Жорж Санд - Мастера мозаики
— Замолчи, Валерио Дзуккато, — проговорил судья, — и не мешай говорить свидетелю.
Бартоломео был так же удручен и так же болен, как и братья Дзуккато. Его тоже подвергли долгой пытке — неволе. Он сказал, что за несколько дней до праздника святого Марка Винченцо Бьянкини повел его на леса, где работали Дзуккато, заставил его рассмотреть вблизи их мозаику и ощупать ее в нескольких местах — там, где разрисованный картон явно заменял камни, а потом повел его к прокуратору-казначею, дабы Бартоломео засвидетельствовал это, что он и сделал в порыве гнева и искреннего негодования. С этого дня, убежденный в недобросовестности Дзуккато, он не пожелал быть соучастником дела, заслуживающего кары, и перешел в школу Бьянкини. Но вот накануне дня святого Марка Винченцо повел его еще раз к прокуратор и стал уговаривать дать показания, будто бы он — очевидец преступных деяний, в которых обвиняли братьев; но Боцца отказался, ибо, он не присутствовал при этом.
— Если бы это было так, — продолжал он, — я не ждал бы предупреждений Бьянкини, а сам ушел бы из школы Дзуккато. Но я никогда ничего подобного не замечал. Ничто в поведении моих учителей не давало мне основания поверить в правдоподобие того, что я увидел. И я не мог поклясться именем Христа, будто видел, что они пускают в ход картон и кисть. Когда Винченцо Бьянкини убедился, что я не содействую его намерениям, он вознегодовал на меня и обвинил в сообщничестве с Дзуккато.
Монсеньер Мелькиоре осыпал меня угрозами, и я в раздражении посоветовал ему не доверять Бьянкини. В тот же вечер меня задержали и препроводили под «Свинцовые кровли». С того дня я понял, что мои бывшие учителя ни в чем не повинны и что человек, способный вымогать ложную клятву, так же способен ночью, без ведома Дзуккато и всех остальных, разрушить часть их мозаики и заменить камни деревом и картоном, чтобы их погубить. Должен, однако, сказать, что эта подделка выполнена до того искусно, что, если ее не поскребешь, ничего и не приметишь.
Так говорил Боцца, твердым голосом, со своим обычным болонским произношением, очень медленно и очень внятно. Когда от него потребовали, чтобы он рассказал о рассеянном образе жизни Валерио, он признал, что старший брат часто журил младшего за леность и мотовство, но Валерио тотчас же все наверстывал, работая ночи напролет, что ему и поставлено было в упрек обвинением, в котором утверждалось, будто его мозаика непрочна. Он заявил также, что Валерио не так сведущ в ремесле, как его брат, и занимался выделкой предметов роскоши, но в часы досуга. Словом, из свидетельских показаний Боцца было видно, что он не склонен добиваться расположения Дзуккато и не побоялся бы повредить им, говоря правду, но его ужасает клевета, к которой его хотели принудить Бьянкини, и он никогда не простит им того, что они бросили его в тюрьму.
Совет закончил в этот вечер судебное заседание, назначив комиссию художников, которая должна была на глазах у прокураторов проверить работу двух соперничающих школ. Комиссия, состоявшая из Тициана, Тинторетто, Паоло Веронезе, Якопо Пистойя и Андреа Чьявоне, с той поры получила наименование «Medola»[34] благодаря той тщательности, с какой она «до мозга костей» изучала мозаику.
XVIII
На другой день все эти знаменитые художники в сопровождении своих помощников, прокураторов и служителей святейшей инквизиции явились в собор святого Марка и приступили к изучению работ мастеров мозаики. Начали с изображения генеалогического древа богородицы — огромной работы, выполненной за очень короткий срок: о ней-то в первую очередь и говорилось в доносе Бьянкини. Ко всем порокам Винченцо присоединялось еще невыносимое честолюбие. Он жаждал похвал и неотступно следовал за Тицианом. Рядом с ним шел Доминик Рыжий. Однако Тициан от оценок уклонился. Он, как всегда, был остроумен и учтив, вникал во все внимательно, с интересом, но в вопросах, которые он задавал Бьянкини, нельзя было уловить его мнение — мнение знатока. Его любезность, милая улыбка являлись как бы разительным контрастом мрачному выражению лица Тинторетто и его суровому молчанию. Робусти не был так тесно связан с семейством Дзуккато, как Тициан, но негодовал он гораздо больше на злобные происки их соперников. Тициан сам всегда глубоко ненавидел, терпеть не мог своих противников, и поведение Бьянкини казалось ему если не простительным, то, во всяком случае, заслуживающим снисхождения — он принимал во внимание дух соперничества и честолюбия, царящий среди художников. Быть может, Тинторетто, размышляя о том, что ему самому приходилось сносить от Тициана, хотел косвенно упрекнуть его и выразить презрение к подобным поступкам. Он вышел из часовни святого Исидора, так и не промолвив ни слова и ни разу не взглянув на своих спутников.
Но вот он вошел под главный купол и, увидев работу братьев Дзуккато, тотчас же рассыпался в похвалах. Его прекрасное строгое лицо оживилось, и он с благородным пылом стал говорить о совершенствах этого творения. Тициан, близкий друг старика Себастьяно, преподавший юным Дзуккато много превосходных уроков, присоединил свой голос к похвале, но отнюдь не в ущерб Бьянкини, с которыми по-прежнему держался весьма осторожно. Однако прокуратор-казначей, недовольный успехом братьев Дзуккато, прервал великих мастеров:
— Должен предуведомить вас, что мы явились сюда не ради того, чтобы оценить работы живописцев, а саму мозаику. Государству мало дела до того, лучше или хуже выполнена рука богоматери, соблюдены ли все правила вашего искусства, а еще меньше дела ему до того, чуть ли пониже, чуть ли повыше икра на ноге святого Исидора. Все это годится для ваших споров…
— Клянусь господом нашим богом, — воскликнул Тициан (слова этого неуча заставили его на мгновение забыть осмотрительность и учтивость), — государству, значит, нет дела до того, что мастера мозаики постигли рисунок, нет дела до того, что мозаика с полнейшей точностью передает прелесть творения, живописи! Ничего подобного я в жизни не слышал и, при всем своем уважении к суждению вашему, не могу с ним согласиться.
Ничто так не раздражало прокуратора-казначея, как противоречие.
— Ну, а я, мессер Тициан, — запальчиво воскликнул он, — я повторяю, что все это чепуха и ребячество. В мелкие ссоры между школами и в споры, ведущиеся в мастерских, высокий суд вмешиваться не собирается. Республика поручила прокураторам соблюдать ее интересы, следить за бережливостью, тщательно проверять все расходы, и они не потерпят, чтобы ради прихоти любителей живописи мастера, работающие в соборе святого Марка, пренебрегали своим долгом.
— Вот уж не думал, — возразил Франческо Дзуккато слабым голосом, печально глядя на свои работы, — право, не думал, что я не выполняю своего долга, когда тщательно, насколько возможно тщательно выполнял рисунок моих фигур и по всей совести подчинялся законам моего искусства!
— Я знаю не хуже вас, мессер, законы вашего искусства, — крикнул прокуратор, побагровев от злости. — Нечего уверять, что мастер мозаики — то же, что и живописец! Республика вам платит за то, что вы неукоснительно точно копируете картины художников, и если вы накладываете свои камешки на стену так, чтобы они прочно держались, если вы умеете выбирать хороший материал так, чтобы он подходил к вашей работе, то нечего вам соваться не в свое дело — законы живописи и рисунка вас не касаются. Клянусь колпаком дожа, если б вы были такими выдающимися живописцами, республика могла бы на вас кое-что сберечь. Не пришлось бы платить мессеру Вечеллио и мессеру Робусти за рисунки для ваших мозаик. Вам бы позволили самим придумывать композиции и сюжеты для ваших мозаичных работ. К сожалению, мы далеко не уверены в вашем мастерстве как живописцев и не можем положиться на вас.
— Однако, монсеньер, — заметил Тициан, к которому вернулось спокойствие — он даже согнал презрительную усмешку с губ и любезно улыбнулся, — осмелюсь сказать, что тому, кто пожелает точно скопировать хороший рисунок, должно и самому быть хорошим рисовальщиком, а то можно было бы, пожалуй, поручить картоны Рафаэля первому попавшемуся школяру, достаточно было бы иметь перед глазами прекрасные модели для копирования, чтобы прослыть великим художником. Если ваша милость позволит мне высказать свое мнение со всем полнейшим моим уважением к вашим замечаниям, дело обстоит иначе. Правда, руководить людьми с мудрым величием или развлекать их своими пустяковыми творениями — не одно и то же. Ведь мы, жалкие ремесленники, попали бы в весьма затруднительное положение, если бы нам пришлось, как приходится вам, ваша милость, держать в твердой и благородной руке своей бразды правления государства, однако должен сказать…
— Ты хочешь сказать, льстец, — сказал, смягчившись, прокуратор, — что в живописи и мозаике ты разбираешься лучше нас. Однако ты не станешь отрицать, что прочность — одно из непременных условий мозаичных работ, и если ты, скажем, вместо камня, мрамора и смальты пустишь в дело картон, дерево и масляную краску, то будешь принужден признаться, что деньги из казны республики не пошли по их истинному назначению.
