Август Стриндберг - Серебряное озеро
Непогода разыгралась пуще прежнего, ветер переменился, под черепицей крыши жалобно пищали стрижи, в стену дома тыкалось ветвями дерево; я вслушивался, готовый объяснить всякий непривычный звук, только бы не дать своему воображению выкинуть какой-нибудь фортель, не соблазниться на историю с привидениями. И тут снаружи донеслось странное шелестящее трепыхание — точно билось сохнущее на веревке белье или шуршали крахмальные юбки; причину его я установить не мог, а потому забеспокоился. Вот непонятные предметы словно пустились в пляс, и, выглянув в окно, я обнаружил два полотнища, которые кружились то вместе, то порознь, то гоняясь друг за дружкой, то снова расходясь в разные стороны: это были забытые на веранде газеты. Я зашел в соседнюю комнату проверить, не скинул ли малыш одеяло. Так оно и было, но он хотя бы по-прежнему лежал в кроватке, ничком, подобрав под себя колени и распростерши в стороны руки, точно склонившийся в молитве уроженец Востока. Я укрыл его и вернулся в залу. Уже из дверей я заметил посреди комнаты жену. Она дрожала всем телом, и на лице ее, казалось, боролись два выражения: страха и гнева.
— Почему ты не сказал мне, что тут есть привидения?! — вскричала она.
— Потому что сам в них не верил и хотел поберечь тебя.
— Почему ты запер дверь?
— Чтобы она не стояла нараспашку и не билась в эту непогоду.
Жена промолчала. Тогда я сам возобновил разговор, как бы бросая ей трап:
— Хорошо провела вечер?
Она помедлила с ответом, словно смакуя его:
— О да, нам было очень весело!
Я заметил, что она обманывает меня, только бы не выпустить из рук козырь.
Теперь наступила ее очередь спрашивать:
— У тебя были гости?
— Ничего подобного!
— Кого же я тогда встретила во дворе?
— Можешь описать внешность?
— Дама в черном с двумя девочками в красных платьицах.
У меня по жилам пронесся ледяной дух смерти — так бывает, когда сталкиваешься с непостижимым явлением. К счастью, супруга не заметила моей бледности, поскольку взгляд ее упал на красную обложку бедекера. На лице жены появилось огорченное выражение, которое мгновенно сменилось досадой, негодованием и, наконец, злостью.
— Я вижу, ты надумал уехать.
— Да!
— Бросаешь нас на произвол судьбы.
— Нет, спасаюсь бегством, пока ты не убила меня и не выкинула на мусорную кучу.
Жена ушла к ребенку и закрыла за собой дверь. Теперь я слышал, что она переобулась — надела кожаные туфли на деревянных каблуках, которые издавали невыносимый грохот. Этими каблуками жена по приходе домой будила и меня, и сына, причем, похоже, стук их доставлял ей такое же удовольствие, как мне — раздражение. Я не раз учтиво просил ее ходить потише, чтобы не будить малыша, на что она неизменно отвечала: «Конечно, ты всегда заботишься только о ребенке». Ну что ж, я тоже пошел спать — на свое место в соседней с ними комнате — и в конце концов заснул, предварительно наслушавшись топота туфель сначала из залы, потом из коридора. Проспал я, видимо, около часа, после чего меня разбудил умопомрачительный грохот входной двери. Это распустились мои швартовы, и, поскольку ветер не умеет развязывать узлов, я предположил, что ему помогла женская ручка. Меня разозлил ее злой умысел, и я продолжал лежать, слыша, как ворочается на постели супруга, но не желая подняться. Я дошел до того, что наслаждался каждым громовым ударом двери о стену, поскольку знал, как при этом страдает жена. Когда я, вопреки расчетам супруги, так и не встал, то ощутил ее ненависть сквозь стену: в комнату прямо-таки вливалась удушливая отрава еле прикрытого злодейства, неудавшихся козней. Между тем начала биться и дверь черного хода, так что звуки стали походить на канонаду. Я не шевелился, предпочитая терпеть все ради сознания того, что жена мучается не меньше моего. И тут произошло нечто, от чего я перепугался куда сильнее прежнего и чему у меня до сих пор нет объяснения. Моя комната прилегала к коридору, который шел через весь просторный дом и заканчивался с одной стороны входной дверью, а с другой — верандой (впрочем, ее теперь отделяла застекленная дверь). В коридоре вдруг словно затеяли галоп: казалось, по дому скачут сотни босоногих танцоров. Я не решался открыть дверь и посмотреть, в чем там дело, а лежал, содрогаясь от страха и холода, готовый замерзнуть насмерть, только бы не вставать. Жена села у себя в кровати (я слышал это по пружинам), но заговорить побоялась. Не знаю, сколько времени продолжалась эта пляска, однако рано или поздно она прекратилась; утих и ветер, а может, просто подул в другую сторону, поскольку вскоре наступила тишина и я уснул.
* * *Больной умолк, надолго погрузившись в беспамятство, потом снова очнулся. В зеркало ему было видно, что дом напротив вырос уже до стропил, хотя наконечник вражеского флагштока еще не скрылся. Солнце достигло зенита и теперь заглядывало в комнату.
— Какие мои дела? — спросил он сиделку. — Что говорит доктор?
— К чему вам знать?
— Ага, значит, дела плохи… Как вы думаете, когда приходит конец, это насовсем?
— Нет.
— Вы из пиетистов?[42]
— Я обычная христианка.
— В таком случае вы верите в ад?
— Едва ли такая вера свойственна только христианскому учению.
— Тут вы не правы. В жизнерадостном язычестве ничего подобного не было.
— Что вы говорите? Неужели вы забыли о греческом Тартаре, где Данаиды наполняют водой дырявый сосуд, где катит свой камень Иксион[43], где не может утолить жажду Тантал, — об этом царстве вечного мрака с его огненной рекой, ядовитыми болотами, с чудовищами и фуриями?
— Да-да, теперь припоминаю. Но требовать от детей ответа за прегрешения отцов, такого, по крайней мере, не было в мужественном античном учении о личной ответственности, вы согласны?
— Право, после морфия не стоит пускаться в рассуждения на религиозные темы. Неужели вы не помните Эдипа, которому оракул предсказал стать убийцей отца и жениться на матери, что он, помимо своей воли, и исполнил? Или его невинную дочь Антигону, которая провела всю жизнь в страданиях и под конец удавилась, дабы избежать участи быть заживо похороненной? Вот оно, ваше прекрасное язычество…
— Сколько же глупостей вдалбливают человеку в голову! Стоит мне раскрыть рот, как я начинаю врать. Лучше помалкивать, только от морфия у меня язык стал без костей.
— За что вы злитесь на Бога и тем более на Христа?
— Не знаю. По поводу таких материй тебе врут без зазрения совести, а ты потом повторяешь эти враки другим.
— У вас есть доказательства того, что после смерти ваше существование прекратится?
— Нет, а у вас есть доказательства противного?
— Нам эти доказательства недоступны! Так что этот вопрос следует оставить открытым, а не решать его однозначно в вашу пользу. Кстати, вполне вероятно, что если некоторые души готовы к продолжению жизни, то другие подлежат уничтожению, дабы их можно было переплавить. И возможно, в переплавку идут как раз те, кто не верит в бессмертие души. В подобном случае правы оказываются обе стороны. Ведь тот, у кого предчувствие, что ему дана одна-единственная жизнь, и будет иметь только ее.
— Вы считаете это логичным?
— Разумеется! Из частного же нельзя делать выводы общего характера: среди людей встречаются чернокожие негры, но это не значит, что все обитатели земли — негры.
— Почему нужно было приплести сюда негров?
— Ага, это навело вас на мысль о Конго…
— Мне действительно предстоит еще одна операция?
— Конечно! Доктору надо уточнить, что именно у вас повреждено.
— Тьфу ты пропасть…
Больного отвезли на экипаже в лазарет, разрезали, досконально изучили, зашили и доставили обратно. Когда он пришел в себя, в нем снова закрутился валик мозгового фонографа, проигрывая воспоминания и впечатления последнего времени, только уже в том порядке, в каком они были «записаны».
— На чем бишь я остановился? Так вот, я сбежал оттуда в небольшой парусной лодке, предварительно вышвырнув из дому красные туфли, которые застряли на верхушке прибрежной ольхи. Первый месяц осени я провел один в городской квартире, заново обставляя ее по своему вкусу. Поначалу одиночество было восхитительно; я слышал, что супруга наняла меблированные комнаты, но видеться мы не виделись. И вот однажды вечером зазвонил телефон: это был ее голос, ласковый, уступчивый. Мы возобновили отношения, однако съезжаться не стали и, как вам известно, прожили счастливейшую пору своей жизни, которая продолжалась более года. Потом опять начались трения, а история с графофоном и вовсе погубила дело. Видимо, одновременно жена возобновила встречи с подругой, что и явилось истинной причиной разрыва… «Марш Фалькенштейна! Запись фирмы «Нактигаль»!» Затем она сбежала вместе с ребенком, я позвонил, напал на след и снял Дом с привидениями в слабой надежде, что мне удастся заманить пташек обратно в клетку.
