Ивлин Во - Незабвенная
— О-о, напишите ей, пусть выходит за другого.
— Кажется, так она и намерена поступить.
О помолвке Денниса и Эме не было объявлено ни в одной газете, и потому не потребовалось публичного опровержения. Помолвке мистера Джойбоя и Эме были посвящены полтора столбца в «Журнале похоронщиков» и фотография в «Гробе»; что касается местного журнала «О чем шелестит дол», то он посвятил их роману почти весь очередной номер. Была объявлена дата брачной церемонии в Университетской церкви. Мистер Джойбой получил баптистское воспитание, и священник, который в «Шелестящем доле» отпевал баптистов, охотно предложил ему свои услуги. Кастелянша подыскала для невесты белое усыпальное покрывало. Доктор Кенуорти выразил желание лично присутствовать на церемонии. Трупы, поступавшие теперь к Эме для дальнейшей обработки, торжествующе ухмылялись.
За все время Эме ни разу не встречалась с Деннисом. В последний раз она видела его у могилы попугая, когда он, словно бы вовсе не испытывая смущения, подмигнул ей над маленьким пышным гробиком. На самом деле он был порядком смущен и просто почел за лучшее притаиться на день-другой. А потом он увидел объявление о помолвке.
Эме было не так-то просто избежать нежелательных встреч. Она не могла попросту предупредить: «Если придет мистер Барлоу, меня нет дома» — и наказать слугам, чтоб его не пускали. У нее не было слуг, а если звонил телефон, она сама брала трубку. Ей надо было есть. Надо было ходить по магазинам. И в том и в другом случае она оказывалась беззащитной перед возможностью тех будто случайных дружеских встреч, которыми изобилует жизнь американца. И вот как-то вечером, незадолго перед свадьбой, Деннис, подстерегавший ее, прошел за ней в жирножковую и сел рядом у стойки.
— Привет, Эме. Хочу с тобой поговорить.
— Все, что бы ты теперь ни сказал, не имеет значения.
— Но послушай, милая моя, ты, кажется, совсем забыла, что мы с тобой обручены и должны пожениться. Мои теологические занятия продвигаются успешно. День, когда я заявлю о своих жениховских правах, уже не за горами.
— Лучше смерть.
— Признаться, этой альтернативы я не предвидел. Поверишь, первый раз в жизни пробую эти жирножки. Сколько раз собирался попробовать. Поразительно даже не то, что они такие противные, а то, что они совершенно безвкусные. Но давай поговорим начистоту. Ты что же, отрицаешь, что торжественно поклялась выйти за меня замуж?
— Но ведь девушка может и передумать, правда?
— Ну, по правде сказать, я в этом не уверен. Ты ведь дала торжественное обещание.
— Да, но я была обманута. Все эти стихи, которые ты посылал мне и притворялся, будто сам их написал, и все они такие возвышенные, что я даже наизусть учила отрывки, — оказывается, их написали другие люди, а некоторые из этих людей даже завершили путь сотни лет назад. В жизни так обидно не было, как тогда, когда я узнала.
— Так, значит, в этом все дело?
— И эти ужасные «Угодья лучшего мира». Ладно. Я лучше уйду. Мне даже есть расхотелось.
— Но ведь ты сама выбрала это место. Когда я тебя приглашал, я никогда не кормил тебя этими жирножками, правда?
— Если только не я тебя приглашала.
— Это несущественно. Но не можешь же ты идти вот так по улице и плакать. Моя машина стоит напротив. Давай я подброшу тебя до дому.
Они вышли на улицу, ярко освещенную светом неоновых ламп.
— Ладно, Эме, — сказал Деннис, — давай не будем дуться.
— Дуться? Ты мне просто отвратителен.
— Когда мы виделись в прошлый раз, мы были помолвлены и собирались сочетаться браком. Надеюсь, я могу рассчитывать на какие-то объяснения. Пока единственное, в чем ты обвиняешь меня, — это то, что не я автор нескольких наиболее знаменитых стихотворных шедевров, написанных по-английски. Ну а кто же тогда? Твой Гопджоп?
— Ты хотел, чтобы я подумала, будто это ты написал.
— Ну, Эме, ты не справедлива ко мне. Это я должен был бы быть разочарован тем, что девушка, на которую я растрачивал свои чувства, не знакома с самыми популярными сокровищами литературы. Но я понимаю, что твои критерии образования отличаются от тех, к которым я привык. Ты, несомненно, лучше, чем я, разбираешься в психологии и китайском языке. Но, видишь ли, в том отмирающем мире, из которого я пришел, цитирование — это поистине национальный порок. Когда-то цитировали античных писателей, теперь лирическую поэзию.
— Никогда больше не поверю ни одному твоему слову.
— Черт побери, чему ж тут не верить?
— Я в тебя не верю.
— Вот это уже другое дело. Верить кому-то и верить в кого-то — здесь, конечно, есть существенное различие.
— Ох, да перестань ты рассуждать.
— Что ж, согласен.
Деннис подогнал машину к обочине и попытался заключить Эме в свои объятия. Она сопротивлялась яростно и умело. Он тотчас отступился и закурил сигару. Эме долго всхлипывала, забившись в угол, а потом вдруг сказала:
— Эти ужасные похороны.
— Попугай Джойбоя? Да. Это я, пожалуй, смогу объяснить. Мистер Джойбой требовал, чтобы гроб был открытый. Я возражал, и ведь, в конце концов, мне виднее. Я изучал это дело. Открытый гроб годится для собак и кошек, они очень естественно сворачиваются в клубочек. Другое дело попугаи. Они выглядят просто нелепо, когда голова их покоится на подушечке. Но я наткнулся на непробиваемую стену снобизма. Раз так хоронят в «Шелестящем доле», значит, так должны хоронить в «Угодьях лучшего мира». Или ты думаешь, он вообще все это подстроил? Может быть. Вполне допускаю, что этот ханжа и зануда пошел на то, чтоб бедняга попугай выглядел так нелепо, лишь бы уронить меня в твоих глазах. Да и вообще кто приглашал тебя на эти похороны? Ты что, была знакома с покойным?
— Подумать только, все то время, пока мы встречались с тобой, ты тайком ходил туда, в это место…
— Дорогая моя, тебе, как американке, меньше всего пристало презирать мужчину за то, что он начинает с нижней ступеньки социальной лестницы. Я, конечно, не притязаю на столь высокое положение в похоронном мире, какое занимает твой мистер Джойбой, но зато я моложе его, гораздо привлекательнее и у меня свои зубы. А в будущем у меня — Свободная церковь. Я, наверно, уже стану главным священником «Шелестящего дола», а мистер Джойбой все еще будет потрошить трупы. У меня задатки великого проповедника — нечто метафизическое, в стиле семнадцатого века, апеллирующее скорее к разуму, чем к простейшим эмоциям. Нечто в духе Лода[17] — этакое манерное, многословное, остроумное и совершенно недогматическое, свободное от предрассудков. Я думал о своем облачении. Широкие рукава, вероятно…
— Ой, да замолчи ты. Надоело до смерти!
— Эме, как твой будущий муж и духовный наставник, я должен предупредить тебя: с человеком, которого любишь, так не разговаривают.
— Я не люблю тебя.
— «Пока не высохнут моря».
— Понятия не имею, что это все значит.
— «Не утечет скала». Это, надеюсь, достаточно ясно. «Клянусь люб-бить тебя…» Уж эти-то слова тебе наверняка понятны. Именно так их произносят популярные певцы. «И дней пески не убегут, клянусь люб-бить тебя». Насчет песков, готов признать, звучит несколько туманно, но общий смысл поймет даже человек, вконец ожесточивший свое сердце. К тому же ты что, забыла о Сердце Брюса?
Рыдания утихли, и по наступившему молчанию Деннис понял, что в прелестной и слабой головке, уткнувшейся в угол, мыслительный процесс идет полным ходом.
— Это Брюс, что ли, написал стихотворение? — спросила она наконец.
— Нет. Но имена этих людей настолько похожи, что разница просто несущественна.
Последовала пауза.
— А этот Брюс или как там его, он не оставит никакого выхода для тех, кто дал клятву?
Деннис не возлагал больших надежд на обет, данный в церквушке Олд-Лэнг-Сайн. Он и упомянул-то о нем неизвестно зачем. Но теперь он поспешил использовать свое преимущество.
— Послушай, ты, сладостное и безнадежное создание. Ты сейчас стоишь перед дилеммой — это по-нашему, по-европейски, а по-вашему — ты попала в переплет.
— Отвези меня домой.
— Хорошо, я могу объяснить тебе все по дороге. На твой взгляд, в мире нет ничего прекраснее «Шелестящего дола», разве только рай небесный. Я тебя понимаю. На свой грубый английский манер я разделяю твой восторг. Я даже собрался написать об этом один опус, но боюсь, что не смогу в этой связи повторить вслед за Доусоном[18]: «Если вы его прочтете, все поймете вы». Ты не поймешь в нем, милая, ни единого слова. Но это все так, между прочим. Твой мистер Джойбой — это воплощенный дух «Шелестящего дола», единственное промежуточное звено между доктором Кенуорти и простыми смертными. Итак, оба мы, ты и я, одержимы «Шелестящим долом», «в целительную смерть полувлюблен», как я сказал тебе однажды, и, чтобы избежать дальнейших осложнений, позволь мне сразу добавить, что эти стихи тоже написал не я. Так вот, ты баядерка и девственная весталка этого заведения, и совершенно естественно, что меня влечет к тебе, а тебя влечет к Джойбою. Психологи объяснят тебе, что подобное случается на каждом шагу.
