Мариано Асуэла - Те, кто внизу
– А вот у меня никак в голове не укладывается, почему мы все еще должны драться, – отозвался Анастасио Монтаньес. – Разве с федералистами не покончено?
Генерал и Венансио ничего не ответили, но слова эти крепко запали в их неповоротливый мозг и, казалось, стучали там, словно молот о наковальню.
Понурые и задумчивые, ехали они на своих мулах, широким шагом поднимавшихся в гору. Взволнованный Анастасио настойчиво обращал свой вопрос к другим солдатам, но те лишь потешались над его наивностью. К чему тогда винтовка в руках да набитые патронами подсумки, как не для того, чтобы драться? С кем? За кого? А вот это – дело десятое.
Тучи пыли, взбитой копытами, плыли по обе стороны дороги над вереницей похожих на муравьев повстанцев в шляпах из пальмовых листьев, в истрепанных плащах цвета хаки, в засаленных одеялах, над темной массой лошадей и мулов.
Люди изнывали от жажды: на всем пути ни канавы, ни колодца, ни ручейка. Нагретые, как в печи, потоки воздуха поднимались из серого каменистого ущелья и дрожали над кудрявыми кронами уисаче и светло-зелеными мясистыми стеблями нопаля. И словно в насмешку, на кактусах раскрывались огромные свежие цветы, пунцовые, светло-желтые, прозрачные.
В полдень повстанцы добрались до одинокой хижины, затерянной среди скал; а вскоре, на берегу пересохшей речки с раскаленным песчаным руслом, увидели еще три домика. Однако повсюду царили тишина и безлюдье. Узнав о приближении войск, крестьяне заблаговременно попрятались в горных расселинах.
Деметрио негодовал.
– Хватайте всех, кто удирает, и волоките ко мне, – раздраженно приказал он.
– Да вы что? – воскликнул пораженный Вальдеррама. – Кого хватать? Горцев? Зачем вы равняете этих храбрецов с мокрыми курицами, прозябающими в Сакатекасе и Агуаскальентес? Это же наши братья, они приросли к своим скалам и бросают вызов любым бурям. Я протестую! Протестую!
Он вонзил шпоры в тощие бока клячи и подскакал к генералу.
– Горцы, – торжественно и напыщенно обратился он к Деметрио, – это наша плоть и кровь. Os ex asibus meis et саго de carne mea [49]… Они той же породы, что и мы, крепкой породы, из которой делают героев.
И по-панибратски, с нагловатой смелостью ткнул генерала кулаком в грудь. Масиас лишь снисходительно улыбнулся. Разве этот Вальдеррама, бродяга, безумец и немного поэт, понимает, что говорит?
В самом деле, когда солдаты добрались до деревушки и в отчаянии столпились вокруг пустых лачуг, так и не отыскав ни куска черствой лепешки, ни гнилого стручка перца, ни крупицы соли, чтобы посолить осточертевшую убоину, их мирные братья горцы, одни бесстрастно, словно каменные ацтекские идолы, другие, кто посердобольнее, с ехидной улыбочкой на толстогубых безбородых лицах, следили из своих убежищ за суровыми пришельцами, которые всего лишь месяц назад повергали в трепет перепуганных обитателей убогих горных хижин, а теперь, встретив лишь потухшие очаги да найдя пустые тинахи[50], выскакивали на улицу, как собака, выброшенная за дверь пинком хозяина.
Поэтому генерал не отменил своего приказа, и вскоре солдаты привели к нему четырех крепко связанных беглецов.
– Почему прячетесь? – спросил Деметрио у пленников.
– Мы не прячемся, начальник. Мы идем своей дорогой.
– Куда?
– В родные места, в Дуранго. Ей-богу!
– Разве это дорога в Дуранго?
– Сами знаете, начальник, мирные жители теперь не ходят по дорогам.
– Вы не мирные жители, а дезертиры. Откуда вы? – продолжал Деметрио, не спуская с них. проницательных глаз.
Пленники растерялись и, не зная, что сказать, в замешательстве переглянулись.
– Да это же холуи Каррансы! – взорвался один из солдат. От этих слов пленники немедленно успокоились. Страшной загадки больше не существовало – теперь они знали, кто перед ними.
– Это мы – холуи Каррансы? – гордо бросил один из них. – Уж лучше бы ты свиньями нас назвал!
– Что правда, то правда. Мы дезертиры, – признался другой. – Служили у Вильи, а когда его разгромили за Селайей, мы и отстали от своих.
– Генерала Вилью разгромили? Ха-ха-ха!
Солдаты покатились со смеху.
Деметрио наморщил лоб, словно глаза ему застлала черная пелена.
– Не родился еще такой сукин сын, который Вилью разгромит! – заносчиво рявкнул ветеран, бронзовое загорелое лицо которого от лба до подбородка перерезал шрам.
Один из дезертиров, не растерявшись, пристально посмотрел на него и сказал:
– А я вас знаю. Когда мы брали Торреон, вы служили у генерала Урбины, под Сакатекасом оказались у генерала Натеры, а теперь присоединились к отряду из Халиско. Или, может, я вру?
Слова эти возымели внезапное и положительное действие: пленникам сразу же предоставили возможность подробно рассказать о сокрушительном поражении Вильи под Селайей. Ошеломленные солдаты молча слушали.
Прежде чем сняться с привала, повстанцы развели костры и принялись жарить бычье мясо. Анастасио Монтанъес, бродивший среди уисаче, собирая сучья, заметил вдали, между скал, подстриженную гриву лошаденки Вальдеррамы.
– Поворачивай назад, сумасшедший! Обошлось без крови, – крикнул он.
Когда дело доходило до расстрелов, поэт и романтик Валдеррама обычно исчезал на весь день.
Вальдеррама услышал Анастасио и, очевидно, поверив, что пленников освободили, вскоре оказался рядом с Венансио и Деметрио.
– Новость слыхали? – мрачно осведомился Венансио.
– Ничего не знаю.
– Очень важная. Беда! Обрегон разгромил Вилью под Селайей. Карранса побеждает повсюду. Мы пропали!
Вальдеррама принял позу, достойную императора – так она была высокомерна и торжественна.
– Вилья, Обрегон, Карранса… Икс, Игрек, Пот… Какое мне до них дело? Я люблю революцию, как люблю извержение вулкана. Вулкан дорог мне тем, что он вулкан, революция – тем, что она революция! И мне нет дела, куда полетят изверженные камни – вверх или вниз.
Тут Вальдеррама заметил, как впереди, перед его глазами, в лучах полуденного солнца сверкнула прозрачная бутылка текилы, и, возликовав душой, вскачь погнал лошадь вслед за владельцем этого чуда.
– По сердцу мне этот сумасшедший, – улыбаясь, сказал Деметрио. – Иногда он такое отмочит, что поневоле призадумаешься.
И опять начался марш. Люди шли мрачно и молча: всех охватило тревожное предчувствие новой катастрофы, еще неведомой, но неотвратимой. Вилья разгромлен, божество повержено. А поверженное божество уже не божество, а ничто.
Наконец Перепел заговорил, и слова его выразили то, что было на уме у каждого.
– Вот и пробил час, ребята… Но все паучку веселиться, пора и в щель забиться.
III
Жители этой деревушки, подобно обитателям других селений, хуторов и ранчо, перебрались в Сакатекас и Агуаскальентес; поэтому находка одного из офицеров – бочка текилы – показалась настоящим чудом. Анастасио Монтаньес и Венансио строго-настрого приказали держать это событие в тайне от солдат: на рассвете предстояло выступать.
Деметрио разбудила музыка. Офицеры его штаба, состоявшего теперь главным образом из молодых людей, бывших федералистов, доложили ему о находке, и Перепел, выражая мысли своих товарищей, уверенно заявил:
– Времена настали трудные, и грех упускать случай. Недаром говорят: «Порою утка в воде резвится, а порой ей негде напиться».
Гитары звучали весь день, и бочке были возданы должные почести. Однако Деметрио оставался по-прежнему мрачен и, словно объясняя причину своей тоски, негромко мурлыкал навязчивый припев:
Я не знаю почему, за какой такой навет.
Под вечер был устроен петушиный бой. Деметрио со старшими офицерами уселся под навесом у входа в сельскую управу, на краю обширной, заросшей травой площади; на другой стороне ее стояли ветхая прогнившая уборная и одинокие домишки из необожженного кирпича.
– Вальдеррама! – окликнул Деметрио, угрюмо отвернувшись от петушиной арены. – Поди сюда, спой «Могильщика».
Вальдеррама не расслышал: он не следил за боем петухов, а глядел на солнце, садившееся за холмами, и торжественным голосом говорил сам с собой, сопровождая этот странный монолог величавыми жестами.
– Господи, господи, как хорошо бы нам остаться здесь! Я воздвигну три шатра: один для тебя, другой для Моисея, третий – для Илии.
– Вальдеррама! – снова позвал Деметрио. – Спой мне «Могильщика».
– Эй, сумасшедший, с тобой генерал говорит! – окликнул поэта офицер, сидевший ближе всего к нему.
Вальдеррама с неизменной снисходительной улыбкой на губах подошел к Деметрио, попросил у музыкантов гитару и стал ее настраивать.
– Тихо! – заорали петушатники.
Вальдеррама отложил гитару. Перепел и Паленый уже выпустили на арену двух петухов, к шпорам которых были прикреплены стальные лезвия. Один из петухов был темно-коричневый, с красивым зеленоватым отливом; другой – желтый, и перья его походили на медные, сверкающие огнем чешуйки.
