своему лучшему другу, дабы он довершил ее воспитание. Итак, когда Розамунда стала жить у своего попечителя и присматривать за его хижиной, наведя в ней красоту, уют и комфорт, она больше не позволяла ему пить, курить или ругаться. И когда он оглянулся на свое прошлое…
– Его замучило раскаяние при мысли о потерянных годах, – бойко дополнила Пэтти, – и он пожалел, что раньше он был не так достоин того ласкового женского влияния, которое вошло в его грешную жизнь.
– Ты читала ее! – сказала Розали.
– Насколько мне известно, нет, – ответила Пэтти.
– В любом случае, – с вызовом произнесла Розали, – они полюбили друг друга и поженились…
– А ее папа с мамой, взирая с небес, с улыбкой благословили дорогую дочку, которая принесла столько счастья одинокому сердцу?
– М-мм… да, – подтвердила Розали в недоумении.
Не было не одной сентиментальной вещицы, которую бы она не проглотила, однако по своему унизительному опыту она знала, что Пэтти была не столь прожорлива.
– Очень трогательная история, – заметила Пэтти, – но при чем здесь Козочка Маккой?
– Ну как же, разве не ясно? – фиалковые глаза Розали заинтересованно расширились. – Это точь-в-точь собственная история Козочки! Я поняла это, как только увидела книгу, и я провела ужаснейшее время, пытаясь заставить ее прочитать. Вначале она насмехалась над ней, но после того, как вникла в содержание, она оценила сходство. Теперь она говорит, что это была Рука Судьбы.
– История Козочки? Что ты имеешь в виду? – Пэтти стало интересно.
– У Козочки есть безнравственный попечитель англичанин, прямо как у Розамунды в книге. Во всяком случае, он англичанин и она считает, что он, вероятно, безнравственен. Таково большинство фермеров-скотоводов. Он живет совсем один, если не считать его приятелей-погонщиков, и его дом нуждается в ласковом женском влиянии. Поэтому Козочка решила стать леди, вернуться, выйти замуж за Попи и осчастливить его на всю оставшуюся жизнь.
Пэтти упала на кровать и покатилась со смеху. Розали поднялась и взглянула на нее с некоторой суровостью.
– Не вижу ничего смешного, я считаю, это очень романтично.
– Козочка оказывает ласковое женское влияние! – захлебываясь, сказала Пэтти. – Она даже одного часа не может изображать из себя леди. Если ты думаешь, что она способна побыть один…
– Любовь, – изрекла Розали, – совершала еще не такие чудеса, – поживем – увидим.
И школа действительно увидела. Исправление Козочки Маккой стало сенсацией года. Учителя приписали радостную перемену в ее поведении доброму влиянию Розали и, несмотря на то, что почувствовали невыразимое облегчение, они не надеялись, что это надолго. Но неделя проходила за неделей, а это все продолжалось.
Козочка Маккой больше не откликалась на «Козочку». Она попросила своих подруг называть ее Маргаритой. Она перестала употреблять сленг и научилась вышивать; ночи напролет она сидела с восхитительно грустным видом, в отчаянии ломая руки над «Европейскими путешествиями» и «Историей искусств», тогда как раньше, ерзая битый час, приводила своих соседок в бешенство. По собственному почину она засела за гаммы. Причину она сообщила по секрету Розали, а Розали – всей остальной школе.
Им на ранчо требовалось благотворное воздействие музыки. Одноглазый Джо играл на аккордеоне, и это была единственная музыка. Вся школа представляла себе обновленную Маргариту в белом платье, в сумерках сидящей за пианино и нежно напевающей «Розарий», в то время как Попи наблюдает за ней, скрестив руки; а ковбои, чьи длинные охотничьи ножи вложены в сапоги, как в ножны, и свернутые кольцами арканы покоятся на плечах, собрались у открытого окна.
В этом году на великопостные богослужения, которые мятежная Козочка сносила по принуждению, явилась восхитительно благоговейная Маргарита. При виде мисс Маккой, которая, потупя взор и кротко сжимая в руках свой молитвенник, шла по проходу между рядами в церкви, вся школа испытала волнующую нервную дрожь. Обычно в атмосфере витражных стекол Троицкой капеллы она была так же не к месту, как необъезженный мустанг.
Это удивительное преображение продолжалось семь недель. Школа почти начала забывать о том, что было время, когда Козочка Маккой не была леди.
И вот однажды от Попи пришло письмо с новостью, что он едет в восточные штаты проведать свою маленькую девочку. В Южном Коридоре царило приглушенное волнение. Розали, Маргарита и группа соседей серьезно совещались относительно того, что она должна надеть и как должна себя вести. Наконец пришли к согласию насчет белого муслина и голубых лент. Они долго размышляли, стоит ли ей его целовать, но Розали решила, что не стоит.
– Когда он тебя увидит, – объяснила она, – на него должно нахлынуть осознание того, что ты больше не ребенок. За прошедшие три года ты стала взрослой девушкой. И он почувствует безотчетное смущение в твоем присутствии.
– М-мм, – проговорила Маргарита в некотором сомнении. – Я на это надеюсь.
