Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 2
— Благодарю васъ, мистеръ Гедстонъ.
— Но я боюсь, — продолжалъ онъ, помолчавъ, мрачно глядя на Лиззи, не поднимавшую глазъ, и незамѣтно сжимая рукой сидѣнье своего стула, какъ будто хотѣлъ разломать его на куски, — но я боюсь, что мои покорныя услуги не будутъ благосклонно приняты вами.
Она не отвѣтила, и бѣдный, истерзанный Брадлей сидѣлъ передъ ней, борясь съ собою, подавленный муками страсти. Послѣ нѣсколькихъ мгновеній тягостнаго молчанія онъ досталъ изъ кармана платокъ и обтеръ себѣ лобъ и руки.
— Есть еще одна вещь, о которой я хотѣлъ бы съ вами поговорить; это самое важное изъ всего. Есть тутъ еще одна причина, одно личное, касающееся этого дѣла обстоятельство, котораго я вамъ еще не объяснялъ. Эта причина могла бы побудить васъ — я не говорю, что она навѣрно побудила бы, но могла бы, — могла бы побудить васъ измѣнить ваше рѣшеніе. Говорить о ней теперь неудобно. Не согласитесь ли вы, чтобы по этому предмету состоялось другое свиданіе?
— Съ Чарли, мистеръ Гедстонъ?
— Съ… Да, пожалуй, — поспѣшилъ онъ отвѣтить, перебивая себя. — Да! Пусть и онъ будетъ при этомъ… Итакъ, согласны вы на другое свиданіе при болѣе благопріятныхъ условіяхъ, прежде чѣмъ окончательно рѣшить вопросъ?
— Мнѣ не ясно значеніе вашихъ словъ, мистеръ Гедстонъ, — сказала Лиззи, покачавъ головой.
— Ограничьте пока ихъ значеніе тѣмъ, что вы получите объясненіе при вторичномъ свиданіи, — отвѣчалъ онъ.
— Объясненіе чего, мистеръ Гедстонъ? Я, право, не понимаю.
— Вы… вы все узнаете въ слѣдующій разъ. — И вдругъ, въ порывѣ отчаянія, онъ сказалъ: — Пусть все пока остается какъ есть. Сегодня я не могу говоритъ: я точно скованъ злыми чарами. — И потомъ прибавилъ: «Доброй ночи!» такимъ голосомъ, какъ будто просилъ о пощадѣ.
Онъ протянулъ ей руку. Когда она, съ замѣтной нерѣшимостью, чтобъ не сказать съ неохотой, дотронулась до нея, по тѣлу его пробѣжала непонятная дрожь, и лицо его, мертвенно блѣдное, покривилось, точно отъ боли. Послѣ этого онъ ушелъ.
Кукольная швея сидѣла, не мѣняя позы и глядя на дверь, за которой онъ скрылся, пока Лиззи не отодвинула въ сторону ея рабочую скамью и не сѣла возлѣ нея. Тогда, взглянувъ на подругу, какъ передъ тѣмъ она глядѣла на Гедстона и на дверь, миссъ Ренъ быстро и рѣзко вскинула голову, передернувъ подбородокъ, какъ она иногда это дѣлала, откинулась на спинку стула, скрестила руки и заговорила:
— Гм… если онъ… я разумѣю, конечно, того, кто станетъ ухаживать за мной, когда придетъ время… если онъ будетъ такого же сорта господиномъ, то можетъ не утруждать себя понапрасну. Онъ не пригодится мнѣ для побѣгушекъ и, вообще, ни для чего. Онъ этакъ, чего добраго, вспыхнетъ и на воздухъ взлетитъ.
— Ты, значитъ, постараешься отдѣлаться отъ него? — спросила Лиззи шутливо.
— Это не такъ-то легко, — отвѣтила миссъ Ренъ. — Онъ вѣдь одинъ не взлетитъ, а и меня утащитъ съ собой. Я знаю его штуки и повадки!
— Развѣ ты думаешь, что онъ захочетъ сдѣлать тебѣ зло? — опять спросила Лиззи.
— Не то, чтобы непремѣнно захочетъ, мой другъ, а только когда запасъ пороху и фосфорныя спички лежатъ рядомъ въ сосѣдней комнатѣ, такъ вѣдь это почти одно и то же, какъ если бы лежали около тебя.
— Загадочный человѣкъ, — проговорила задумчиво Лиззи.
— Я бы очень хотѣла, чтобы намъ съ тобой не довелось разгадывать эту загадку, — бойко отвѣчала миссъ Ренъ.
Обыкновеннымъ занятіемъ Лиззи, когда по вечерамъ онѣ съ Дженни оставались однѣ, было расчесывать длинныя свѣтлорусыя кудри послѣдней. И теперь, пока дѣвочка кончала работу, Лиззи развязала ленту, стягивавшую сзади ея чудные волосы, и они обильнымъ дождемъ упали на худенькія плечики, которыя сильно нуждались въ такомъ украшеніи.
— Оставь ихъ пока, душенька Лиззи, — сказала дѣвочка. — Лучше поговоримъ: здѣсь, у камина, такъ уютно.
Съ этими словами она, въ свою очередь, распустила черные волосы своей старшей подруги, и они, собственной тяжестью, упали ей на грудь роскошною волной. Какъ будто сравнивая цвѣтъ волосъ и дивясь ихъ контрасту, Дженни двумя-тремя поворотами своихъ проворныхъ рукъ расположила ихъ такъ ловко, что, приложившись щекой къ одной изъ темныхъ прядей волосъ Лиззи, казалось, укрывалась отъ всего міра въ своихъ собственныхъ густыхъ кудряхъ, между тѣмъ какъ лицо и лобъ Лиззи оставались совершенно открытыми передъ яркимъ свѣтомъ камина.
— Поговоримъ, — сказала Дженни, — поговоримъ о мистерѣ Юджинѣ Рейборнѣ.
Что-то блеснуло сквозь русые волосы, лежавшіе на черныхъ волосахъ, и если то была не звѣздочка, — а звѣздочки вѣдь не могутъ тамъ быть, — то ужъ, конечно, человѣческій глазъ, а если глазъ, то чей же, какъ не глазокъ миссъ Ренъ, ясный и сторожкій, какъ глазокъ той птички, имя которой она присвоила себѣ.
— Почему же непремѣнно о мистерѣ Рейборнѣ? — спросила въ отвѣтъ Лиззи.
— Ни по какой иной причинѣ, какъ только потому, что я такъ хочу… Не знаешь ты, онъ богатъ?
— Нѣтъ, не богатъ.
— Такъ значитъ бѣденъ?
— Да, я думаю, бѣденъ для джентльмена.
— Ахъ да, вѣдь и правда: онъ джентльменъ. Не нашего поля ягода, — вѣдь не нашего?
Лиззи покачала головой, задумчиво и грустно, и тихимъ голосомъ отвѣтила:
— Нѣтъ, о нѣтъ!
Дженни сидѣла, крѣпко прижавшись къ подругѣ, обнимая ее за талію одной рукой. Потихоньку работая одной рукой, она улучила удобный моментъ, чтобъ незамѣтно сдуть свои волосы въ томъ мѣстѣ, гдѣ они легли ей на лицо, и изъ-подъ порѣдѣвшей ихъ тѣни ея зоркій глазокъ блеснулъ еще ярче и, казалось, сдѣлался еще наблюдательнѣе.
— Когда мой явится на сцену, то онъ не будетъ джентльменомъ, а не то я скоро попрошу его убраться, откуда онъ пришелъ. Впрочемъ мой вѣдь не мистеръ Рейборнъ: этого я не плѣнила. Желала бы я знать, плѣнилъ ли его кто-нибудь, Лиззи?
— Очень вѣроятно.
— Ты думаешь?.. Кто бы такая могла это быть?
— Неужели такъ трудно повѣрить, что какая-нибудь знатная дама влюбилась въ него и что онъ тоже ее любитъ?
— Можетъ быть. Не знаю… А что бы ты, Лиззи, сказала о немъ, если бы ты была знатная дама?
— Я — знатная дама? — повторила она смѣясь. — Что за фантазія!
— Ничего, пусть будетъ фантазія, а все-таки скажи для примѣра.
— Я — знатная дама! Я бѣдная дѣвушка, работавшая веслами на рѣкѣ съ такимъ же бѣднякомъ — отцомъ! Я отвезла моего бѣднаго отца на рѣку и возвратилась съ нимъ домой въ ту ночь, когда увидала его въ первый разъ. Я до того оробѣла отъ его взгляда, что встала и вышла изъ комнаты…
«Онъ однако взглянулъ на тебя еще въ ту ночь, хоть ты была и не знатная дама», подумала миссъ Ренъ.
— Я — знатная дама! — продолжала Лиззи тихимъ, подавленнымъ голосомъ, не отводя глазъ отъ огня. — Я — знатная дама, когда съ могилы моего отца даже еще не смыто незаслуженное пятно подозрѣнія и когда онъ самъ старается очистить его память изъ участія ко мнѣ. Я — знатная дама! Вотъ придумала!
— Пусть это будетъ только фантазія, — не все ли равно? — подстрекала миссъ Ренъ.
— Слишкомъ смѣло, Дженни, моя дорогая, слишкомъ ужъ смѣло! Мои мечты не залетаютъ такъ высоко.
Тускло горѣвшее пламя вдругъ вспыхнуло и освѣтило ея улыбку, покорную и печальную.
— Ну, пусъ я просто капризничаю, Лиззи. Все равно, меня надо утѣшить: развѣ ты не знаешь, что я — такая, какъ я есть, слабая, больная малютка, — весь день сегодня билась съ моимъ негоднымъ ребенкомъ? Погляди же въ огонь: мнѣ хочется послушать твою сказку, ту, какую ты разсказывала, когда жила въ томъ скучномъ старомъ домѣ, что былъ когда-то мельницей. Загляни вонъ туда… Какъ это ты называла, когда предсказывала судьбу своему брату, котораго, въ скобкахъ сказать, я не очень-то жалую.
— Въ ямку подъ огнемъ?
— Да, да! Ты отыщешь тамъ леди, о которой мы говорили, — я знаю.
— Гораздо легче, конечно, чѣмъ я, могла бы сдѣлать леди изъ такого матеріала, какъ я.
Быстрый глазокъ внимательно блеснулъ снизу вверхъ на задумчивое лицо, грустно склонившееся надъ огнемъ.
— Ну что жъ, нашли мы нашу знатную даму?
Лиззи кивнула головой и спросила:
— Она должна быть богата?
— Ей не мѣшаетъ быть богатой, я думаю, потому что онъ бѣденъ.
— Ну, такъ она богата… Она должна быть красавицей?
— Такъ какъ ты красавица, Лиззи, то пусть ужъ и она будетъ красавица.
— Она очень красива.
— Что же она думаетъ о немъ? — спросила Дженни тихимъ голосомъ, зорко слѣдя, въ и ступившую паузу, за лицомъ, глядѣвшимъ въ огонь.
— Она рада, рада быть богатой, чтобы онъ ни въ чемъ не нуждался. Она рада, рада быть красавицей, чтобъ онъ могъ гордиться ею. Ея бѣдное сердце…
— Что? Бѣдное сердце? — переспросила миссъ Ренъ.
— Ея сердце боготворитъ его всею своею любовью, всею своей правдой. Съ нимъ она готова умереть… или лучше — за него. Она знаетъ, что у него есть недостатки, но думаетъ, что они развились отъ одиночества, оттого, что у него не было близкаго человѣка, не было никого для души. И она — эта богатая и знатная красавица, до которой мнѣ такъ далеко, — говоритъ: «Только возьми меня, пополни мною эту пустоту, посмотри, какъ я мало думаю о себѣ, испытай, что я могу для тебя сдѣлать и вынести за тебя, и ты увидишь, что ты станешь лучше благодаря мнѣ, хотя я неизмѣримо хуже тебя, хотя въ сравненіи съ тобой я — ничтожество».
