Ивлин Во - Черная беда
Сет познакомился с Силом на завтраке у главы колледжа. Бэзил заговорил с ним о топографии Азании, о несторианской церкви, о диалектах сакуйю, об отличительных свойствах находящихся в Дебра-Дове дипломатов, а спустя два дня пригласил его на ленч, где были два пэра, президент Оксфордского дискуссионного общества, издатель только что созданной студенческой газеты и молодой профессор. За ленчем Сет сидел молча и, как завороженный, слушал, а затем, спустя еще несколько дней, после долгих переговоров со своим слугой, пригласил Сила к себе. Бэзил принял приглашение, однако в последний момент под каким-то предлогом отказался. На этом их отношения и кончились. За эти три года Сет стал императором, но Бэзил остался для него олицетворением той блестящей европейской культуры, к которой он так стремился. И вот теперь этот человек каким-то непостижимым образом очутился в Азании и сидит за одним столиком с четой Коннолли. Интересно, о чем он думает? Если бы только министр внутренних дел был потрезвее…
Метрдотель опять подошел к князю Федору:
— Ваше высочество, в ресторан рвется какой-то человек. По-моему, его пускать нельзя.
— Хорошо, я сейчас посмотрю.
Князь Федор двинулся было к выходу, но запоздавший гость уже стоял в дверях.
Это был громадный негр в полном праздничном облачении: на голове у него красовалась косматая шапка из львиной гривы, на плечи была наброшена бесформенная меховая накидка. Красная атласная юбка, медные браслеты на запястьях, ожерелье из львиных клыков. На боку висела длинная сабля с инкрустированным эфесом, а могучая грудь была опоясана двумя патронташами с медными патронами. Глазки у него были маленькие, налитые кровью, а щеки и подбородок заросли густой черной щетиной. За его спиной сгрудились, слегка пошатываясь, шестеро рабов, вооруженных допотопными ружьями.
Перед князем Федором стоял могущественный феодал, граф Нгумо, владелец раскинувшихся на пятьсот квадратных миль и заросших непроходимыми джунглями горных земель. На протяжении всей гражданской войны он упорно пытался созвать под свои знамена соплеменников, однако сражение при Укаке завершилось раньше, чем набор в его армию, что и позволило ему сохранить нейтралитет. Когда война кончилась, он, оставив армию в горах и взяв с собой лишь несколько сот воинов личной охраны, спустился в долину, дабы воздать должное победителю. Победу Сета Нгумо праздновал уже не первый день, что не могло не сказаться даже на его богатырском здоровье.
Князь Федор преградил ему путь:
— Все столики заняты. Я очень сожалею, но свободных мест в ресторане нет.
— Дашь мне стол, джина и женщин, — тупо прищурившись, сказал граф. А моим людям, которые на улице, — сырой верблюжатины.
— Но все столы заняты.
— Не беспокойся, мои рабы место найдут, это им пара пустяков.
Оркестр смолк, и в переполненном ресторане наступила мертвая тишина. Из-под масок и бумажных колпаков выглядывали перепуганные лица.
— Живо под стол, Черномазая, — сказал Коннолли. — Сейчас начнется заварушка.
Упитанная спина господина Юкумяна исчезла за ведущей на кухню дверью.
— Что тут происходит? — раздался голос английского посла. По-моему, кто-то чем-то недоволен.
Но тут бычий взгляд графа, скользнув по перепуганным лицам, упал на сидевшего среди пальм и флагов императора. Его рука легла на выложенный драгоценными камнями эфес сабли, и в тот же миг десятки рук в разных концах зала потянулись к пистолетам и бутылкам. Сверкнул дамасский клинок — и, издав громоподобный рев, граф рухнул перед императором на колени.
Сет встал и, как того требовал местный обычай, сложил на груди руки:
— Мир дому твоему, граф.
Вассал поднялся с блестящего паркета, после чего, к огромному облегчению князя Федора, император со свитой удалились.
— Я сяду за тот стол, — сказал Нгумо, показывая пальцем на опустевшую ложу.
И через несколько минут могущественный феодал как ни в чем не бывало уже сидел в императорской ложе, пил прямо из бутылки джин господина Юкумяна, попыхивал огромной манильской сигарой и миролюбиво подмигивал танцующим дамам.
Поджидая императора, шофер заснул и проснулся далеко не сразу. Небо было усыпано звездами, холодный, пропитанный пылью воздух благоухал травами. За эвкалиптами, вокруг костра расположились воины Нгумо, от горящего помета тянуло вонючим дымком, из темноты раздавался глухой барабанный бой. Сет опустился на сиденье, и автомобиль двинулся к черневшим впереди зданиям дворца.
«Неисправимые варвары, — думал Сет. — Уверен, английские лорды не ведут себя так в присутствии своего короля. Даже самые преданные мне офицеры — негодяи и шуты. Мне нужен человек, которому я мог бы доверять… прогрессивный, культурный человек…»
Прошло полтора месяца. Победоносная армия постепенно разоружалась и уходила в горы, разбившись на сотни беспорядочных отрядов; впереди брели женщины и скот, а сзади, груженные будильниками и прочим украденным на базаре разнообразным товаром, шли воины: борцы за дело Прогресса и Новой Эры возвращались домой по своим деревням.
Матоди опустел, и городские улицы вновь погрузились в привычную тишину. Кокосовые орехи, гвоздичное масло, плоды манго и кхат; «Аллах велик», «Славься, пресвятая Матерь Божья»; старухи погоняют упрямых ослов; пирожные на подносах черны от мух; ученики миссионерской школы хором читают катехизис; на закате дня по набережной, как встарь, ходят взад-вперед прокаженные, разносчики и знатные арабы под старыми зонтами. В разбитом грузовике, лежащем на боку неподалеку от станции, вновь поселилась, отгородившись, как и раньше, грязью, хворостом, лохмотьями и сплющенными канистрами, безропотная семья местных жителей.
В маленькой гавани у причала стоят два почтовых парохода из Марселя и еще три, что зашли в Матоди на положенные шесть часов по пути с Мадагаскара и из Индокитая. Из Матоди в Дебра-Дову уже четыре раза, пыхтя, проходил поезд; за окном вагона пальмовые рощи сменяются покрытыми лавой полями, поля — бушем, буш — предгорьем; на скудных пастбищах пасутся тощие коровы; мелкие борозды в сухой земле; азанийцы в белых рубахах пашут деревянным плугом неподатливую землю; из-за пальм и кактусов торчат конусообразные соломенные крыши; в чистом небе, словно нарисованный, вьется дым от костров.
Из миссий из-под железных крыш слышны туземные гимны; в мрачных несторианских храмах звучит древняя литургия; тонзура и тюрбан; барабанный бой и перезвон бесчисленных колоколов из потемневшего серебра. А за горами, на низком берегу, там, где живут туземцы ванда, где джунгли тянутся до самого моря и куда никогда не пристают корабли, царят другие обычаи, совершаются иные, более древние и таинственные обряды. По лесам разбегаются погруженные во мрак заросшие дорожки, запретные тропы, где часовых заменяет неприметная на вид, сплетенная из травы гирлянда, которую как бы невзначай повесили между стволами соседних деревьев. Там, в глухой чаще, стучат в барабаны, творят заклинания и танцуют одетые в маски туземцы — там прячутся тайна и смерть.
Фанфары и трубы, барабанная дробь. Через весь бульвар Амурата, от левантийского кафе до индийской аптеки, протянулось трехцветное полотнище; под ним в своем «ситроене» на закладку Императорского института гигиены проехал Сет; по главной улице прошел, подымая пыль, духовой оркестр императорской гвардии.
Глава 5
К югу от дворца, между кухнями и забором, находился большой пустырь, где обычно забивали быков для званых обедов. Теперь там стояла небольшая виселица, которой пользовались лишь в тех случаях, когда следовало наказать кого-то из нерадивых придворных. Этим ясным солнечным утром на пустыре никого не было, если не считать небольшой группы чернокожих, которые с озабоченным видом собирались возле Управления однолетнего плана, да одинокой дворняги, которая грызла свой собственный хвост, лежа в тени, отбрасываемой двумя повешенными, что лицом к лицу, на высоте десяти футов вращались под перекладиной-один вполоборота на восток, другой — на запад.
Министерство модернизации разместилось в часовне покойной императрицы — круглом здании с крышей из рифленого железа и бетонными стенами, увешанными красочными плакатами, где европейские и американские фирмы рекламировали станки, модные туалеты, туризм. Возле этих плакатов вечно толпился народ, а сегодня к зевакам, которые, как обычно, стояли, тупо уставившись на рекламу, присоединились еще пять-шесть солидного вида людей в синих хлопчатобумажных плащах, надевавшихся в Дебра-Дове по случаю траура. Родственники двух преступников, казненных за казнокрадство и клятвопреступление, они пришли к виселице, чтобы, по обычаю, подергать повешенных за пятки, и, потрясенные, остановились возле плакатов, знаменующих собой начало Прогресса и Новой Эры.
