Лев Толстой - Анна Каренина
Самая фамилия Левина образована из имени: Лев Николаевич – Лёва – Лёв Николаевич (как его называли в домашнем кругу). Фамилия Левина воспринималась именно в этой транскрипции (ср. упоминание о «Лёвине и Кити» в письме И. Аксакова к Ю. Самарину).[327] Однако ни Толстой, ни его близкие никогда не настаивали на таком именно прочтении. Сходство Левина и Толстого несомненно, но так же несомненно и их различие. Об этом очень удачно сказал Фет: «Левин – это Лев Николаевич (не поэт)».[328] Фамилия эта в литературе тех лет не так уж уникальна: герой известной в то время повести А.В. Станкевича «Идеалист» тоже Левин. Повесть эта была связана с воспоминаниями о Н.В. Станкевиче, которого Толстой «любил, как брата», и с наследием 40-х годов. Следует заметить, что и Левин в «Анне Карениной» был нарисован как тип «русского идеалиста», во многом противостоящего «новейшим веяниям времени».
Реальные факты действительности входили в роман в преобразованной форме, подчиняясь творческой концепции Толстого. Поэтому невозможно отождествление героев «Анны Карениной» с их реальными прототипами. И хотя Толстой в черновиках иногда называл романических героев именами близко знакомых ему людей, чтобы яснее видеть их перед собой во время работы, он далеко уходил от того, что принято называть прототипом. Анна Каренина, по утверждению Т.А. Кузминской, напоминает Марию Александровну Гартунг (1832–1919), дочь Пушкина, но «не характером, не жизнью, а наружностью». Толстой встретил М.А. Гартунг в гостях у генерала Тулубьева в Туле. «Ее легкая походка легко несла ее довольно плотную, но прямую и изящную фигуру. Меня познакомили с ней, – рассказывает Т.А. Кузминская. – Лев Николаевич еще сидел за столом. Я видела, как он пристально разглядывал ее. – Кто это? – спросил он, подходя ко мне. – М-м Гартунг, дочь поэта Пушкина. – Да-а… – протянул он, – теперь я понимаю… Ты посмотри, какие у нее арабские завитки на затылке. Удивительно породистые».[329] В дневнике С.А. Толстой сохранилась заметка: «Почему Каренина Анна и что навело на мысль о подобном самоубийстве?» С.А. Толстая рассказывает о трагической судьбе Анны Степановны Пироговой, которую несчастная любовь привела к гибели. Она уехала из дома «с узелком в руке», «вернулась на ближайшую станцию Ясенки, там бросилась на рельсы под товарный поезд». Все это произошло вблизи Ясной Поляны в 1872 году. Толстой ездил в железнодорожные казармы, чтобы увидеть несчастную. «Впечатление было ужасное»,[330] – пишет С.А. Толстая. Но в романе были изменены и мотивировка поступков, и самый характер событий.
По свидетельству современников, прототипом Каренина был «рассудительный» Михаил Сергеевич Сухотин, камергер, советник московской дворцовой конторы. В 1868 году его жена, Мария Алексеевна Сухотина, добилась развода и вышла замуж за С.А. Ладыженского. Толстой был дружен с братом Марии Алексеевны – Д.А. Дьяковым и знал об этой семейной истории, которая отчасти могла послужить материалом для описания драмы Каренина. Фамилия Каренин имеет литературный источник. «Откуда фамилия Каренин? – пишет С.Л. Толстой. – Лев Николаевич начал с декабря 1870 года учиться греческому языку и скоро настолько освоился с ним, что мог восхищаться Гомером в подлиннике… Однажды он сказал мне: „Каренон – у Гомера – голова. Из этого слова у меня вышла фамилия Каренин“. Не потому ли он дал такую фамилию мужу Анны, что Каренин – головной человек, что в нем рассудок преобладает над сердцем, над чувством».[331] Не следует при этом забывать, что и Каренин во многих случаях высказывает собственные Льва Николаевича мысли о жизни, о семье и браке.
Прототипом Облонского обычно называют (в числе других лиц) Василия Степановича Перфильева, уездного предводителя дворянства, а затем – в 1878–1887 годах – московского губернатора. В.С. Перфильев был женат на П.Ф. Толстой, троюродной сестре Льва Николаевича. К слухам о том, что Облонский напоминает его своим характером, Перфильев, по утверждению Т.А. Кузминской, отнесся добродушно. Лев Николаевич не опровергал этого слуха. Прочитав сцену завтрака Облонского, Перфильев однажды сказал Толстому: «Ну, Левочка, цельного калача с маслом за кофеем я никогда не съедал. Это ты на меня уж наклепал!» Эти слова насмешили Льва Николаевича»,[332] – пишет Т.А. Кузминская. По свидетельству других современников, Перфильев был недоволен тем, что Толстой «вывел» его в образе Облонского, и отнесся к слухам о сходстве очень болезненно.
С.Л. Толстой полагал, что в фамилии Вронского отозвалась известная фамилия Воронцовых. Эта фамилия мелькнула в заметке Пушкина «На углу маленькой площади» («…женат, кажется, на Вронской»). В последнее время большое распространение получила версия о том, что прототипом Вронского был Н.Н. Раевский, полковник, доброволец, сражавшийся в Сербии и погибший возле города Алексинац.[333] Однако эта версия не находит подтверждения: ни в черновиках романа, ни в дневниках, ни в письмах Толстого имя Н.Н. Раевского не упоминается. Скорее всего, это одна из литературных легенд, возникшая в среде русских офицеров-добровольцев, что само по себе указывает на огромную силу типического обобщения, достигнутого Толстым в характере Вронского. Заслуживает внимания и догадка, высказанная Дмитрием Стремоуховым в докладе на конференции в Венеции в 1960 году, посвященной Толстому, – что прообразом Вронского был известный поэт А.К. Толстой.[334] Дело не только в сходстве имен и званий: граф Алексей Кириллович Вронский был флигель-адъютантом, так же как граф Алексей Константинович Толстой. В черновиках романа Толстой называл Вронского поэтом: «Ты нынче увидишь его. Во-первых, он хорош, во-вторых, он джентльмен в самом высоком смысле этого слова, потом он умен, поэт и славный, славный малый» (20, 110). При этом надо иметь в виду, что Толстой относился к стихам А.К. Толстого примерно так же, как он относился к живописи Вронского. В 1862 году А.К. Толстой женился на С.А. Миллер-Бахметьевой, которая ради него покинула мужа и семью. История эта наделала много шума в свете. Она была хорошо известна Льву Николаевичу, который к тому же состоял в родстве с А.К. Толстым. Можно указать также на прямые отголоски лирики А.К. Толстого в романе «Анна Каренина».
В характере Николая Левина Толстой воспроизвел многие существенные черты натуры своего родного брата – Дмитрия Николаевича Толстого. В юности он был аскетичен и строг, и в семье его прозвали Ноем. Затем произошел перелом в жизни Дмитрия. «Он вдруг стал пить, курить, мотать деньги и ездить к женщинам. Как это с ним случилось, не знаю, – рассказывал Толстой, – я не видел его в это время… И в этой жизни он был тем же серьезным, религиозным человеком, каким он был во всем. Ту женщину, проститутку Машу, которую он первую узнал, он выкупил и взял к себе… Думаю, что не столько дурная, нездоровая жизнь, которую он вел несколько месяцев в Москве, сколько внутренняя борьба укоров совести, – сгубили сразу его могучий организм».[335]
Старый князь Щербацкий, по наблюдениям современников, был похож на Сергея Александровича Щербатова, директора лосиной фабрики в Москве. К одной из его дочерей, княжне Прасковье Сергеевне Щербатовой, Толстой был неравнодушен в молодости. «В описании семьи Щербацких есть и черты семьи Берсов… – пишет С.Л. Толстой. – Однако семья Берсов не принадлежала к московскому высшему дворянскому обществу».[336]
Не только Кити Щербацкая, но и ее родная сестра Долли Облонская напоминают своим характером и погруженностью в домашние, семейные заботы жену Толстого – Софью Андреевну. «Черты моей матери, – пишет С.Л. Толстой, – можно найти в Кити (первое время ее замужества) и в Долли, когда на ней лежали заботы о многочисленных ее детях».[337]
Домашние Толстого узнавали знакомых и самих себя в его романе. «Я знал многих лиц и многие эпизоды, там описанные, – замечает С.Л. Толстой. – Константина Левина отец, очевидно, списал с себя, но он взял только часть своего „я“, и далеко не лучшую часть».[338] Софья Андреевна шутя говорила: «Левочка, ты Левин; но плюс талант. Левин – нестерпимый человек!».[339]
Агафья Михайловна, Тит, Ермил, Фоканыч – яснополянские жители, собеседники Толстого. «Я уверен, – писал Толстой в „Анне Карениной“, – что и Франклин чувствовал себя так же ничтожным… И у него, верно, была своя Агафья Михайловна, которой он поверял свои планы». Агафья Михайловна – бывшая горничная бабушки Толстого Пелагеи Николаевны Толстой (урожд. Горчаковой). Она была ключницей в Ясной Поляне. В 50-х годах Толстой поручал ее заботам свое холостое хозяйство. «Агафья Михайловна имела вид аристократки, – отмечает С.Л. Толстой, – и есть предположение, что в ней текла кровь князей Горчаковых».[340]
