Френсис Фицджеральд - Последний магнат
«Дорогой мистер Стар!
Через полчаса мы встретимся, как условлено. При прощании я вручу вам это письмо — оно сообщит вам, что я скоро выхожу замуж и не смогу с вами видеться после нынешней встречи.
Мне следовало все сказать вчера вечером, но вас, кажется, это не занимало. А признаться сегодня — значит весь день наблюдать, как постепенно тает ваш интерес. Пусть же он исчезнет сразу — сейчас. Наверняка вы уже убедились, что я звезд с неба не хватаю (только что услыхала это выражение от моей вчерашней соседки по столу, она заходила в гости и просидела не меньше часа. По ее мнению, никому, кроме вас, до звездного неба даже не дотянуться. Думаю, она рассчитывала, что я вам это передам, поэтому возьмите ее в какой-нибудь фильм, если можно).
Мне очень лестно, что человек, вокруг которого толпится столько красавиц… не могу закончить фразу, впрочем, вам и так понятно. Пора запечатывать письмо, иначе опоздаю на нашу встречу.
С наилучшими пожеланиями,
Кэтлин Мур».Первое ощущение Стара было сродни испугу; затем пришла мысль, что письмо недействительно: ведь Кэтлин пыталась найти и забрать конверт. Однако затем он припомнил и слова «мистер Стар», и попытку выспросить его адрес. Наверняка у нее уже наготове следующее письмо — тоже прощальное. Забыв о порядке событий, он поразился тому, что Кэтлин ни словом не упомянула о случившемся позже, и вновь перечел письмо: она явно не предполагала того, что между ними произойдет. И все же, возвращаясь домой, Кэтлин решила оставить письмо в силе, несмотря на их близость. Несмотря на то, что весь день никто, кроме Стара, не занимал ее мысли. Впрочем, в последнее уже не верилось, и по мере того, как Стар вспоминал сегодняшнюю поездку, все представало в ином свете. Машина, холм, шляпка, музыка, само письмо — все распадалось в клочья, как листы толя, обрываемые ветром с каменной кладки его дома. Кэтлин на глазах обращалась в ничто, унося с собой багаж из памятных жестов, покачиваний головы, жадного сильного тела, босых ног на кипящем от прибоя песке. Мутнело бледное небо, тоскливый дождь сгонял серебристых рыб обратно в море. Очередной ничем не примечательный день уходил в прошлое, оставляя после себя лишь стопку непрочитанных сценариев.
Стар поднялся наверх, в спальню. По пути на него навалилось воспоминание о смерти Минны, и с каждой ступенькой он вновь забывал ее, медленно и мучительно. Наверху его встретил пустой этаж — ни единой живой души за закрытыми дверями. В своей спальне Стар снял галстук, сбросил туфли и сел на краю кровати. Все кончилось, маячила лишь смутная мысль, которую никак не удавалось ухватить. Наконец он вспомнил: машина Кэтлин по-прежнему стоит на стоянке у гостиницы. Он завел будильник, отводя себе шесть часов сна.
Вновь я, Сесилия, перехватываю нить рассказа. Наверное, на этом этапе лучше переключиться на мои собственные похождения, поскольку за этот период жизни мне особенно стыдно. А из того, чего стыдятся, обычно выходит хороший сюжет.
Когда я подослала Уайли к столу Марты Додд, он так и не сумел ничего разузнать про незнакомку, однако для меня это стало чуть ли не главным жизненным интересом. Я подозревала (как оказалось, правильно), что для Марты Додд тоже. Сидеть за одним столом с предметом восхищения царственной особы — то есть с представительницей высшей аристократии, по меркам нашей феодальной системы, — и даже не знать ее имени!
С Мартой я была знакома лишь шапочно, и идти к ней напрямую значило бы выказывать слишком явную заинтересованность. Поэтому в понедельник я отправилась на студию и заглянула к Джейн Мелони.
Отношения у нас были приятельские; несмотря на ее статус сценариста, мне она с детства казалась чем-то вроде семейной приживалки. Я выросла с убеждением, что сценаристы — то же, что секретарши, только от них пахнет коктейлями и они чаще приходят к нам обедать. О секретаршах и сценаристах за глаза отзывались одинаково, исключение делалось только для породы драматургов с восточного побережья: если они здесь не задерживались, их уважали; если оседали в Калифорнии — неминуемо опускались до класса обычных конторских служащих.
Кабинет Джейн располагался в «старом сценаристском корпусе» — строении времен немого кино, похожем на средневековые темницы, из которых до сих пор неслись стоны замурованных трудяг и халтурщиков. Рассказывали, как случайно забредший туда новенький продюсер прибежал в главное здание, взволнованно спрашивая:
— Кто все эти люди?
— Сценаристы.
— Я тоже так думал! Но я там проторчал десять минут — и двое из них не написали ни строчки!
Джейн сидела за пишущей машинкой, до обеда оставалось недолго. Я без обиняков заявила ей, что у меня есть соперница.
— Темная лошадка, — добавила я. — Даже имени не знаю.
— Вот как. Ну, может, мне что-то и известно. Слыхала кое от кого.
Этот «кое-кто», разумеется, был ее племянник Нед Соллинджер, рассыльный Стара. Когда-то Джейн возлагала на него горделивые надежды; он, поступив с ее помощью в нью-йоркский университет, записался там в футбольную команду, а на первом же курсе медицинского факультета, отвергнутый возлюбленной, вырезал в анатомичке самую недемонстрируемую часть женского трупа и послал избраннице. Не спрашивайте меня, почему. В раздоре с миром и судьбой[2], он вновь очутился на самом дне.
— Что ты знаешь? — спросила я.
— В ночь землетрясения она упала в озеро за студией, Стар нырнул и спас ей жизнь. А еще говорили, она прыгнула с его балкона и сломала руку.
— А кто она?
— Тоже забавно…
Грянул телефон; все время разговора я изнывала от нетерпения. Звонил Джо Рейнмунд и, судя по репликам, пытался выяснить, насколько опытна Джейн и написала ли она в жизни хоть один сценарий. Это Джейн-то, на глазах у которой Гриффит изобрел съемку крупным планом!.. Пока Рейнмунд разглагольствовал, Джейн беззвучно стонала, заламывала руки, строила гримасы телефону, утыкала трубку в колени, чтобы не слышать звука, — и время от времени бросала мне реплики вполголоса.
— Он что, пытается убить время между совещаниями?.. Уже десять раз спрашивал… Все ему в анкете написала…
И в трубку:
— Если дойдет до Монро, я ни при чем. Буду стоять насмерть.
Она вновь мученически прикрыла глаза.
— А теперь он набирает актеров… на вторые роли… думает приглашать Бадди Эбсена… господи, да он просто бездельем мается… теперь про Уолтера Давенпорта… про Дональда Криспа… у него там целый каталог актеров: слышу, как страницы шуршат… важничает, прямо второй Стар, а мне до перерыва еще две сцены закончить…
Рейнмунд в конце концов отстал — или, может, его отвлекли. Вошел официант с обедом для Джейн и кока-колой для меня (в то лето я не обедала). Прежде чем приняться за еду, Джейн дописала еще фразу в сценарий. Мне всегда было интересно, как она сочиняет. Однажды я видела, как они вдвоем с молодым сценаристом перекраивали сюжет, позаимствованный из «Сатердей ивнинг пост» — меняли характеры персонажей и прочее. А потом взялись писать: каждая реплика перекликалась с предыдущей, и все выглядело как в жизни, когда кто-то старается выказать себя другим — смешным, добрым или храбрым. Я так и не собралась посмотреть тот фильм, хотя очень хотела.
Джейн была милой, как незатейливая игрушка из детства. Зарабатывая три тысячи в неделю, она умудрялась заводить мужей, которые все как один были пьяницами и избивали ее чуть не до смерти.
— Такты не знаешь ее имени? — вернулась я к разговору, намеренная добиться своего.
— Ах да, — спохватилась Джейн. — Стар ей позже названивал. А потом сказал Катрин Дулан, что зовут ее по-другому.
— Он ее все-таки нашел. Ты знаешь Марту Додд?
— Бедняжка, ей так не повезло! — воскликнула Джейн с хорошо отрепетированным сочувствием.
— Может, пригласишь ее завтра на обед?
— Вряд ли она голодает. Один мексиканец…
Я объяснила, что затеваю все не ради благотворительности. Джейн согласилась помочь и позвонила Марте Додд.
На следующий день, встретившись в Беверли-Хиллз, мы сидели в «Коричневой шляпе» — томном ленивом ресторане, где посетители выглядят так, будто вот-вот прилягут отдохнуть. За обедом, правда, публика слегка оживляется, в первые пять минут после еды дамы устраивают чуть ли не дивертисмент, — но наша троица оставалась тихой. Я напрасно медлила, надо было сразу налететь на Марту Додд с расспросами. Марта, девушка из глубинки, так и не поняла, что же произошло с ее карьерой, и не могла похвастаться ничем, кроме безнадежно погасшего взгляда. Она по-прежнему считала, что былой успех вернется, надо лишь выждать срок.
— В двадцать восьмом году, — говорила она, — у меня была такая вилла — залюбуешься. Тридцать акров, мини-поле для гольфа, бассейн и шикарный вид. Весной в ромашках хоть купайся.
