Джон Стейнбек - Короткое правление Пипина IV
— Я хотел бы еще поговорить с Тодом, — сказал король. — Доброй ночи, дорогой дядюшка. Спустись вон по той лестнице в углу и постарайся не встречаться с придворными. Попробуй прокрасться через сад. Угости охранника сигареткой.
Когда дядюшка Шарль ушел, Пипин приподнял край одеяла и выглянул в окно. В ночной темноте квакали лягушки. В прудах плескались карпы. Несчастного дядюшку тащил по дорожке, схватив под локоть, престарелый маркиз, во весь голос оравший что-то дядюшке в ухо.
Король, вздохнув, опустил край одеяла и повернулся к Тоду:
— Жуткий пессимист. Представляете, он так и не женился. Говорит, всякий раз, когда уже знал женщину достаточно хорошо, чтобы на ней жениться, понимал, что жениться уже, собственно, незачем.
— Он хитрец, ваш дядюшка. Но он на самом деле не хочет разворачивать бизнес. Пришлось обещать ему, что всю работу возьму на себя, а его, Боже упаси, не буду трогать и тревожить
Король поправил край одеяла, висевшего на окне.
— Рамы старые, рассохлись. Дует. Мари одеял на окнах не терпит, а я все время мерзну.
— Советую использовать пластик. Есть такая замазка, под дерево, отличная вещь.
— Новая замазка в старом доме… Кстати, это одна из причин, в силу которых я попросил вас задержаться. Знаете, я как-то смутно помню нашу последнюю встречу.
— Но, сэр…
— Мне было очень приятно. И даже полезно. Если не ошибаюсь, вы прочли мне лекцию об американских корпорациях.
— Сэр, я в этом не очень смыслю, но наша семья, так сказать, и есть корпорация.
— Понимаю. Ваше правительство, ваша демократия — это, по сути, система сдержек и противовесов. Так?
— В общем, да.
— А внутри этой структуры существуют ваши гигантские корпорации, которые тоже фактически являются частью правительства. Не так ли?
— Я не совсем про это говорил, но, если по думать, так оно и есть. Вы, вижу, зря времени не теряли.
— Спасибо. Я действительно стараюсь даром времени не тратить. Ваши корпорации придают правительству, если так можно выразиться, гибкость, способность быстро приспосабливаться, верно? Я имею в виду, что политику корпорации можно быстро менять, скажем, по приказу главы совета директоров корпорации, не консультируясь со всеми держателями акций, — если подразумевается, что приказ этот отдан ради блага и прибыли акционеров?
Тод удивленно посмотрел на короля:
— Теперь понимаю, к чему вы клоните, сэр.
— И каким образом глава может отдать такой приказ и добиться его исполнения?
— Думаете, у вас получится лучше, если изберете карьеру главы корпорации вместо королевской?
— Возможно. Так какова же процедура?
— Погодите малость, дайте-ка подумать… Когда планируются большие перемены, глава должен заручиться согласием членов совета. Если совет не согласен, приходится собирать акционеров.
— С согласием у нас плохо. Если хоть у кого-то мнения совпадают, это уже достижение, — сказал король.
— Понимаете, сэр, каждый член совета представляет столько-то процентов акций. Акционеры дают ему доверенности на право голосовать вместо них. Если миром договориться не удастся, совет голосует по доверенностям от акционеров. За кем больше акций, тот и выигрывает. Если дело касается профсоюзов, то их голос тоже приходится принимать в расчет.
— М-да. И это даже если предложение сулит явный выигрыш?
— Да, сэр. Можно сказать, в этом случае — особенно.
Король вздохнул:
— Все-таки ваши корпорации слишком похожи на обычное правительство.
— Я все же сказал бы, сэр, не совсем. Кто держит акции, тот и музыку заказывает. У нас все они в семье. Помните наш разговор о про даже титулов в Америку?
— Смутно.
— Вот где деньги! — воскликнул Тод. — Сэр, вот возможность решить проблему доверенностей и голосов! Положитесь на меня! Да за рыцарское звание я добуду не меньше сотни тысяч зеленых. Готов поспорить: за герцогский титул можно просить сколько угодно, оторвут с руками!
Король предостерегающе поднял палец.
— Погодите, сэр, — взмолился Тод. — Вы только послушайте: я впишу в патент, что доверенность остается за вами. Это ж куда лучше, чем делить акции. Продавцы роскоши «Нейман — Маркус» за нас с вами станут горой, ручаюсь вам. Наши титулы потянут больше, чем все «Оскары» и «Мисс Америки» вместе взятые.
— А вы не боитесь, что это, как бы сказать, разбазаривание активов?
— Да нет же! Не разбазаривание, наоборот! Это вроде повторной эмиссии акций. Доверим промоушен кому-нибудь типа Билли Роуза, он как раз ищет проект пограндиознее.
Король задумался. Потом вдруг рассмеялся:
— Да уж! Подумать только: я, Божьей милостью Пипин Четвертый, король Франции, могу нормально поговорить только с богатым мальчишкой-туристом и монахиней, проведшей полжизни на сцене варьете.
— Сэр, — спросил Тод осторожно, — ваш дядя Шарль говорил, что вы ходили по городу переодетым. Это правда?
— Это было ошибкой, — ответил король. — Когда я приезжал к вам, меня никто не узнал. А когда стал надевать кепи, клеить усы, нацепил табличку… это было ошибкой.
— Зачем же вы это делали, сэр?
— Я думал, неплохо было бы получше узнать Францию… Вы заметили, сейчас к реставрации относятся уже далеко не так, как раньше.
— Вроде да. Я слышал, что говорят в кафе.
— Я тоже.
— Знаете, сэр, — вдруг сказал Тод, — меня тревожит мой старик. Очень тревожит.
— Он что, заболел?
— В некотором роде. У него титульная лихорадка. И кто бы мог подумать!
— Против нее иммунитета нет ни у кого. Ни у вас, ни у меня.
— Вы не понимаете. Мой отец — и титул герцога Пенталумского! Это же…
— Мне кажется, я очень хорошо его понимаю, — сказал король.
Осенние дни становились все короче, а у короля просили, а иногда даже требовали от него все больше и больше частных аудиенций. Обычно он сидел за письменным столом в комнате, отделанной когда-то для другого короля, и слушал двоих-троих представителей какой-нибудь партии или фракции. Каждая партия и фракция была уверена, что король именно на их стороне, и ни на чьей другой. Представители никогда не являлись поодиночке. Пипин подозревал, что никто из них друг другу не доверяет. Бесспорно, каждая партия в конечном счете хотела блага для Франции, но ведь бесспорно и то, что благо всей Франции начинается с блага каждой ее партии и каждого их члена. И партии об этом не забывали ни на минуту. Зато король узнал в подробностях о планах всех противоборствующих группировок. Он молча сидел и слушал, как социалисты обосновывали необходимость запрещения компартий, а центристы доказывали, что они — становой хребет нации и никто, кроме них, не обеспечит благосостояние низших классов.
Богоборцы и христиане приводили неоспоримые взаимоисключающие аргументы в споре друг с другом.
А король слушал и молчал. И с каждым приходом очередной делегации его настроение ухудшалось.
Он часто вспоминал свою террасу и телескоп на авеню де Мариньи. Темное безмолвное небо и далекие манящие туманности.
Внешне он оставался спокойным и дружелюбным. Слушая, время от времени кивал. Делегаты принимали это за знак согласия — король же кивал потому, что узнавал новое о власти и людях.
Он смирился с одиночеством и продолжал искать выход, способ выжить. Но не находил.
На смену делегациям приходили послы. Сидя в разубранном королевском кабинете, Пипин вежливо выслушивал изящные, обтекаемые фразы послов, стремившихся использовать сложности Франции в интересах своих стран. Пипин кивал, а в душе его росло черное, безысходное отчаяние.
Пятнадцатого ноября партии, чьи представители были избраны в Конституционное собрание, подали королю петицию с требованием назначить собрание на пятое декабря. Король милостиво согласился.
Вечерами Пипин принялся делать записи в маленьких линованных блокнотах, где раньше документировал свои наблюдения за небом.
Мадам Мари тревожилась.
— Он такой беспокойный, — жаловалась она сестре Гиацинте, — такой замкнутый! Раньше этого не было. Вчера он спросил меня, нравится ли мне быть королевой!
— И что ты сказала? — спросила монахиня.
— Правду: что я об этом не думала. Нравится не нравится — приходится делать свою работу.
— Тогда вспомни прежние времена. Нравилось тебе не быть королевой?
— Было легче, — ответила королева. — Хотя ненамного. Чистота и порядок есть чистота и порядок, и муж есть муж — король он или астроном. Но мне кажется, месье Пипину сейчас очень скверно.
Хотя днем еще пригревало солнце, по утрам холод пробирал до костей. С каштанов осыпались листья, и на улицах шуршали дворницкие метлы.
Король вернулся к своей первой маске — к самому себе. В вельветовой куртке и сандалетах он разъезжал по стране на мотороллере. Пару раз упав, он обзавелся мотоциклетным шлемом.
