Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба
Он повернулся и бросил взгляд на шкаф. За стеклами он увидел толстые тома, покрытые холстиной. Есть что почитать. Он бы стал читать все что угодно: даже Гражданский кодекс. Шкаф был заперт на ключ: Матье тщетно попытался его открыть.
— Разбей стекло, — посоветовал Гвиччоли.
— Нет! — зло отказался Матье.
— Чего ты, бей! Скоро увидишь, будут ли фрицы так церемониться.
Гвиччоли повернулся к остальным.
— Фрицы все спалят, а Деларю боится шкаф разбить. Солдаты загоготали.
— Буржуа! — с презрением процедил Гримо. Латекс потянул Матье за китель.
— Эй, Деларю! Иди посмотри. Матье обернулся:
— Что посмотреть?
Латекс вынул член из ширинки.
— Смотри! — сказал он. — И сними перед ним шляпу: у него шесть достижений.
— Каких достижений?
— Шесть толстячков. И каких красавчиков: каждый весил чуть ли не восемь кило; а теперь я не знаю, кто их будет кормить? Но вы нам сделаете других, — сказал он, нежно склонившись над членом. — Вы нам сделаете еще дюжину, шалунишка вы наш!
Матье отвел взгляд.
— Сними шляпу, слабак! — гневно крикнул Латекс.
— У меня нет шляпы, — ответил Матье. Латекс обвел взглядом комнату.
— Шестерых за восемь лет. Кто больше? Матье вернулся к Лонжену.
— Ну как? Готов?
Лонжен мрачно посмотрел на него:
— Я не люблю, когда меня торопят.
— Я тебя не торопил, ты сам меня позвал. Лонжен ткнул ему пальцем под нос.
— Я тебя не слишком люблю, Деларю. Я тебя никогда особенно не любил.
— Взаимно, — парировал Матье.
— Хорошо! — удовлетворенно сказал Лонжен. — Так мы, может, столкуемся. Прежде всего, почему бы мне не пить? — спросил он, глядя на Матье с подозрением. — Какой мне интерес не пить?
— На тебя вино тоску нагоняет, — сказал Гвиччоли.
— Если я не буду пить, будет хуже. Менар горланил:
«Коль умру, схороните меня
В погребке с хорошим вином…»
Матье посмотрел на Лонжена.
— Ты можешь пить, сколько хочешь, — сказал он ему.
— Чего? — разочарованно пробурчал Лонжен.
— Я говорю, — крикнул Матье, — пей, сколько хочешь: мне на это начхать!
Матье подумал: «Мне остается только уйти». Но он не мог на это решиться. Он наклонялся над ними, вдыхая сильный сладковатый запах их опьянения и несчастья; он подумал: «Куда я пойду?», и у него закружилась голова. Они не внушали ему отвращения, эти побежденные, которые пили до дна горечь своего поражения. Если кто-то и внушал ему отвращение, так это он сам. Лонжен нагнулся, чтобы поднять свою кружку, и упал на колени.
— Гадство!
Он дополз до таза, окунул руку в вино по локоть, вытащил из вина мокрую кружку и, склонившись над тазом, стал пить. Подбородок его дрожал, и вино стекало в таз из углов рта.
— Ой, как мне плохо… — сказал он.
— Тебе надо сблевать, — посоветовал Гвиччоли.
— Как ты это делаешь? — спросил Лонжен; он был бледен и еле ворочал языком.
Гвиччоли засунул два пальца в рот, склонился на бок, захрипел, и его вырвало слизью.
— Вот так, — сказал он, вытирая рот тыльной стороной ладони.
Лонжен, все еще стоя на коленях, переложил кружку в левую руку, а правую засунул в горло.
— Эй! — крикнул Латекс. — Тебя сейчас вырвет в вино!
— Деларю! — крикнул Гвиччоли. — Толкни его! Толкни его побыстрей!
Матье толкнул Лонжена, и тот упал, не вынимая пальцев изо рта. Все ободряюще смотрели на него. Лонжен вынул пальцы и рыгнул.
— Не меняй руку, — посоветовал Гвиччоли. — Потерпи, уже подходит.
Лонжен закашлялся и побагровел.
— Ничего не подходит, — возразил он, заходясь от кашля.
— Ты нам осточертел! — в бешенстве крикнул Гвиччоли. — Не умеешь блевать, не надо пить!
Лонжен порылся в кармане, стал на колени, потом присел на корточки у таза.
— Что ты делаешь?! — закричал Гримо.
— Охлаждающий компресс, — пояснил Лонжен, вытаскивая из чана носовой платок со стекающими каплями вина. Он приложил его ко лбу и детским голосом попросил:
— Деларю, пожалуйста, завяжи мне его сзади.
Матье взял платок за два уголка и завязал его на затылке Лонжена.
— Ага, — сказал Лонжен, — так лучше.
Платок скрывал его левый глаз, струйка красного вина катилась вдоль щек и по шее.
— Ты похож на Иисуса, — смеясь, сказал Гвиччоли.
— Это уж точно, — отозвался Лонжен. — Я тип вроде Иисуса Христа.
Он протянул свою кружку Матье, чтобы тот ее наполнил.
— Нет уж, — возразил Матье, — ты уже и так нахлестался.
— Делай, что говорю! — крикнул Лонжен. — Делай, что говорю, прошу тебя! — Он добавил ноющим голосом: — Видишь, у меня хандра!
— Сто чертей! — крикнул Гвиччоли. — Дай ему скорее выпить, иначе он опять начнет к нам приставать со своим братцем.
Лонжен надменно взглянул на него:
— А почему бы мне не говорить о моем брате, если я хочу? Не ты ли мне запретишь?
— Ох, отстань! — взмолился Гвиччоли. Лонжен повернулся к Матье.
— Мой брат в Оссегоре, — объяснил он.
— Значит, он не солдат?
— Еще чего — он белобилетник. Сейчас прогуливается в сосновом бору со своей женушкой; они говорят друг другу: «Бедному Полю не повезло», и они милуются, думая обо мне. Что ж, я им покажу бедного Поля!
Он на минуту сосредоточился и заключил:
— Я не люблю своего брата. Гримо расхохотался до слез.
— Чему ты смеешься? — раздраженно спросил Лонжен.
— Ты, может быть, запретишь ему смеяться? — возмутился Гвиччоли. — Продолжай, дружок, — по-отечески сказал он Гримо, — веселись, смейся, мы здесь собрались повеселиться.
— Я смеюсь из-за своей жены, — пояснил Гримо.
— Плевал я на твою жену, — сказал Лонжен.
— Ты говоришь о своем брате, а я хочу поговорить о своей жене.
— А что с твоей женой? Гримо приложил палец к губам:
— Тсс!
Он наклонился к Гвиччоли и доверительно сказал:
— У меня жена страшна, как черт. Гвиччоли хотел было что-то сказать.
— Ни слова! — повелительно сказал Гримо. — Страшна, как черт, и нечего тут спорить. Подожди, — добавил он, приподнимаясь и пропуская левую руку под ягодицы, чтобы добраться до заднего кармана брюк. — Я сейчас тебе ее покажу, будешь блевать от омерзения.
После нескольких бесплодных попыток он опять сел.
— Повторяю, она страшна, как черт, поверь мне на слово. Я же не буду тебе врать, какой мне в этом интерес?
Лонжену стало любопытно.
— Она действительно такая страшная? — спросил он.
— Говорю тебе: как черт.
— А что в ней безобразного?
— Все. Сиськи до колен, а зад до пяток достает. А если б ты видел ее кривые ноги, кошмар! Она может мочиться, не раздвигая ног.
— Тогда, — сказал Лонжен, — ты мне ее перепульни, такая баба как раз для меня, я всегда вожжался только со страхолюдинами, красотки — для моего брата.
Гримо лукаво прищурился.
— Нет уж, я тебе ее не перепульну, мой дружочек. Потому что если я тебе ее отдам, не факт, что я найду другую, поскольку я тоже не красавец. Такова жизнь, — заключил он, вздохнув. — Нужно довольствоваться тем, что имеешь.
— «Такова, — запел Минар, — такова жизнь, которую ведут добрые монахи».
— Такова жизнь! — повторил Лонжен. — Такова жизнь! Мы мертвецы, вспоминающие свою жизнь и, сучья мать, жизнь у нас была не шибко красивая.
Гвиччоли бросил свой котелок ему в лицо. Котелок слегка коснулся щеки Лонжена и упал в таз.
— Смени пластинку! — злобно рявкнул Гвиччоли. — Мне тоже тошно, но я никому в душу с этим не лезу. Мы сейчас веселимся, усек?
Лонжен повернул к Матье отчаянные глаза.
— Уведи меня отсюда, — тихо сказал он. — Уведи меня отсюда!
Матье нагнулся, чтобы схватить его под мышки, но Лонжен извивался, как уж, и вывернулся. Матье потерял терпение.
— Мне это осточертело! — разозлился он. — Так ты идешь или нет?
Лонжен лег на спину и лукаво посмотрел на него:
— Тебе очень хочется, чтобы я ушел, а? Очень хочется?
— Мне наплевать. Я хочу только, чтобы ты решил наконец что-то одно.
— Что ж, — сказал Лонжен. — Выпей стаканчик. Пока я размышляю, у тебя есть время выпить.
Матье не ответил. Гримо протянул ему свою кружку. — Спасибо, — ответил Матье, отказавшись жестом.
— Почему ты не пьешь? — изумился Гвиччоли. — Здесь хватит на всех: тебе нечего стесняться.
— Просто не хочу. Гвиччоли засмеялся:
— Он говорит, что не хочет! Ты разве не знаешь, дурень, что мы банда пей-через-не-хочу?
— Нет, пить я не буду. Гвиччоли удивленно поднял брови:
— Почему они хотят, а ты нет? Почему? Он сурово посмотрел на Матье:
— Я тебя считал посмышленей. Деларю, ты меня разочаровываешь!
