Герман Банг - У дороги
— Чертова подагра, — говорил Бай. — Все тело ломит.
— Давай я натру тебе руки, — говорила Катинка.
Это стало теперь обычной вечерней процедурой. Катинка натирала руки Бая чудодейственной мазью от подагры.
— Ну, хватит, — говорил Бай. Он еще раз-два переворачивался с боку на бок и засыпал.
Катинка слышала, как проходил ночной поезд. Он с грохотом катил через мост, пыхтя, шел мимо станции и уносился прочь.
Катинка зарывалась лицом в подушку, чтобы не разбудить Бая своим кашлем.
Пришла зима и с ней Рождество. Дома гостила Агнес, а под праздник к семейству Абель прибыло «почтовое ведомство».
Старушка Иенсен, как и в прошлом году, была приглашена со своим мопсом на станцию. Бель-Ами теперь носили на руках уже совершенно официально.
— Он ослеп, — говорила старушка Иенсен. Собака настолько обленилась, что даже не открывала глаз.
Зажгли елку, Бай принес запечатанную телеграмму и положил ее на столик Катинки.
Телеграмма была от Хуса…
Бай и Малыш-Бентсен дремали в конторе. Катинка и фрекен Иенсен сидели в гостиной у догоравшей елки.
Старушка Иенсен спросонок потряхивала головой, потом привалилась к фортепиано…
Катинка смотрела на погасшую елку. Ее рука тихо поглаживала телеграмму Хуса, лежавшую у нее на коленях.
6
Миновала зима, потом весна и улыбающееся полям лето.
— Дело дрянь, старина, — говорил Бай Кьеру, — вчера пришлось перебраться в комнату наверху. Человеку, днем занятому делами, по ночам нужен покой.
Кашель Катинки разносился по всему дому.
Мария приносила хозяйке разбавленное водой вино и оставалась стоять возле ее кровати. Грудь Катинки так и разрывалась от кашля.
— Спасибо, спасибо, — говорила она. — Иди ложись, — говорила она. И тяжело переводила дух. — Который теперь час?
— Половина четвертого…
— Только-то. — Катинка откидывалась на подушки. — Так рано.
Мария босиком на цыпочках возвращалась к своему дивану, и вскоре оттуда слышалось ее ровное дыхание. Ночник у кровати отбрасывал светлое пятно на безмолвный потолок. Катинка с закрытыми глазами лежала на подушке.
Незадолго до полудня она вставала и, закутавшись в одеяла, садилась на солнце на платформе.
Двенадцатичасовой поезд вел стройный машинист в нескромных панталонах. Он соскакивал на платформу и справлялся о здоровье фру Бай.
— Вот увидите, — говорил он, — чистый осенний воздух…
— Может быть, — говорила Катинка и протягивала ему влажную, слабую руку.
Бай провожал машиниста по платформе.
— Оба легких, — говорил Бай. У него появилась привычка — двумя пальцами смахивать слезинки…
— Все в воле Божьей, — говорил он и вздыхал.
Поезд трогался. Нескромный прыгал на подножку паровоза. И долго оглядывался на Катинку, которая сидела на солнце — исхудалая и бледная.
Жаль, ей-богу жаль… Такой прискорбный случай… А зимой ему даже померещилось было… Вечно она сидит на перроне, и глаза тоскливые-тоскливые…
Он раза два заходил к ним выпить с Баем стаканчик грога, но понял, что ошибся, — тут дело не выгорит…
Она, оказывается, просто-напросто была больна.
Паровозный свисток замирал за далью лугов. Небо и равнина светились в прозрачном осеннем воздухе.
Скворцы собирались стайками, гомозились на телеграфных проводах.
— Улетают, — говорила Катинка. И провожала глазами птичьи вереницы в безоблачном небе.
Приходил доктор и садился рядом с ней на скамью.
— Ну, как наши дела?
— Да вот, сижу и собираюсь с силами, — отвечала Катинка. — Для завтрашнего дня.
— Для завтрашнего? Ах да, завтра ведь день рождения. Да.
— Только помните наш уговор, дорогая фру.
— Да, да, как только отужинают, я лягу…
Это был день рождения Бая. Катинка не хотела лишать его привычной партии в ломбер. Она уже давно начала упрашивать доктора: она встанет и посидит за столом с гостями, а потом они все равно уйдут играть к Баю и даже не заметят, что она нездорова…
— Всего один день, — говорила она.
— А теперь вам пора домой, — сказал доктор.
— Хорошо. — Катинка встала…
— Позвольте, я помогу…
— Спасибо, это все из-за лестницы, — сказала она. — По лестнице мне трудно.
Ее бедные непослушные ноги еле-еле одолевали три низенькие ступеньки.
— Спасибо, доктор. Там моя шаль… Доктор берет со скамьи синюю шаль.
— Ваша любимица, — говорит он.
На пороге Катинка оглядывается и смотрит на поля.
— Нынче здесь так красиво, — говорит она.
В полдень она попросила принести в гостиную все, что нужно для приготовления салатов. И сама стала резать на маленькой доске свеклу и картофель.
Пришла фрекен Иенсен. Катинка кивнула ей головой.
— Вот видите, на это я еще гожусь, — сказала она. — Что слышно нового? — спросила она. Она откинулась на спинку стула. У нее устали руки — когда она поднимала их кверху, сильно болело в груди. — Я давно не видела ни фру Абель, ни ее дочерей…
— Они ждут, что Барнер получит назначение, — говорит старушка Иенсен.
— Ну да, он ведь подал прошение… Фрекен Иенсен угощают чашечкой кофе.
— Дай мне масла, Мария, — говорит Катинка.
Мария расставляет на столе целую батарею бутылок и салатниц.
— Какая тяжелая, — говорит Катинка, она с трудом поднимает большую бутыль с уксусом. Потом перемешивает салаты и пробует их.
— Нет, — вдруг говорит она и отодвигает салатницы… — Нет, я больше не чувствую вкуса.
Она сидит усталая, закрыв глаза. На ее щеках красные пятна.
— Дайте я помогу вам, — предлагает фрекен Иенсен.
— Спасибо, Мария поможет. Мне, пожалуй, лучше прилечь.
Но до самого вечера Мария то и дело вносит и уносит разные блюда, чтобы Катинка собственными глазами увидела — все ли в порядке. В груди у Катинки жжет, но она приподнимается в постели.
— Пусть все будет так, как привык Бай.
Она заставляет Марию принести в спальню праздничный сервиз, бокалы и столовое серебро, все начистить, протереть и расставить на столе.
Лежа в постели, Катинка считает и пересчитывает тарелки, и глаза у нее лихорадочно блестят.
— Кажется, все, — говорит она.
Она устало откидывается на подушку и трется о нее сухим, пылающим в лихорадке лицом.
— А ложки для грога, Мария, — говорит она вдруг. — Мы совсем забыли про ложки.
— Их можно положить на поднос, который подарил Хус, — говорит Мария. Она вносит ложки на маленьком японском подносе.
— Нет, не надо. — Катинка приподнимается в постели.
— Дай мне его, — говорит она. Она прикладывает горящие ладони к прохладной лакированной поверхности. И тихо лежит, держа в руках подаренный Хусом поднос.
Входит Бай и оглядывает расставленные на столе сверкающий фарфор и бокалы.
— Очень глупо, детка, — говорит он. — Очень глупо — я ведь говорил… Вот увидишь, тебе станет хуже и ты сляжешь… Тик. — Он берет ее за руку. — Да ты вся горишь…
— Пустое, — говорит Катинка и тихонько отнимает руку. — Лишь бы не упустить чего…
Бай разглядывает посуду.
— А компота разве не будет? — говорит он.
— Конечно, будет.
— А где же тогда компотницы?..
— Забыли… Вот видишь, Бай, надо самой входить во все мелочи, — говорит Катинка и откидывается на подушки.
В гости приглашена была «старая гвардия» — как выражался Бай.
— Мы, «старая гвардия», понимаем друг друга с полуслова, — говорил он. — Все свойские ребята.
«Свойские ребята» были трое помещиков во главе с Кьером, четвертым был сам Бай.
Сверх комплекта пригласили еще и Свенсена.
— Душа общества, — говорил о нем Бай Катинке. Катинка никогда не замечала, чтобы Свенсен был душой общества. В ее присутствии он не проявлял себя ничем — только и знал, что полировал ногти и жевал кончики усов.
— Прихвати его с собой, Кьер, — сказал Бай, — пусть будет пятым, с ним не соскучишься.
…Катинка сама открыла дверь в контору.
— Все готово, Бай, — сказала она.
Гости вошли в столовую. На Катинке было нарядное платье с высоким рюшем, подходившим вплотную к ее худенькому, осунувшемуся лицу.
За столом она сидела рядом с Кьером.
Заговорили о ее болезни.
— Вот увидите, зима свое дело сделает… чистый морозный воздух укрепляет силы.
— Морозный воздух, да, конечно.
— Выпьем за это, — предложил Бай. Выпили.
— До дна, — сказал Бай.
У каждого из «свойских ребят» под подбородком была приколота булавкой салфетка. Прежде чем отправить в рот очередную ложку салата под майонезом, они его обнюхивали.
— На оливковом масле, — сказал помещик Мортенсен и засопел.
Перед Катинкой стояла почти пустая тарелка. Из-за болей в груди она сидела совершенно прямо. Когда она пыталась есть, вилка дрожала в ее руке.
