Петр Боборыкин - Однокурсники
— А то где же?
— Я к тебе заходила… Тебе говорили?
— Нет, никто не говорил.
— Как же, я была… Думала встретить с тобою Новый год.
— Думала? — переспросил Заплатин с особым выражением.
— Мы встречали целой компанией на сцене, после репетиции. Я, признаюсь, боялась, что тебе будет неприятно в этой компании.
Она не договорила. Заплатин сидел, не глядя на нее прямо, и перебирал в руках околыш фуражки; потом бросил ее на стул, рядом, и тогда обернулся к ней лицом.
Оно почти испугало Надю.
— Что с тобой, Ваня? Ты нездоров?
— Послушай, — начал он вздрагивающим голосом, — зачем ты так поступаешь со мною?
Как будто испугавшись, она встала и отошла к окну.
— Как?
И он быстро поднялся.
— Вы с Элиодором Пятовым, твоим теперешним покровителем, надумали средство устранить меня… совсем, когда кончу курс.
— Не понимаю, что ты говоришь, Ваня. Как устранить?
— Не лги, ради Создателя! Не лги! — крикнул он и весь задрожал.
— Я не понимаю, что ты говоришь, — повторила она сильным голосом и, чтобы показать ему, что она его не боится, сделала к нему два шага.
— Не понимаешь?.. Ха, ха! Из каких же это побуждений — из любви ко мне, что ли, Пятов на той неделе стал предлагать мне — содержать меня, на свой счет, целых два года, чтобы я ехал за границу и готовился там на магистра?
— Я в первый раз слышу это.
— А я не верю тому, что ты говоришь. Расчет, кажется, ясен — он хочет удалить меня, чтобы я не торчал тут, чтобы ты попалась ему в сети.
— Да я-то тут при чем, скажи на милость? — возразила
Надя, начинавшая приходить в себя.
— Как будто ты до сих пор не понимаешь, какие виды он на тебя имеет!
— Это его дело! Может, и замечаю. Но я им не увлечена.
— А бегаешь к нему, принимаешь от него завтраки, пьешь шампанское, берешь с него деньги за пустяшные переводы. И все это ты делаешь так, бессознательно, не понимая, чем все это отзывается? Ах, Надя, Надя!
Он почти упал на диван и опустил голову на подушку.
Надя ждала, что он зарыдает. Она присела на диван и начала говорить мягче, дотронулась рукой до его плеча.
— Постыдись, Ваня! Твоя ревность — просто безумие. Ты отравляешь жизнь и себе и мне.
— Молчи, молчи! Ради Бога! — закричал он. — Ты теряешь всякую совесть. Довела себя до того, что он — этот отвратительный хищник — говорит о тебе как о прожженной интриганке, которая — по его выражению — нас обоих проведет и выведет. И он имеет на это право. Ты им пользуешься теперь, имеешь виды и на будущее! В твоем отвратительном актерском мире и нельзя иначе ни чувствовать, ни поступать!
Слезы душили его. Он их глотал и с трудом мог бросать слова.
— Ты кончил? — спросила Надя.
— И то, что ты мне скажешь в оправдание, я не могу принять. Слышишь, не могу!
— Не принимай — твоя воля. Ну, хорошо, я — прожженная кокетка, хищница — под стать Элиодору Пятову, бездушная актерка! Так ведь? Но что же я такое сделала? Познакомил меня с Пятовым ты… Ты и привез меня к нему. Он помог мне попасть на курсы. Я ему за это благодарна. Да, благодарна. Вот мое настоящее призвание, а не курсы истории или ботаники.
Тайно от тебя я к нему не бегала. Я тебе говорила про тот завтрак. Говорила или нет? — почти гневно крикнула Надя, подняв голову. Он не ответил.
— Неужели у тебя так память отшибло? Ну да, я ему нравлюсь, и даже очень. Но я им не увлекаюсь и не увлекусь. И это я тебе говорила.
— Так ты желаешь, — перебил он с искаженным лицом, — чтобы я сделался твоим пособником… вроде тайного альфонса, и чтобы мы вместе обрабатывали и теперь, и впоследствии московского туза-мецената? Так, что ли?
— Ты с ума сошел!
— Нет, я правду говорю. Может быть, ты его и доведешь до того, что он поставит тебе вопрос ребром: желаете быть женой Элиодора Пятова или заурядного бедняка Заплатина? Он и теперь уже не сомневается в твоем ответе.
— А ты?
Голос Нади дрогнул.
— Какое же может быть сравнение между нами для тебя, если он согласится оставить тебя на сцене? Я — и миллионщик меценат!
Заплатин порывисто схватил себя за голову обеими руками выше затылка, потом обернулся лицом к Наде и, близко придвинувшись, бросил ей:
— Скажи теперь… скажи! Кого ты выберешь?
— Не знаю, — ответила она твердо и с недобрым блеском в глазах. — Ты так ведешь себя со мною, что другая бы на моем месте сейчас же разорвала с тобой. Так слишком делается тяжело, Иван Прокофьич, продолжала она, меняя тон. — Я уже говорила вам не один раз, что в рабстве не желаю быть ни у кого. Оттого что девушка обручилась с вами — она должна всю жизнь свою закабалить? Для нее открывается чудная дорога, а вы смотрите на дорогое ей дело как на гадость, на разврат! И считаете еще себя большого развития человеком… Интеллигент! Нечего сказать!
Она прошлась по комнате взад и вперед и опять села на диван.
Заплатин сидел все в той же позе, охватив сзади низко опущенную голову обеими руками, и нервно, ритмично качал ее.
И вдруг он опустился на пол, подполз к коленям Нади и, упав на них головой, зарыдал.
Она не отталкивала его.
— Прости! — с трудом выговаривал он. — Я безумный. Не могу совладать с собою. Пойми ты это, Надя. Ежели бы тебя забрало такое же чувство, ты бы поняла и простила.
Он стал целовать ее руки, все еще стоя на коленях.
Ей сделалось жаль его больше, чем в другие разы, когда между ними выходили сцены.
— Нельзя так, Ваня! — гораздо мягче заговорила она. — Ну… встань, сядь сюда… Поговорим ладком. У меня есть еще полчаса свободных… Ты не возмущайся — я не могу манкировать этой репетицией. Она вроде генеральной.
Он слушал ее с отуманенной головой. Но его сейчас же кольнуло в сердце ее актерское слово.
В его душе — ад; а она может ему уделить только полчаса, и ей нельзя «манкировать» грошовой любительской репетицией.
Вот что предстоит ему всю жизнь, если она и останется ему формально верна и будет его женой, когда он сдаст экзамен.
"Всю жизнь!" — внутренне крикнул он.
Руку его держала Надя и, склонясь к нему головой, еще мягче говорила:
— Надо ладиться, Ваня! Всякому свое. Ты будешь профессор, чиновник или там адвокат… Я не стану требовать, чтобы ты из-за меня портил свою дорогу. Разумеется, хорошо будет жить всегда вместе, круглый год. Но случиться может, что и нельзя будет. Придется на сезон… зимний или летний… в разделку. Как же иначе быть?
— Как же быть! — точно про себя повторил Заплатин, и его глаза смотрели в пространство.
— Все от нас самих будет зависеть. От согласия… от доверия. А без этого на что же мы пойдем… поженившись? На ад кромешный?
Он крепко сжал ее руку и повернулся к ней лицом.
— Ты правду говоришь, Надя. Ад кромешный. И я должен тебя от него избавить.
— Как же это… Ты?
— По-другому любить не могу. Ты сама видишь. А это гадко — так ревновать. Дальше пойдет еще хуже, когда ты поступишь на сцену. Не о себе я должен думать, а о тебе, Надя… Переделать себя я не буду в силах до тех пор, пока ты мне дорога… как любимое существо.
— Надо себя побороть, Ваня.
— Выслушай меня до конца!..
Он перевел дыхание и стал говорить медленнее, сдерживая слезы.
— Не в состоянии я буду мириться с тем миром, куда тебя тянет, Надя. Хотя бы ты была с талантом Дузе. Нельзя такому человеку, как я, быть мужем актрисы. Не свои мучения страшат меня, Надя, а то, что я тебе буду вечной помехой. И вот видишь, не способен я в эту минуту ставить такой вопрос: либо я, либо твоя сцена. Я должен отказаться, а не ты.
Он обнял ее и опять беззвучно зарыдал. Надя чувствовала, как вздрагивает все его тело.
— Это ты… не зря, Ваня? — чуть слышно вымолвила она, чувствуя, как у нее в груди точно все захолодело.
Долго не мог он ничего произнести, потом отнял руки и откинул голову на спинку дивана.
— Не вини себя ни в чем, — начал он. — Откажись ты сейчас от сцены — я на это не пойду.
— Значит, ты сам разрываешь то, что между нами есть?
Не было раздирающего горя в звуках голоса Нади. Она была сражена — и только, и способна на жертву. Но внутренний голос подсказывал ей — кто из них сильнее любит другого: она или ее жених.
— Так лучше, Надя! Жертвы не хочу! Свобода тебе нужна теперь как воздух.
Трепетной рукой он начал снимать с пальца обручальное кольцо.
— Зачем? — почти испуганно спросила она, заметив это.
— Не нужно никаких напоминаний. И ты сними… отдай мне. Чтобы ничто тебя не мучило.
— Ваня! Милый! Ты так меня…
Не договорив, Надя со слезами бросилась обнимать его.
Но оба бесповоротно сознавали, что иначе нельзя.
— Так лучше, — повторял он, стараясь придать своему тону более твердости.
И, отодвинувшись в угол, он спросил:
— Не пора ли тебе на репетицию? Иди. Может, переодеться нужно.
