Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба
"Дядя сидѣлъ, опершись головою о руки, и думалъ о той озабоченной, суетливой толпѣ, которая каталась въ прежніе годы въ этихъ самыхъ старыхъ каретахъ, a теперь, можетъ быть, измѣнилась и также безмолвствовала, какъ они. Онъ думалъ о томъ множествѣ людей, которымъ эти грязные, заплесневѣлые экипажи приносили ежесуточно и во всякую погоду и трепетно ожидаемыя извѣщенія, и страстно желаемыя отсрочки, и обѣщанныя увѣдомленія о здоровьи и благополучіи, и неожиданныя вѣсти о болѣзни и смерти. Купецъ, любовникъ, жена, вдова, мать, школьникъ, даже малютка, ковылявшій къ двери при щелканьи почтоваго бича, какъ всѣ они ожидали, бывало, прибытія стараго дилижанса! И гдѣ были всѣ они теперь?
"Джентльмены, дядя мой говаривалъ, что онъ помышлялъ обо всемъ этомъ въ то время, но я скорѣе подозрѣваю, что онъ вычиталъ это позднѣе изъ какой-нибудь книжки, потому что самъ же онъ положительно подтверждалъ, что впалъ въ родъ забытья, сидя на старой дрогѣ и глядя на разрушенные дилижансы; онъ былъ внезапно пробужденъ изъ него какимъ-то звучнымъ церковнымъ колоколомъ, пробившимъ два часа. Дядюшка же былъ обыкновенно такой неторопливый мыслитель, что дѣйствительное обдуманіе всѣхъ вышесказанныхъ вещей заняло бы его, по крайней мѣрѣ, до половины третьяго. Я держусь поэтому того мнѣнія, джентльмены, что мой дядя впалъ въ родъ забытья, не успѣвъ подумать рѣшительно ни о чемъ.
"Какъ бы тамъ ни было, впрочемъ, церковный колоколъ пробилъ два. Дядя мой проснулся, протеръ себѣ глаза и вскочилъ на ноги отъ изумленія.
"Лишь только пробило два часа, въ одно мгновеніе все тихое и пустынное мѣсто оживилось и закипѣло дѣятельностію. Дверцы дилижансовъ снова висѣли на своихъ петляхъ, обивка была въ порядкѣ, желѣзныя части блестѣли заново, краска посвѣжѣла, фонари горѣли; на всѣхъ козлахъ были подушки и длинные чехлы, разсыльные совали пакеты въ каждый экипажный карманъ, кондукторы укладывали сумки съ письмами, конюхи выливали ведра воды на поновленныя колеса, рабочіе налаживали дышла къ каждому дилижансу, явились пассажиры, прислуга тащила ихъ чемоданы, кучера запрягали лошадей — однимъ словомъ, было совершенно ясно, что каждый изъ находившихся тутъ экипажей сноровлялся въ путь. Джентльмены, дядя мой при этомъ зрѣлищѣ вытаращилъ глаза до такой степени, что потомъ, до самой послѣдней минуты своей жизни, дивился, какъ это онъ не утратилъ способности снова закрывать ихъ.
"— Садитесь, сэръ, — сказалъ кто-то, и въ то же время дядя почувствовалъ y себя на плечѣ чью-то руку, — вы записаны на внутреннее мѣсто. Вамъ, я полагаю, лучше сѣсть теперь же.
"— Я записанъ? — произнесъ дядя, оборачиваясь.
"- Разумѣется.
"Дядя мой, джентльмены, не могъ возразить ничего, до того онъ былъ озадаченъ. Конечно, это было удивительно, но еще чуднѣе показалось дядѣ, что, хотя здѣсь тѣснилась цѣлая толпа и ежеминутно прибывали новыя лица, но нельзя было объяснить, откуда они появлялись: казалось, что они родятся какимъ-то страннымъ образомъ изъ воздуха или изъ земли и исчезаютъ тѣмъ же путемъ. Лишь только разсыльный сдавалъ свою ношу въ дилижансъ и получалъ свое вознагражденіе, онъ поворачивался и уходилъ, но прежде, чѣмъ мой дядя успѣвалъ выразить удивленіе и рѣшить, куда пропалъ разсыльный, полдюжины новыхъ разсыльныхъ уже торчали на томъ же мѣстѣ и гнулись подъ тяжестью ношъ, которыя казались до того громадными, что должны были ихъ раздавить. И пассажиры были одѣты какъ-то странно: всѣ въ длинныхъ, широко окаймленныхъ, вышитыхъ кафтанахъ, съ большими манжетами и беъь воротниковъ. И въ парикахъ, джентльмены, — большихъ, настоящихъ парикахъ съ косой назади. Дядя не могъ понять рѣшительно ничего.
"— Ну, садитесь же, что ли, вѣдь ужъ пора, — повторилъ человѣкъ, обращавшійся прежде къ дядѣ. Онъ былъ одѣтъ въ платье почтоваго кондуктора, былъ тоже въ парикѣ и съ громадными манжетами на своемъ кафтанѣ; въ одной рукѣ онъ держалъ фонарь, a въ другой громадную двухстволку, готовясь въ то же время, запустить эту руку въ свой маленькій дорожный ящикъ. — Сядете-ли вы, наконецъ, Джекъ Мартинъ? — сказалъ онъ, поднося фонарь къ лицу моего дяди.
"— Позвольте! — произнесъ дядя, отступая на шагъ или два. — Это совсѣмъ ужъ безцеремонно!
"— Такъ стоитъ на путевомъ листѣ,- возразилъ кондукторъ.
"— И не стоитъ передъ этимъ "мистеръ?" — спросилъ дядя, потому что онъ находилъ, джентльмены, что кондукторъ, котораго онъ совсѣмъ не зналъ, называя просто-напросто Джекомъ Мартиномъ, позволяетъ себѣ вольность, которую, конечно, не допустило бы почтовое управленіе, еслибъ только этотъ фактъ дошелъ до его свѣдѣнія.
"— Нѣтъ, не стоитъ, — хладнокровно отвѣчалъ кондукторъ.
"— И за путь заплочено? — полюбопытствовалъ дядя.
"— Разумѣется! — отвѣчалъ кондукторъ.
"— Заплочено?… — произнесъ дядя. — Въ такомъ случаѣ… который дилижансъ?
"— Вотъ этотъ, — сказалъ кондукторъ, указывая на старомодный эдинбурго-лондонскій мальпостъ, y котораго были уже отворены дверцы и подножки опущены. — Стойте… вотъ и другіе пассажиры. Пропустите ихъ впередъ.
"— При этихъ словахъ кондуктора появились, прямо подъ носомъ y моего дяди, нѣсколько пассажировъ. Впереди всѣхъ шелъ молодой джентльменъ въ напудренномъ парикѣ и небесно голубомъ кафтанѣ, вышитомъ серебромъ, очень полномъ и широкомъ въ полахъ, которыя были обшиты накрахмаленнымъ полотномъ. Тиджинъ и Уэльпсъ торговали ситцами и льняными тканями для жилетовъ, поэтому дядя разузнавалъ матеріи съ перваго взгляда. На пассажирѣ были еще короткіе штаны и родъ штиблетовъ, надѣтыхъ поверхъ его шелковыхъ чулковъ; башмаки съ пряжками; на рукахъ манжеты; на головѣ треугольная шляпа; съ боку длинная тонкая шпага. Полы его жилета доходили до бедеръ, a концы галстуха до пояса. Онъ важно приблизился къ дверцамъ кареты, снялъ свою шляпу и продержалъ ее надъ своею головою, вытянувъ руку во всю длину и оттопыривъ при этомъ мизинецъ въ сторону, какъ дѣлаютъ многіе щепетильные люди, держа чашку чая; потомъ сдвинулъ ноги, отвѣсилъ глубокій поклонъ и протянулъ впередъ свою лѣвую руку. Мой дядя хотѣлъ уже подвинуться впередъ и отъ всего сердца пожать протянутую руку джентльмена, какъ вдругъ замѣтилъ, что всѣ эти учтивости относились не къ нему, a къ молодой леди, которая показалась въ эту минуту y подножки и была одѣта въ старомодное зеленое бархатное платье съ длинною таліею и корсетикомъ. На головѣ y нея не было шляпки, джентльмены, a была она закутана въ черный шелковый капюшонъ, но когда она оглянулась на минуту, готовясь войти въ дилижансъ, дядя увидѣлъ такое восхитительное личико, какого не встрѣчалъ никогда, — даже и на картинкахъ. Она вошла въ карету, придерживая одною рукою свое платье, и дядя говаривалъ всегда, съ прибавленіемъ крѣпкаго словца, когда разсказывалъ эту часть исторіи, что онъ и не повѣрилъ бы, что ноги и ступни могутъ быть доведены до такой степени совершенства, если бы не удостовѣрился въ томъ собственными глазами.
"Но при одномъ мимолетномъ взглядѣ на чудное личико этой леди дядя примѣтилъ, что на ея лицѣ выражался испугъ, и она смотрѣла совсѣмъ потерянной; она бросила на дядю умоляющій взглядъ, онъ замѣтилъ тоже, что молодой человѣкъ въ напудренномъ парикѣ, несмотря на выказанную имъ любезность, можно сказать самую великосвѣтскую, ухватилъ леди прекрѣпко за руку возлѣ кисти, при входѣ ея въ карету, и немедленно послѣдовалъ за нею самъ. Какой-то молодецъ необыкновенно подозрительной наружности, въ нахлобученномъ темномъ парикѣ, въ кафтанѣ сливяного цвѣта, въ сапогахъ, доходившихъ ему до ляшекъ, и съ широкой шпагой y бедра, видимо принадлежавшій тоже къ ихъ обществу, усѣлся возлѣ молодой дамы, которая отшатнулась въ уголъ кареты при его приближеніи. Замѣтивъ это движеніе прелестной незнакомки, дядя убѣдился окончательно, что первое его впечатлѣніе было вѣрно и что должна случиться какая-нибудь таинственная и мрачная драма или, по его собственному выраженію, "какая-нибудь гайка развинтилась". Изумительно даже, съ какой быстротою онъ порѣшилъ помочь этой леди въ случаѣ опасности, если только она будетъ нуждаться въ его помощи.
"- Смерть и молнія! — воскликнувъ молодой джентльменъ, схватываясь рукою за свою шпагу, когда дядя мой вошелъ въ карету.
"— Кровь и громъ! — заревѣлъ другой джентльменъ и съ этими словами, вытянувъ свою огромную шпагу изъ ноженъ, ткнулъ ею дядю безъ дальнѣйшей церемоніи. Дядя былъ безоруженъ, но онъ съ величайшею ловкостью стащилъ съ подозрительнаго джентльмена его треугольную шляпу и, подставивъ ея тулью прямо подъ остріе шпаги, смялъ ее, потомъ захватилъ его шпагу за остріе и крѣпко держалъ ее въ своей рукѣ.
"— Ткни его сзади! — закричалъ подозрительный джентльменъ своему товарищу, тщетно стараясь высвободить свою шпагу.
"— Пусть не пробуетъ! — крикнулъ дядя, пуская въ ходъ одинъ изъ своихъ каблуковъ самымъ угрожающимъ образомъ. — Я выбью ему мозги, если таковые имѣются, a если нѣтъ, то расколочу черепъ!
