Кнут Гамсун - Пан (пер. Химона)
— Баронъ зоветъ, — сказалъ я и снова низко снялъ фуражку.
И я пошелъ въ горы къ своей минѣ. Ничто, ничто не должно было лишить меня самообладанія. Я встрѣтилъ Еву. — Вотъ видишь! — крикнулъ я ей — господинъ Макъ не можетъ меня выжить отсюда. Онъ сжегъ мою хижину, а у меня другая… — Въ рукахъ у нея была щетка и ведро съ дегтемъ.
— Ну, что, Ева?
— Господинъ приказалъ поставить лодку въ пристани подъ скалой и просмолить ее.
Онъ слѣдилъ за каждымъ ея шагомъ, она должна была повиноваться. Но почему именно въ этомъ мѣстѣ, почему не въ гавани?
— Господинъ Макъ такъ приказалъ…
— Ева, Ева, милая, изъ тебя дѣлаютъ рабыню, и ты не жалуешься. Вонъ смотри, ты опять улыбаешься, и улыбка твоя блещетъ жизнью, хоть ты и раба.
Когда я пришелъ къ своей минѣ, меня поразила неожиданность. Я увидѣлъ, что здѣсь были люди. Я началъ разсматривать слѣды на волнахъ и узналъ отпечатокъ длинныхъ, острыхъ сапогъ господина Мака. «Что это онъ здѣсь шныряетъ?» подумалъ я и оглядѣлся кругомъ. Никого не видно. Никакого подозрѣнія не зародилось во мнѣ.
И я сѣлъ и началъ стучать по своему бураву, не предчувствуя, какое безуміе я совершалъ.
XXXII
Пришелъ почтовый пароходъ, онъ привезъ мнѣ мой мундиръ, онъ долженъ былъ увезти съ собой барона со всѣми его ящиками съ раковинами и водорослями. Теперь онъ нагружался въ гавани бочками съ сельдями и ворванью; вечеромъ онъ долженъ былъ отойти.
Я беру винтовку и заряжаю оба ствола большимъ количествомъ пороху. Сдѣлавъ это, я кивнулъ самому себѣ головой. Я иду въ горы и наполняю порохомъ также свою мину; я опять киваю. Ну, теперь все готово. Я ложусь и жду. Я ждалъ цѣлые часы. Я все время слышалъ, какъ пароходъ звенѣлъ цѣпями у пристани. Начало смеркаться. На конецъ раздался свистъ, грузъ принятъ, пароходъ отходитъ. Теперь мнѣ осталось ждать нѣсколько минутъ. Мѣсяцъ еще не вышелъ, и я пристально смотрѣлъ какъ безумный въ этотъ сумрачный вечеръ. Когда изъ-за острова показался кончикъ бугшприта, я зажегъ фитиль и быстро отошелъ назадъ. Проходитъ минута. Вдругъ раздается трескъ, снопъ каменныхъ осколковъ взлетаетъ въ воздухъ, гора вздрагиваетъ, и скала съ грохотомъ катится въ пропасть. Кругомъ въ горахъ катится эхо. Я беру ружье и стрѣляю изъ одного ствола, мнѣ отвѣчаетъ многократное эхо. Мгновенье спустя, я разряжаю второе дуло; воздухъ дрогнулъ отъ моего привѣтствія, а эхо отнесло этотъ звукъ далеко въ широкій міръ. Казалось, горы сговорились крикнуть вслѣдъ уходящему кораблю. Проходитъ короткое мгновенье, въ воздухѣ опять все тихо, эхо замолкло въ горахъ, и земля опять лежитъ безмолвно. Корабль исчезаетъ въ сумеркахъ. Я еще дрожу отъ страннаго напряженія, я беру свои бурава и ружье подъ мышку и спускаюсь съ горы; колѣни у меня ослабли. Я взялъ кратчайшій путъ, не сводя глазъ съ дымящагося слѣда, оставленнаго обваломъ. Эзопъ все время идетъ, тряся головой, и чихаетъ отъ запаха гари. Когда я спустился внизъ, къ лодочной пристани, меня ждало зрѣлище, перевернувшее мнѣ всю душу: лежала лодка, раздробленная скатившимся обломкомъ скалы, а Ева… Ева лежала рядомъ, раздавленная, разорванная, бокъ и животъ были до неузнаваемости истерзаны. Ева лежала убитая на мѣстѣ.
XXXIII
Что же мнѣ еще писать?
Въ продолженіе нѣсколькихъ дней я не разряжалъ ружья; мнѣ нечего было ѣсть, и я ничего не ѣлъ; я сидѣлъ въ своемъ сараѣ.
Еву отнесли въ церковь въ лодкѣ господина Мака, окрашенной въ бѣлый цвѣтъ. Я шелъ берегомъ и пришелъ къ ея могилѣ… Ева умерла. Помнишь ли ты ея маленькую дѣвичью головку съ волосами, какъ у монашенки? Она приходила сюда такъ тихо, складывала свою ношу и улыбалась. И видѣла ты, какъ жизнь кипѣла въ этой улыбкѣ?
Лежи смирно, Эзопъ. Мнѣ припоминается одно странное сказаніе. Это было четыре человѣческихъ возраста тому назадъ, во времена Изелины, когда священникомъ былъ Штамеръ.
Одна дѣвушка сидѣла въ заключеніи въ башнѣ, окруженной стѣнами. Она любила одного человѣка. Почему? Спроси у вѣтра и звѣздъ, спроси бога жизни, ибо никто другой не можетъ знать. И онъ былъ ея другомъ и возлюбленнымъ. Но время шло, и въ одинъ прекрасный день онъ увидѣлъ другую, и его чувство измѣнилось.
Дѣвушку онъ любилъ юношескою любовью. Онъ часто называлъ ее своимъ благословеніемъ и своей голубкой, у нея была горячая, трепещущая грудь. Онъ сказалъ:- Дай мнѣ твое сердце. — И она сдѣлала это. Онъ сказалъ:- Могу ли попросить тебя о чемъ-нибудь, возлюбленная? — И, опьяненная она отвѣчала:- да. Она все отдала ему, а онъ не благодарилъ ее.
Другую онъ любилъ, какъ рабъ, какъ безумецъ и какъ нищій. Почему? Спроси пыль на дорогѣ и падающіе листья, спроси загадочнаго бога жизни, ибо никто другой не знаетъ про это. Она ничего ему не отдала, ничего, и тѣмъ не менѣе онъ благодарилъ ее.
Она сказала:- отдай мнѣ твой покой и твой разумъ! — и онъ грустилъ, что она не спросила у него его жизнь.
А дѣвушку посадили въ башню…
— Что ты дѣлаешь, дѣвушка, ты сидишь и улыбаешься?
— Я думаю о томъ, что было 10 лѣтъ тому назадъ. Тогда я встрѣтила его.
— Ты все думаешь о немъ?
— Я все думаю о немъ. А время идетъ…
— Что ты дѣлаешь, дѣвушка? И почему ты сидишь и улыбаешься?
— Я вышиваю его имя на платкѣ.
— Чье имя? Того, кто засадилъ тебя сюда?
— Да, того, кого я встрѣтила 20 лѣтъ тому навалъ.
— Ты все думаешь о немъ?
— Я, какъ и прежде, думаю о немъ. А время идетъ…
— Что ты дѣлаешь, узница?
— Я старѣю и не могу больше вышивать, я скребу известку со стѣны. Изъ извести я лѣплю кружку для него. Это мой маленькій подарокъ.
— О комъ ты говоришь?
— О моемъ возлюбленномъ, который заключилъ меня въ эту башню.
— Ты улыбаешься тому, что онъ заключилъ тебя сюда.
— Я думаю о томъ, что онъ скажетъ. «Хе-хе, скажетъ онъ, моя возлюбленная прислала мнѣ эту кружку, она не забыла меня за эти 30 лѣтъ».
А время идетъ…
— Что, узница, ты сидишь, ничего не дѣлаешь и все улыбаешься?
— Я старѣю, я старѣю, мои глаза ослѣпли, я могу только думать.
— О томъ, котораго ты встрѣтила 40 лѣтъ тому назадъ?
— О томъ, кого я встрѣтила, когда была молодая. Можетъ-бытъ тому и 40 лѣтъ.
— Но развѣ ты не знаешь, что онъ умеръ? Ты блѣднѣешь, старая, ты ничего не отвѣчаешь, губы побѣлѣли, ты не дышишь?
Вотъ видишь, какое странное сказаніе о дѣвушкѣ въ башнѣ.
Подожди, Эзопъ, я что-то забылъ; она услышала однажды голосъ своего возлюбленнаго во дворѣ и она покраснѣла. Ей тогда было 40 лѣтъ…
Я предаю твое тѣло погребенію, Ева, и я со смиреніемъ цѣлую песокъ на твоей могилѣ. Полное алое воспоминаніе пронизываетъ меня, когда я думаю о тебѣ; благословеніе снисходитъ на меня когда я думаю о твоей улыбкѣ. Ты все, все отдала, и это не трудно было тебѣ, потому что ты была родное, опьяненное дитя самой жизни. Но той другой, которая скупится даже на свои взгляды, принадлежатъ всѣ мои мысли. Почему? Спроси у 12 мѣсяцевъ и у кораблей на морѣ, спроси загадочнаго бога сердца.
XXXIV
Одинъ человѣкъ сказалъ мнѣ:
— Вы больше не стрѣляете? Эзопъ бѣгаетъ на свободѣ по лѣсу, онъ гоняетъ зайца.
Я сказалъ:
— Ступайте и застрѣлите его за меня.
Прошло нѣсколько дней. Меня отыскалъ господинъ Макъ; глаза у него ввалились, лицо было сѣрое.
Я подумалъ:
— Могу ли я дѣйствительно видѣть людей насквозь или нѣтъ? Я самъ не знаю.
Господинъ Макъ говорилъ о катастрофѣ, объ обвалѣ.
— Это несчастіе, грустная случайность. Я тутъ ни при чемъ.
Я сказалъ:
— Если былъ такой человѣкъ, который во что бы то ни стало хотѣлъ раздѣлить меня съ Евой, то онъ достигъ этого. Да будетъ онъ проклятъ!
Господинъ Макъ покосился на меня недовѣрчиво. Онъ пробормоталъ что-то о погребеніи, для котораго ничего не пожалѣли. Я удивился его изворотливости. Онъ не хотѣлъ вознагражденія за разбитую обваломъ лодку.
— Такъ въ самомъ дѣлѣ, - сказалъ я, — вы не хотите вознагражденія за лодку, за ведро со смолой и щетку?..
— Нѣтъ, милѣйшій господинъ лейтенантъ, — отвѣчалъ онъ. — Какъ вы можете такъ думать! — и онъ посмотрѣлъ на меня глазами, исполненными ненависти.
Я не видѣлъ Эдварды въ продолженіе трехъ недѣль.
А впрочемъ, нѣтъ, какъ-то разъ я встрѣтилъ ее въ лавкѣ, куда я ходилъ покупать хлѣба; она стояла за прилавкомъ и рылась въ различныхъ матеріяхъ. Кромѣ нея, тамъ были еще два приказчика. Я громко поздоровался, она подняла голову, но ничего не отвѣтила.
Вдругъ мнѣ пришло въ голову, что я не могу спросить себѣ хлѣба въ ея присутствіи. Я обратился къ приказчикамъ и потребовалъ себѣ дроби и пороху. Пока мнѣ отвѣшивали я не спускалъ съ нея глазъ.
Сѣрое, черезчуръ узкое платье, петли были потерты; плоская грудь сильно дышала.
Какъ она выросла за лѣто! Ея лобъ думалъ, эти раздвинутыя изогнутыя брови были словно двѣ загадки на ея лицѣ, всѣ ея движенія стали болѣе зрѣлыми. Я посмотрѣлъ на ея руки; ея длинные тонкіе пальцы дѣйствовали на меня съ какой-то силой и заставляли дрожать. Она продолжала рыться въ матеріяхъ.
