Любитель полыни - Танидзаки Дзюнъитиро

— В глубине этих старинных домов так темно, что вообще не видно, что находится за решёткой.

— Это потому, что на улице слишком много света. Посмотрите, земля кажется совершенно белой.

Канамэ вспомнились люди, которые в своё время жили в глубине такого же тёмного дома и скрывались за занавесками. У них были такие же лица, как у кукол Бунраку, и они вели такой же образ жизни, какой изображался на сцене. Мир, в котором жили персонажи пьесы «Дондоро» О-Юми, Ава-но Дзюробэй, паломница О-Цуру, был без сомнения именно таким, как этот город. Разве идущая рядом с ним О-Хиса — не одна из таких людей? Пятьдесят или сто лет назад в весенний день женщина, точь-в-точь О-Хиса, в таком же платье, с таким же поясом, с коробками с едой шла по этой дороге в театр. Или за решёткой дома играла «Снег». Поистине, О-Хиса была призраком далёкой феодальной эпохи.

11

Как утверждают жители Авадзи, кукольный театр возник на их острове. И поныне в деревне Итимура на пути от Сумото до Фукура существует семь трупп кукольного театра, а в старину их было тридцать шесть, и Итимура обычно называют Деревней кукол. Когда-то здесь обосновался бежавший из столицы аристократ и начал от скуки мастерить кукол и ими манипулировать. Знаменитые Авадзи Гэннодзё — его потомки. Это старинный род, и до сих пор они живут в деревне в прекрасной усадьбе, дают представления не только на своём острове, но ездят и на Сикоку и в Тюгоку. Но семья Гэннодзё не единственная; немного преувеличивая, можно сказать, что во всей деревне нет ни одного человека, который не был бы рассказчиком, или исполнителем на сямисэн, или кукловодом, или организатором труппы. В страдную пору они работают в поле, а когда работы окончены, сколачивают труппу и бродят по острову. Это в подлинном смысле народное искусство, которое возникло здесь и не подвергалось сторонним влияниям. Театральные представления устраиваются главным образом два раза в год, в мае и на Новый год, в то время их можно видеть повсюду, начиная с Сумото, Фукура, Юра, Сидзуки. В больших городах труппы снимают помещения, но обычно просто связывают толстые брёвна, из циновок делают ограду и дают спектакль прямо под открытым небом, а если пойдёт дождь, представление окончено, и все расходятся по домам. На Авадзи люди, до безумия любящие театр, не редкость. Некоторые готовы смотреть даже представления бродячих артистов с маленькими куклами, которыми может управлять один человек; они ходят из города в город, а если их приглашают в дом, читают отрывки из пьес и показывают танцы кукол. Есть люди, которые буквально сходят с ума и до того любят кукол, что тратят на них всё своё состояние.

Однако, к сожалению, и эта гордость родных мест в новые времена постепенно приходит в упадок. Куклы ветшают, и нет специалистов, которые бы делали новых. Сейчас на острове всего лишь три человека, по праву именующихся мастерами по изготовлению кукол: это Тэнгу Хиса, живущий в Авадзи Токусима, его ученик Тэнгу Бэн и Юракамэ в порту Юра. Из них подлинным мастером своего дела считается Тэнгу Хиса, но ему уже шестьдесят или семьдесят лет, и когда он скончается, его искусство исчезнет навсегда. Тэнгу Бэн перебрался в Осака и работает с театральными компаниями, но он только приводит в порядок старых кукол, заново красит им лица белой краской. Что касается Юракамэ, то отец его создавал прекрасные образцы, а он сам то ли цирюльник, то ли что-то в этом роде и занимается починкой кукольных голов только в свободное время. Поскольку новых кукол больше не производят, театры постоянно отдают в починку старые. Поэтому каждый год в праздник Бон^[61] и перед Новым годом из разных мест привозят несколько десятков повреждённых «артистов», и в это время по дешёвке можно у мастера купить пару изношенных головок.

Старик приехал на Авадзи, чтобы выяснить, насколько правдивы эти слухи. Он давно хотел приобрести куклу, но достать в театральных компаниях вышедшую из употребления куклу очень трудно, такое дело связано с множеством хлопот. Кто-то ему сказал, что это можно сделать на Авадзи, и во время своего паломничества он хотел не только смотреть спектакли, но и посетить Юракамэ в порту Юра, а потом дом Гэннодзё в Деревне кукол и на обратном пути на корабле из Фукура увидеть пролив Наруто, переехать в Токудзима, где встретиться с Тэнгу Хиса.

— Какое здесь спокойствие, Канамэ-сан! — воскликнул старик, входя в помещение театра.

— Да, ощущение полного покоя, — отозвался Канамэ, переглядываясь со стариком.

Действительно, атмосферу в помещении можно было передать именно этим словом. Однажды в тёплый день в конце апреля Канамэ отправился в храм Мибу смотреть пантомиму.^[62] На территории храма особенно чувствовалась приятная атмосфера ясного весеннего дня, и когда он сел на своё место, его разморило. Слышались громкие голоса играющих детей, под солнцем стеклянным блеском сверкали полотнища палаток, разбитых в храмовый праздник, — там продавались дешёвые сладости и маски. Со сцены доносились вялые звуки инструментов, под которые шла пантомима… Всё невольно навевало сладкую дремоту. Он и задремал и, спохватившись, открыл глаза… И снова заснул, и снова открыл глаза… Это повторялось несколько раз, и каждый раз на сцене продолжалось то же представление под вялые звуки той же музыки, а солнце так же ярко освещало палатки, шумели дети, и казалось, длинный весенний день никогда не кончится. Заснув, Канамэ видел множество бессвязных снов, и когда он проснулся… Но действительно ли он проснулся? Он был в беззаботном настроении, ему казалось, что он где-то далеко от мирской суеты, в эпохе Великого спокойствия или в стране Персикового источника.^[63] Впервые он испытал подобное чувство, когда в детстве в Суйтэнгу^[64] смотрел семьдесят пять номеров о-кагура,^[65] и сейчас, войдя в балаган, ощутил ту же атмосферу.

Помещение было покрыто и огорожено циновками, но между ними оставались щели, и внутрь проникали солнечные лучи. Там и сям виднелись синее небо и трава на берегу реки. Табачный дым внутри должен был бы всё застилать туманом, но от ветра, который дул над китайской викой, одуванчиками и репой и влетал в театр, воздух был чист, как под открытым небом. На голую землю в партере были положены циновки, а на них — подушки для сидения. Деревенские дети ели сласти и мандарины, на сцену они не смотрели и шумели, как будто играли в детском саду. Всё было очень похоже на исполнение деревенских кагура.

— Действительно, это очень отличается от театра в Осака.

С коробками для еды в руках они некоторое время в нерешительности стояли у входа и смотрели на шаливших детей.

— Спектакль уже начался. Смотрите, на сцене движутся куклы.

Зрелище, на которое поверх детских голов был устремлён взгляд Канамэ, совершенно не походило на то, что он видел в театре Бэнтэндза. Здесь была волшебная страна, фантастический мир, в котором сохранялось что-то от простоты и ясности сказок для детей. Через всю сцену был протянут занавес из шёлка юдзэн с узором в виде цветов вьюна. Вероятно, шла первая сцена, «Охота на светлячков». Молодой самурай, должно быть Комадзава, и барышня-красавица Миюки сидели рядышком в лодке и, закрываясь веерами, то кивали друг другу, то что-то шептали. Это, как казалось, была очаровательная сцена, но ни слова рассказчика, ни звуки сямисэн до Канамэ не долетали, он видел только маленьких мужчину и женщину. Здесь не возникало ощущения реальности, как при исполнении Бунгоро. Казалось, куклы вместе с деревенскими детьми простодушно забавлялись.

О-Хиса предложила пойти в ложу, но старик считал, что лучше всего смотреть снизу, он выбрал место в партере, и они уселись. Весна была в полном разгаре, уже показалась молодая трава, но через тонкие подушки чувствовались влажность голой земли и пронизывающий до костей холод.

— Я долго так не выдержу, — сказала О-Хиса и уселась на три подушки, положенные одна на другую. — Это вообще вредно для здоровья.

Она стала настойчиво предлагать перейти в ложу, но старик на её жалобы внимания не обращал.