Эптон Синклер - Джунгли
Но, несмотря на это, они мирились бы со всеми неудобствами, будь у них только возможность где-нибудь спокойно поесть. Юргису приходилось съедать свой обед среди зловония убойной или бежать вместе с другими в одну из бесчисленных закусочных, открывавших ему свои объятия. К западу от боен тянулась Эшленд-авеню, состоявшая из непрерывного ряда пивных — Спиртная улица, как называли ее рабочие, к северу — Сорок седьмая улица, где в каждом квартале насчитывалось полдюжины пивных, а на пересечении этих двух улиц находилась Спиртная площадь — пространство в двадцать акров, занятое фабрикой клея и двумя сотнями пивных.
Вам оставалось только выбирать. «Сегодня горячий гороховый суп и вареная капуста», «Франкфуртские сосиски с кислой капустой. Добро пожаловать», «Бобовый суп и рагу из баранины. Милости просим», — соблазняли объявления, написанные на нескольких языках. Такими же многоязычными были и вывески на этих заведениях, разнообразные и заманчивые: «Домашний круг», «Уютный уголок», «У камина», «У очага», «Дворец наслаждений», «Страна чудес», «Волшебный замок», «Любовные утехи». Но, как бы ни называлась пивная, внизу всегда было приписано: «Клуб союза», и все они гостеприимно встречали рабочих; в них всегда можно было устроиться возле горячей печки, поболтать и посмеяться с друзьями. А от посетителя требовалось только одно: он должен был пить. Если же кто-нибудь заходил без этого намерения, его немедленно выгоняли вон, а если он мешкал, ему могли вдобавок проломить голову бутылкой. По обычно посетители принимали это условие и пили: им казалось, что таким образом удается что-то получить даром, — они обязаны были выпить всего один стаканчик, а взамен получали право заказать хороший горячий обед. Однако на деле выходило не совсем так: можно было поручиться, что всегда найдется друг, который захочет вас угостить, а потом будет ваша очередь угощать. А там зайдет еще кто-нибудь, и уж конечно, несколько стаканчиков не повредят человеку, которому приходится так тяжело работать. На обратном пути он уже не будет дрожать от холода и с более легким сердцем примется за работу — она покажется не такой отупляющей, смертельно однообразной; работая, он будет думать о всякой всячине, и жизнь представится ему в более розовом свете. Но по дороге домой дрожь вновь охватит его, и ему придется разок-другой заглянуть в пивные, чтобы согреться. В пивной всегда есть горячая еда, поэтому не страшно опоздать домой к ужину, а то и вовсе не прийти. Тем временем жена отправится на поиски мужа и тоже продрогнет; возможно, она возьмет с собой ребятишек, и вот пьянство, как омут, затянет всю семью. И словно для того, чтобы замкнуть этот круг, мясные короли платили своим рабочим чеками, наотрез отказываясь платить деньгами. А где в Мясном городке можно было разменять чек? Только в пивной, оставив хозяину в знак благодарности часть заработка.
От всего этого Юргиса спасала любовь к Онне. В обед он никогда не пил больше одного стаканчика и прослыл нелюдимым; в пивных его встречали неприветливо, и поэтому ему приходилось кочевать из одной в другую. А по вечерам он вместе с Онной и Станиславасом сразу возвращался домой, причем нередко усаживал Онну в трамвай. Порою не успевал он раздеться, как ему снова надо было отправляться за несколько кварталов, чтобы купить уголь, и назад он плелся с полным мешком за спиной, увязая в сугробах. Дома тоже было не очень весело — этой зимой по крайней мере. У них хватило денег на покупку только одной печки, такой маленькой, что в холодную погоду она не обогревала даже кухни. Поэтому тете Эльжбете приходилось трудно, да и детям тоже, если они не могли пойти в школу. По вечерам все сидели, сгрудившись у огня, держа миски с похлебкой на коленях, а после ужина Юргис и Ионас выкуривали по трубке, потом печку гасили, чтобы сберечь уголь, и вся семья отправлялась спать, надеясь согреться хоть в постелях. И тут начиналась пытка холодом. Они ложились, не раздеваясь, не снимая даже пальто, а поверх наваливали все одеяла, все лишнее тряпье; дети спали вместе на одной кровати, но это не помогало им согреться. Те, что лежали с краю, дрожали и плакали, перелезали через других, старались забраться в середину, и дело кончалось дракой. Этот старый дом с дырявой крышей был совсем не похож на их литовские избы с толстыми стенами, снаружи и внутри обмазанными глиной, и холод, проникавший в него, казался живым существом, настоящим дьяволом. Просыпаясь среди ночи в кромешной тьме, они слышали на улице его завывание, а порою гробовую тишину, и это было еще хуже. Они чувствовали, как холод, заползает в щели, нащупывая их ледяными, смертоносными руками; они съеживались, укрывались плотнее, старались спрятаться от него, но тщетно! Он добирался до них, кошмарное существо, призрак, рожденный в черных пещерах ужаса, первобытная, космическая сила, и они мучились, как погибшие души, низвергнутые в хаос и разрушение. Он был жесток, неумолим, и час за часом они корчились в его тисках, одни, совсем одни. Закричи они — их никто не услышит, не поможет, не сжалится над ними. И так до утра, а утром надо было начинать новый день тяжкого труда, и они становились все слабее, и все ближе становилось то время, когда ветер сорвет их с дерева и бросит на землю.
Глава VIII
Но даже эта страшная зима не погубила ростка надежды в их сердцах. Как раз тогда в жизни Марии произошло великое событие.
Жертвою пал Тамошус Кушлейка, скрипач. Все смеялись над ними, потому что Тамошус был мал и хрупок и Мария могла бы унести его подмышкой. Но, быть может, именно этим она его и пленила; он был потрясен избытком ее энергии. В тот первый свадебный вечер Тамошус не мог отвести от нее глаз, а когда позднее он понял, что у Марии сердце ребенка, то перестал бояться ее голоса и стремительности и начал по воскресеньям приходить к ней в гости. Принимать его Мария могла только на кухне, где собиралась вся семья, и Тамошус сидел, положив шляпу на колени; изредка он вставлял несколько слов и при этом заливался краской. В конце концов Юргис сердечно хлопал его по спине и восклицал: «А ну-ка, братец, сыграй нам!» Тогда лицо Тамошуса светлело, он вытаскивал скрипку, пристраивал ее под подбородком и начинал играть. И тут сердце его разгоралось, он мог, наконец, излить свои чувства и, забыв все приличия, не отрываясь смотрел на Марию, пока та не вспыхивала и не опускала глаз. Устоять против музыки Тамошуса было невозможно, она покоряла даже детей, а по щекам тети Эльжбеты катились слезы. Какое это было огромное счастье — проникнуть в сердце гения и разделить восторги и муки его сокровенной жизни!
От этой дружбы Мария получала и другие, более существенные выгоды. Люди хорошо платили Тамошусу, когда он играл на семейных торжествах; кроме того, он был желанным гостем на всех вечеринках и праздниках, потому что по своей доброте обязательно приходил со скрипкой, а уж если он приносил ее, то всегда можно было упросить его сыграть, чтобы молодежь потанцевала. Однажды он собрался с духом и пригласил Марию на такую вечеринку. К его восторгу, она приняла приглашение, и больше он уже никогда не ходил без нее, а если вечер устраивали его друзья, то он прихватывал всю семью. Мария всегда приносила полные карманы пирогов и бутербродов и рассказывала о вкусных вещах, которыми ей удалось полакомиться. Но на вечеринках ей приходилось почти все время сидеть — танцевать она могла только с женщинами или стариками. Тамошус был человек горячий, неистово ревнивый, и стоило какому-нибудь отважному холостяку обнять пышный стан Марии, как оркестр немедленно начинал фальшивить.
Для девушки, которая всю неделю трудилась не покладая рук, предвкушение такого развлечения, как эти субботние вечера, было большой радостью. Им всем слишком тяжело жилось, их слишком замучила работа, чтобы они могли приобрести много знакомых. В Мясном городке, как правило, — люди знают только ближайших соседей и товарищей по работе, так что город как бы распадается на мириады деревушек. Но теперь один из членов семьи получил, так сказать, возможность путешествовать и расширять свой кругозор. Каждую неделю семья обсуждала своих новых знакомых: как такая-то была одета, где она работает, сколько зарабатывает и в кого влюблена; и как такой-то мужчина бросил свою девушку, и как она поскандалила с другой девушкой, и что между ними произошло, и как другой мужчина побил свою жену, пропил весь ее заработок и даже заложил платье. Иные презрительно назовут такие разговоры сплетнями, но ведь люди могут говорить только о том, что знают.
В одну субботнюю ночь, когда они возвращались со свадьбы, Тамошус набрался храбрости и, положив футляр со скрипкой на землю, объяснился в любви, после чего Мария немедленно заключила его в объятия. На следующий день она рассказала обо всем домашним и чуть не плакала от счастья, потому что, говорила она, Тамошус замечательный человек. С тех пор ему уже не приходилось ухаживать за ней при помощи скрипки, и они часами просиживали на кухне, блаженно обнявшись; по молчаливому уговору остальные члены семьи не замечали, что происходит в том углу.
