Жорис-Карл Гюисманс - Геенна огненная
Она вздохнула.
— Время бежит. Мне пора.
— И вы уйдете, не оставив мне никакой надежды? — спросил он, целуя ее руку в перчатке. — Вы придете ко мне еще?
Она молча покачала головой, но, встретив его умоляющий взгляд, проронила:
— Обещайте мне, что будете благоразумны и что ни о чем меня не будете спрашивать! Послезавтра, в девять, здесь.
Он заверил ее в том, что выполнит все условия. Его дыхание коснулось руки чуть выше перчатки. Сжав зубы, он старался не думать о ее декольте. Он выпрямился. Она позволила ему поцеловать ее в шею и выскользнула за дверь.
— Уф! — он запер дверь. Он был разочарован, но вместе с тем доволен.
Дюрталь был доволен, потому что находил ее загадочной, непредсказуемой и очаровательной. Оставшись один, он еще видел ее перед глазами, в черном платье, меховой шубке, воротник которой щекотал его лицо, когда он целовал ее шею. На ней не было украшений, но в ушах сверкали голубые капельки сапфира. Темно-зеленая шляпа немного странно смотрелась на ее светлой головке. Ее длинные замшевые перчатки и вуаль источали чуть слышный запах корицы, обычно совершенно пропадающий в более резких духах. Далекий и нежный запах исходил от ее рук. В серых глазах переливались искры, влажными острыми зубами она покусывала нижнюю губу. «О! послезавтра! — подумал он. — Как бы мне хотелось целовать это тело!»
Он решил, что очень глупо повел себя. Он держался угрюмо, был грустным и понурым. Нужно быть более непринужденным, не таким скованным. Но в его поведении виновата она! Она ошеломила его! Слишком сильным оказался контраст между раздавленной тоской и желанием женщиной, представавшей в письмах, и кокетливой, уверенной в себе светской дамой, явившейся к нему.
«Да уж, женщины очень странные существа, — вздохнул Дюрталь. — Она совершила невозможное, сама пришла к тому, кому посылала весьма недвусмысленные письма. Я чувствую себя полным идиотом, держусь неестественно, не знаю, что сказать. А она ведет себя свободно, как будто она у себя дома или в светском салоне. Никакой натянутости, она расхаживает по комнате, разговаривает, а ее глаза столь выразительны! У нее непростой характер, — он вспомнил, как она вырывалась из его объятий. — Но в ней есть и что-то детское». Отдельные интонации ее голоса, обиженный, но вместе с тем и ласковый взгляд пришли ему на память. «Послезавтра я буду осторожнее», — пообещал он коту, который забился под кровать от испуга. Он никогда не видел женщины и спрятался от мадам Шантелув. После ее ухода он крадучись приблизился к креслу, где она сидела, и стал настороженно обнюхивать его.
«Что ж, она проницательна, эта мадам Гиацинта. Она не захотела встретиться со мной в кафе или на улице. Издалека почуяла перспективу отдельного кабинета или комнаты в гостинице. Несмотря на то что я ясно дал ей понять, что не хочу приглашать ее к себе, она преспокойно заявилась сюда. Если поразмыслить хладнокровно, вся эта сцена с самого начала — одно сплошное притворство. Зачем приходить ко мне, если она не собирается поддерживать со мной близких отношений? Ей просто хотелось, чтобы я просил, умолял ее о том, что является предметом ее собственных желаний. Такова уж натура женщин! Она обхитрила меня, своим визитом смешала все мои карты. Но все это не делает ее менее желанной». Он отогнал от себя неприятные мысли. «Послезавтра все будет лучше». Она стояла перед его глазами и смотрела на него обманчиво-печально. Он мысленно снял с нее меха, узкое платье, и белое, стройное, теплое и гибкое тело предстало его восхищенному взору. «У нее не было детей, она и в тридцать лет, должно быть, по-девичьи свежа».
Опьяняющее чувство молодости охватило его. Дюрталь подошел к зеркалу. Его усталые глаза прояснились, лицо не казалось обрюзгшим, усы стали более благообразными, а волосы потемнели. «Хорошо, что я сегодня побрился». Но чем больше он вглядывался в зеркало, которое обычно игнорировал, тем яснее проступали его прежние черты. Его фигура, выросшая, подчиняясь душевному взлету, снова осела, и грусть осенила его задумчивое лицо. «Да, это не та внешность, которая нравится женщинам. Почему она выбрала меня? Ей бы не составило труда соблазнить кого угодно. Ну ладно, хватит пережевывать одно и то же. По правде говоря, моя любовь носит скорее головной характер. Все это ненадолго, и я уверен, что справлюсь с этим и не впаду в безумство».
IX
Он лег спать с мыслями о ней и, проснувшись, первым делом подумал о мадам Шантелув. Он перебирал, словно четки, различные соображения, терялся в догадках, устанавливал причинно-следственные отношения между фактами. Он снова спрашивал себя, почему она ни разу прежде не дала ему понять, что он ей нравится. Ни одного обнадеживающего взгляда, ни одного слова! И вдруг эта переписка! Куда проще было бы пригласить его к обеду или найти какую-нибудь другую возможность встретиться с ним у нее или на нейтральной территории.
Видимо, все дело в том, что это выглядело бы слишком банально. Она, должно быть, искушена в подобных вопросах. Она понимает, что лучше действовать инкогнито. Неизвестность разжигает воображение, воспаляет ум, подготавливает душу. Она хотела внести смятение в мое сердце и только после этого предпринять атаку, открыв свое имя.
Если это действительно так, то нельзя отказать ей в хитрости. Но, может быть, она просто слишком романтична? Или актриса по натуре? Ей нравятся интриги и она предваряет банальное блюдо пикантными аперитивами!
А ее муж, Шантелув? Дюрталь внезапно подумал о нем. Она так неосторожна, что ему легко выследить ее. Она назначает свидание в девять вечера, а ведь куда проще встречаться с любовником утром или днем, уйдя из дома якобы за покупками.
На этот новый вопрос он не мог найти ответа. Все это показалось ему неважным. Он снова впал в состояние, которое испытывал, гоняясь за незнакомкой, придуманной им во время чтения писем.
Ее образ окончательно изгладился из его памяти. Реальная, живая мадам Шантелув бередила его воображение, накаляла его разум и чувства. Он страстно желал ее и возлагал большие надежды на следующую встречу. А если она не придет? При мысли об этом он похолодел. Сумеет ли она ускользнуть из дома? А может быть, ей захочется подразнить его, подогреть тем самым его чувства?
«Пора кончать со всем этим бредом». Душевная лихорадка вот-вот окончательно парализует силы! Он беспокоился, как бы тревожное волнение не сказалось потом, в самый решительный момент, и не сделало из него посмешище.
«Лучше всего будет не думать больше об этом». И он отправился к Карексам, где его ждал обед в компании астролога Гевэнгея и де Герми.
«Это отвлечет меня от навязчивых мыслей», — пробормотал он, ощупью продвигаясь в кромешной темноте башни. Де Герми услышал его шаги и открыл дверь. Мазок дневного света лег на черную спираль ночи.
Достигнув лестничной клетки, Дюрталь увидел своего друга, в одной рубашке, без пиджака, одетого в фартук.
— Как видишь, дело идет полным ходом!
Он стоял над кастрюлей, в которой что-то бурлило, то и дело поглядывая на часы, которые он подвесил на гвоздь рядом с плитой. В его быстрых взглядах чувствовалась уверенность механика, наблюдающего за ходом своих машин.
— Посмотри! — он приподнял крышку.
Дюрталь наклонился и сквозь облако пара разглядел в кипящей жидкости какую-то мокрую тряпку.
— Это и есть та самая ляжка?
— Да, друг мой. Она завернута в материю, и воздух не имеет к ней доступа. Она должна тушиться в этом бульоне, согласись, довольно наваристом. Я бросил туда щепотку сухой травы, несколько долек чеснока, нарезанную кружочками морковь, лук, добавил мускатный орех, лавровый листок и чебрец. Пальчики оближешь… надеюсь, Гевэнгей не заставит себя ждать, так как это блюдо ни в коем случае нельзя передерживать на огне.
Откуда-то вынырнула мадам Карекс.
— Входите же, муж ждет вас.
Дюрталь застал его за разборкой книг. Они пожали друг другу руки. Дюрталь подошел к протертым от пыли книгам, разложенным на столе.
— Это что за исследования? О технике литья колоколов? Или о связи колоколов с богослужением? — спросил он.
— О литье? Нет. Хотя в них можно найти отдельные сведения о мастерах прежних лет или о сплавах красной меди и олова. Искусство литья колоколов за последние три века пришло в упадок. Оно процветало в средние века. В плавящиеся массы часто бросали драгоценности и добавляли благородные металлы. А может быть, дело в том, что теперь во время плавки никто не молится святому Антуану Эрмиту. Не знаю. Почему-то теперешние колокола все на один голос, безразлично покорный. А когда-то они походили немного на старых слуг, которые воспринимались уже как члены семьи и разделяли все выпавшие на ее долю радости и горести. А теперь что они могут дать духовенству и пастве? Они отошли на второй план, и за ними ничего больше не стоит.
