Джозеф Конрад - Победа
«Я поговорю с ним вечером», — сказал себе Шомберг.
Он пил утренний чай в пижаме, на веранде, когда солнце не поднялось еще над верхушками деревьев ограды и покуда серебрившаяся еще на газоне роса украшала бриллиантами цветы средней клумбы и делала более темным желтый гравий аллеи.
«Вот что я сделаю. Я не спрячусь. Я выйду и наложу на него руку, когда он пойдет спать с выручкой в руках».
В сущности говоря, кем был этот субъект, если не обыкновенным жуликом? Преступный тип? О да, конечно, преступный, в весьма достаточной степени. Шомберг почувствовал, как внутри у него пробежала дрожь. Но даже самый закоренелый преступник подумает не раз и не два прежде, чем убить публично мирного гражданина цивилизованного города с европейским управлением. Он пожал плечами. Черт возьми! Он снова вздрогнул. Затем неуверенным шагом направился в свою комнату одеваться. Решение было принято, он не хотел его изменять, но у него еще были колебания. Они развивались и разрастались на своем ложе с боку на бок не менее двадцати раз, как это делают некоторые растения, по мере того, как день подвигался вперед. Время от времени сомнения вгоняли его в испарину; они сделали совершенно немыслимой послеполуденную сиесту. Перевернувшись, трактирщик отказался от этой пародии отдыха, встал и сошел вниз.
Было между тремя и четырьмя часами — время глубочайшего покоя. Даже цветы, казалось, дремали на своих украшенных сонными листьями стебельках. Воздух был неподвижен, так как морской бриз еще не поднимался. Слуги исчезли, чтобы урвать кусочек сна там и сям, в тени, позади дома. Госпожа Шомберг, наверху, в комнате с опущенными шторами, сооружала свои длинные английские локоны, готовясь к своему ежедневному занятию. Ни один клиент никогда не нарушал в этот час покоя заведения. Бродя по дому, в полном одиночестве, Шомберг отпрянул от двери бильярдной, словно увидев поднявшуюся перед ним змею. Среди бильярдов, непокрытых столиков и множества пустых стульев, спиною к стене сидел в одиночестве господин секретарь Рикардо с колодою собственных карт, с которою он никогда не расставался, и с быстротою молнии проделывал настоящие чудеса метания. Шомберг удалился бы бесшумно, если бы Рикардо не повернул головы. Чувствуя, что он замечен, трактирщик счел более безопасным войти. Внутреннее сознание своего унижения перед этими людьми заставляло его выпячивать грудь и принимать строгий вид. Сжимая обеими руками колоду карт, Рикардо смотрел, как он приближался.
— Вы, быть может, чего-нибудь желаете? — спросил Шомберг тоном лейтенанта запаса.
Рикардо молча покачал головою и, казалось, ожидал. С ним Шомберг обычно обменивался десятком-другим слов в течение дня. Он был гораздо разговорчивее своего патрона. Случалось, что он точь-в-точь походил на большинство человеческих существ своего класса, и даже в эту минуту, казалось, был в хорошем настроении.
Неожиданно, разложив веером десяток карт, рубашкой кверху, он резко протянул их трактирщику.
— Ну-ка, старина, вытащите одну — живо!
Шомберг заметно удивился, но поспешно взял карту. Глаза Мартина Рикардо сверкнули фосфорическим светом в темноте комнаты, защищенной шторами от жары и от ослепительного света тропиков.
— Это король червей, — засмеялся он, показывая на мгновс ние зубы.
Шомберг посмотрел на карту, увидел, что это была именно та, и положил ее на стол.
— Девять раз из десяти я заставлю вас взять ту, какую я захочу, — ликовал секретарь со странным подергиванием губ и зеленым огоньком в поднятых кверху глазах.
Шомберг не сводил с него глаз, не говоря ни слова. В продолжение нескольких секунд ни один из них не шевелился; наконец, Рикардо опустил глаза и, разжав пальцы, уронил всю колоду на стол, Шомберг сел. Он сел потому, что у него подкашивались ноги. Во рту у него пересохло. Усевшись, он почувствовал, что может говорить. Он выпрямился, словно на параде.
— Вы ловки в такого рода вещах, — сказал он.
— Дело тренировки, — ответил секретарь.
Фальшивая любезность помешала Шомбергу уйти, и трактирщик, по собственному своему малодушию, оказался вовлеченным в беседу, одна мысль о которой наполняла его страхом. Надо отдать ему справедливость — он скрывал свою трусость с ловкостью, которая делала ему честь. Привычка выпячивать грудь и говорить суровым тоном немало помогала ему. У него это тоже было «делом тренировки», и весьма возможно, что он сохранил бы этот вид да конца, до последней минуты, до того рокового момента, когда его сломило бы усилие, которое повергло бы его задыхающимся на землю.
Его тайное смущение усиливалось еще тем, что он не знал, что сказать. Он сумел только сделать одно замечание:
— Вы, кажется, любите карты?
— Это вас удивляет? — спросил Рикардо тоном спокойной уверенности. — Как же мне их не любить?
Потом внезапно воскликнул с жаром:
— Люблю ли я карты? О да, страстно!
Это восклицание было подчеркнуто скромным опусканием ресниц, сдержанным видом, словно он признавался в страсти иного характера. Шомберг старался найти другую тему для разговора, но ничего не нашел. Его обычные скандальные сплетни были здесь неуместны. Эти жулики никого не знали на двести миль в окружности. Шомбергу пришлось поневоле вернуться к прежней теме разговора:
— Я думаю, вы их всегда любили, с юных лет.
Рикардо все еще не поднимал глаз. Руки его рассеянно играли на столе колодою карт.
— О нет, не так рано. Я начал играть на судах, на баке, знае — гс, в грубые матросские игры, на табак. Мы проводили за ними, бывало, все время отдыха, вокруг какого-нибудь ларька, под фонарем. Мы едва успевали проглотить кусок соленой конины; некогда было ни спать, ни есть. Мы едва могли держаться на ногах, когда выходили на палубу. Вот это называлось играть! Да!
Потом добавил другим тоном:
— Меня с детства готовили к морю.
Шомберг задумался, не теряя ощущения надвигавшейся беды. Рикардо продолжал:
— Впрочем, я недурно делал свою морскую карьеру. Я сделался помощником на шхуне, или яхте, если вы предпочитаете; хорошее место, которое в Мексиканском заливе являлось такой синекурой, какие не встречаются дважды в жизни. Да, я был помощником на этом судне, когда бросил море, чтобы последовать за н и м.
Движением подбородка Рикардо указал на комнату второго лажа, из чего Шомберг, болезненно почувствовавший напоминание о существовании мистера Джонса, заключил, что этот последний удалился в свою комнату. Рикардо, наблюдавший за ним сквозь опущенные ресницы, сказал:
— Мы с ним плавали на одном судне.
— С мистером Джонсом? Разве он тоже моряк?
При этих словах Рикардо поднял ресницы.
— Он такой же мистер Джонс, как вы, — сказал он с видимою гордостью. — Он — моряк! Вот оно, ваше невежество! Да, впрочем, чего и ожидать от иностранца?! Я — англичанин и узнаю джентльмена с первого взгляда. Я узнал бы его пьяного, в канаве, в тюрьме, на виселице. Есть что-то… это не только манера, это… Но вам бесполезно объяснять. Вы не англичанин; если бы вы им были, вы не нуждались бы в объяснениях…
Волна неожиданной говорливости прорвала плотину где-то в самой сокровенной глубине этого человека, разжижила его буйную кровь и смягчила его безжалостные нервы. Шомберг испытывал смешанное с опасением облегчение, как если бы огромная, дикая кошка вздумала тереться об его ноги в припадке необъяснимого дружелюбия. Ни один осторожный человек не посмел бы шевельнуться в подобном случае. Шомберг не шевелился. Рикардо уселся поудобнее, положив локти на стол. Шомберг выпрямился.
— На этой яхте или шхуне, если вам так больше нравится, я служил у десяти джентльменов одновременно. Это вас удивляет, а? Да, да, у десяти. Или, лучше сказать, их было девять буржуев, довольно приличных в своем роде, и один настоящий джентльмен, который был не кто иной, как…
Рикардо снова сделал движение подбородком, словно хотел сказать: «Он, единственный!»
— Тут ошибки не было, — продолжал он. — Я распознал его с первого взгляда. Как? Почему? Почем я знаю! Мне не случалось видеть так уж много джентльменов. И все же, так или иначе, и его распознал. Если бы вы были англичанином, вы…
— Что же делали на вашей яхте? — перебил Шомберг, отва жившись проявить некоторое нетерпение, потому что эти рас суждения о национальности окончательно расстраивали ему нервы. — В чем заключалась игра?
— А вы не так уж глупы! Действительно, игра была, как рал такая комедия, которую могут устроить между собою джентль мены, чтобы позволить себе роскошь приключений в погоне за кладом. Вы понимаете, каждый из них внес известную сумму на покупку яхты. Их агент нанял меня вместе с капитаном. Разу меется, все было сделано в строжайшей тайне. Мне кажется, что он все время подмигивал… Я не ошибся. Но это было не наше дело. Они могли швырять свои деньги, как хотели; жаль, что их не больше попало в нашу сторону. Только хорошее жалованье — и все тут. Впрочем, к черту, большое или маленькое жалованье. Это мое мнение.
