Курбан Саид - Девушка из Золотого Рога
Араб умолкает, потом подходит к краю башни и показывает вниз.
— Там, на каждом камне следы разбившегося тела Хасана.
Джон Ролланд смотрит вниз. Толстая жила выступает у него на лбу. Неожиданно он плюет в пропасть и в порыве гнева кричит на арабском:
— Сукин сын! Соблазнить жену халифа!!!!
Проводник услышав арабские проклятия, застывает на месте. Сэм Дут протягивает ему банкноту и незаметно показывая на Джона говорит:
— Осторожно! Молодой господин не совсем нормальный.
Он уводит Ролланда вниз. Они едут в город и долго гуляют по узким базарным улочкам. Верблюды проходят мимо, и их головы покачиваются, как колосья на ветру.
Они заходят в кафе.
— Кофе, — заказывает Ролланд и затягивается длинным наргиле.
Он молчит, зло вонзая зубы в янтарный мундштук, и Сэму становится от этого жутко.
— Пойдем в отель, — предлагает он, и Джон кивает в ответ.
Вечера облаченный в смокинг Ролланд проводит в баре отеля, за рюмкой хеннеси[12] и объясняет своему соседу, французскому коммерсанту, что он американец, путешествует от скуки и говорит только по-английски.
— Это страна дикарей, — высокомерно говорит он. — Местные жители выглядят такими грязными. Я думаю, что они очень редко пользуются ванной.
— Совершенно верно, — отвечает француз. — У них вообще нет ванн. Они действительно очень грязные.
— Они говорят на французском или у них есть свой язык? — невинно интересуется Ролланд.
— У них есть свой язык, но это какой-то дикий язык, который невозможно выучить.
Неосведомленность чужака трогает француза и он считает своим долгом просветить американца.
— Знаете ли, — с улыбкой объясняет он. — До того, как мы пришли на эту землю они были почти что каннибалами. Настоящими дикарями. Еще двести лет тому назад здесь правил сущий монстр — Халиф Мулаи Исмаил. Вы только представьте, он оставил после себя двенадцать тысяч сыновей и восемнадцать тысяч дочерей. Целый народ.
Француз громко смеется и Ролланд присоединяется к нему.
— Должно быть непросто ориентироваться в таком количестве детей, — говорит он задумчиво. — Одни только дни рождений…
— Эти люди не празднуют дней рождения. Они же дикари. Своего старшего и самого красивого сына этот халиф приказал положить между двумя досками и негры из Тимбукту медленно распилили его.
— Какой ужас! Как сэндвич! — говорит Ролланд. — Как хорошо, что халифов больше не существует.
— Кое-где еще сохранились, но они уже не играют никакой роли. Просто так, для видимости. Кстати, завтра пятница. Они по пятницам устраивают что-то вроде парада. Приходите в половине одиннадцатого во двор дворца. Вам понравится.
— Я приду, — серьезно отвечает Ролланд и смотрит на Сэма Дута, который жует подсоленный миндаль и озабоченно смотрит на него.
Ровно в половине одиннадцатого Джон Ролланд вошел в огромный двор белого дворца. Сэм недовольно следовал за ним, таща в руках фотоаппарат. Лучше бы Джон не посещал никаких халифских дворцов. Но Джон был своенравным человеком и часто сам сыпал соль на почти уже заживающую рану.
Залитая солнцем площадь была заполнена конной гвардией. Толстые негры с блестящими лицами, синими губами, в красных брюках и белоснежных тюрбанах, как вкопанные сидели на знатных арабских скакунах.
— Негр из Тимбукту, — прошептал Джон, вспомнив о принце, которого когда-то на окраине города распилил предок одного из этих негров.
Воздух взорвался грохотом барабанов. В руках негров-гвардейцев сверкнула сталь. Сабли и флаги опустились. Медленно распахнулись внутренние двери дворца. Стоявшие в ряд знатные вельможи опустились на колени, касаясь красными фесками травы. Два офицера императорской гвардии выехали верхом из дворца. За ними медленным парадным шагом вышли два негра, ведя под узды белоснежного жеребца под шитым золотом седлом. Всадника не было. Конь шел медленной и размеренной поступью. Вслед за ним — согнутые плечи, длинные бороды, развевающиеся на ветру белоснежные одежды — шли министры. И только потом — большая позолоченная карета с зеркальными окнами. За окном — узкое, темное лицо, черные глаза и нежные руки, перебирающие жемчужные четки. Его Величество — халиф и шериф. Дикий возглас черного офицера и ряды всадников сомкнулись. Над мечетью медленно разворачивается зеленое знамя Пророка.
Неожиданно, из рядов зрителей выбегает человек, который бешено несется по зеленому двору, размахивая руками. За ним бежит толстяк с фотоаппаратом через плечо. Первый останавливается у ворот, что-то рычит на непонятном языке и его серые глаза становятся совсем белыми.
— Ваше Высочество, — кричит толстяк, — успокойтесь, Ваше Высочество!
Но тот хватает его за шиворот и неистово трясет неожиданно обретшими силу руками. На его губах выступает пена, серые безумные глаза приближаются к лицу толстяка и каким-то совершенно незнакомым хриплым голосом он кричит:
— Поехали отсюда! Вон! Сейчас же! Сию же минуту! Больше нет никаких халифов! Всё маскарад! Мечети! Верблюды! Сигареты! Всё прочь!
Он запрыгивает в такси, толстяк следует за ним.
— Куда? — спрашивает он, совсем пав духом.
— В аэропорт.
А потом он роняет голову на плечо другу, его тело вздрагивает, и толстяк слышит судорожные всхлипывания.
— Этого не может быть, — стонет Ролланд, оплакивая исчезнувшую империю, халифов на Босфоре, длинную череду принцев, которые жили до него, писали стихи, жили в таинственных дворцах и, оставили его одного в этом чужом, холодном, жестоком мире, чтобы теперь при виде ярких мундиров черной гвардии, торжественного шествия министров, кареты чужого халифа в его душе вновь ожили воспоминания об исчезнувшей роскоши императорского дворца на Босфоре.
Джон выпрямляется, плотно сжимает губы.
— Мы летим в Париж. Там нет мечетей и монархов.
— Мне очень дорого твое здоровье и потому разреши мне покорнейше сообщить тебе, что в Париже есть большая и красивая, отделанная мрамором мечеть. Кроме того, там живет шахиншах, изгнанный из Персии, а также некоторые родственники изгнанного принца Абдул Керима, которым Париж предоставил убежище.
— В таком случае, мы не поедем туда.
Джон Ролланд поправил галстук, и в нем не осталось ничего от изгнанного принца.
— Тогда поедем куда-нибудь еще. В нормальную здоровую страну, без призраков и негров. Я хочу в Европу, развлечься, понимаешь развлечься.
— Может в Берлин, — предлагает Сэм Дут и Джон равнодушно и устало кивает головой.
— Ладно, в Берлин.
Такси останавливается у аэродрома.
Глава 16
Вечерний Берлин тонет в огнях. Джон Ролланд прогуливается по Курфюрстендам и заказывает себе в «Кемпински» холодную утку.
— Я хочу начать новую жизнь, — говорит он Сэму Дуту и тот кивает в ответ, ибо он уже не в первый раз слышит эту фразу. Они направляются на Харденбергштрассе и начинают там новую жизнь. В час ночи, когда они выходят из бара «Барберина», Джон Ролланд еле держится на ногах и пытается втолковать водителю такси все преимущества трезвого образа жизни. Таксист равнодушно слушает его, и ориентируясь по смуглому лицу Сэма Дута и восточному профилю Ролланда, отвозит пассажиров по Королевской аллее вниз, в ресторан «Ориент». Там они сходят и исчезают за красным занавесом входной двери.
Половина второго ночи. Красный устланный коврами зал ресторана переполнен. За пианино сидит молодой человек и играет фокстрот, ванстеп, танго, а один раз даже вальс.
Головы посетителей покачиваются в такт музыки и напоминают редиски, плавающие в воде. То там, то здесь в изредка позевывающих ртах сверкали сквозь табачный дым золотые зубы, и оттого темно-красный зал напоминал огромный зев, заполненный кривыми и золотыми зубами. Официанты передвигаются по залу, словно марионетки в турецком театре теней. Счета лежат на тарелках, как прошение о помиловании, обращенное хозяевами ресторана к посетителям. Зал постепенно опустошается. Полупьяные гости сидят молча, окутанные утренними сумерками. Их бледные и бесцветные лица делают их похожими на экспонатов музея восковых фигур.
Никто уже не слушает музыку, которую играет пианист, никто не замечает, как лихой фокстрот становится медленней, переходя в какую-то необычную и волнующую мелодию. В темном, накуренном зале звучит некое подобие гимна, и Джону Ролланду слышатся в его звуках легкая поступь баядерок и матово-голубой узор персидских миниатюр.
У него пересохло в горле, он жадно выпивает коктейль и смотрит на Сэма Дута.
— Индокитайская гамма, — говорит он моргая. Сэм Дут подзывает к себе метрдотеля. Через пять минут музыкант уже сидит перед Ролландом. На столе стоят бокалы с вином. Джон Ролланд высокомерно говорит по-английски:
