Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше
В одиннадцать часов он завтракал, балагурил с Мели, потом исчезал и больше не показывался.
Чтобы найти мебель под стать старинному ларю, Бувар и Пекюше отправились на поиски. То, что они приносили, обычно оказывалось негодным, но им попадалось множество любопытных вещей. Пристрастившись к собиранию безделушек, они увлеклись средневековьем.
Они начали посещать соборы; высокие нефы, отражавшиеся в чашах со святой водой, витражи, сверкавшие как драгоценности, гробницы в глубине часовен, таинственный полумрак в криптах, прохлада каменных стен — всё вызывало у них восхищение и благоговейный трепет.
Вскоре оба научились разбираться в эпохах и стилях; пренебрегая объяснениями пономаря, они говорили друг другу:
— Ага! Вот романская апсида… А это двенадцатый век! Вот опять пламенеющая готика!
Они силились понять значение вырезанных на капителях орнаментов, например, двух грифонов, клюющих дерево в цвету на колонне в Мариньи. Лица певчих с громадными челюстями, изображённые на карнизах с Фегероле, Пекюше определил как сатиру, а мужская фигура в бесстыдной позе на оконной раме в Герувиле, по мнению Бувара, доказывала, что наши предки любили непристойности.
Приятели не выносили ни малейших признаков упадка. Им всюду мерещился упадок; оштукатуренная заново стена приводила их в негодование, они громко возмущались вандализмом.
Однако их удивляло, что стиль памятников не всегда соответствует той эпохе, когда они построены. Полукруглая арка XIII века до сих пор встречается в Провансе. Стрельчатый свод, возможно, существовал с незапамятных времен. И учёные всё ещё спорят, какой стиль древнее — романский или готический. Такое отсутствие точных сведений крайне их раздражало.
После церквей Бувар и Пекюше начали осматривать феодальные крепости в Донфроне и Фалезе. Они восхищались пазами подъёмной решётки под воротами, а взобравшись на башню, любовались панорамой: отсюда открывался вид на всю равнину, на кровли города, перекрёстки улиц, на площадь, запруженную повозками, на речку, где женщины полоскали бельё. Крепостная стена обрывалась прямо в ров, заросший кустарником, и они бледнели от страха, представляя себе, как воины лезли на приступ, вися на приставных лестницах. Друзья были не прочь спуститься в подземелья крепости, но Бувару мешал его толстый живот, а Пекюше боялся змей.
Им захотелось осмотреть старинные замки в Кюрси, Бюли, Фонтенейе, Лемармионе, Аргуже. Там иногда, где-нибудь за углом, позади навозной кучи, возвышается башня времён Каролингов. Кухня с каменными скамьями напоминает о рыцарских пирах. Некоторые из этих замков всё ещё сохраняют грозный вид; там остались следы трёх поясов укреплений, бойницы под лестницей, высокие островерхие башенки. Там есть залы, где лучи солнца, проникая через окно времён Валуа с выточенной, как слоновая кость, резной рамой, освещают рассыпанные зёрна сурепицы, которые сушатся на полу. Там часовни обращены в амбары. Надписи на надгробных камнях стерлись. Посреди пустыря торчит обломок стены, сверху донизу заросший плющом, который колыхается на ветру.
Друзья охотно накупили бы множество вещей; они заглядывались то на оловянный кувшин, то на стразовую пряжку, то на ситец в крупных разводах. Удерживал их недостаток денег.
Случайно они откопали у какого-то лудильщика в Балеруа готический витраж, который как раз подошёл по размеру к правой половине оконной рамы возле кресла. Колокольня Шавиньоля, видневшаяся вдали сквозь разноцветное стекло, казалась им теперь поразительно красивой.
Горжю смастерил из нижней стенки какого-то шкафа аналой и поставил перед окном — он всячески поощрял их одержимость.
Этих маньяков интересовали даже те памятники, о которых никто ничего не знал, например, загородная резиденция епископов в Сезе.
В Байе, по свидетельству археолога де Комона, в древности существовал театр. Они бросились туда, но не обнаружили никаких следов.
Возле деревни Монреси есть знаменитый луг, где некогда откопали множество древних монет. Они надеялись собрать там обильную жатву. Но сторож даже не пустил их туда.
Не повезло им и в розысках канала между водоёмом в Фалезе и предместьем Кана. Утки, которых туда пустили, якобы выплыли в Воселе, крякая «кан, кан, кан», откуда и произошло название города.
Никакие хлопоты их не пугали, никакие жертвы не останавливали.
Согласно преданию, в 1816 году, в Мениль-Вилемане, г‑н Галерон позавтракал на постоялом дворе, заплатив четыре су. Они заказали там те же блюда, но обнаружили с удивлением, что времена изменились и цены тоже.
Кто основал аббатство св. Анны? Есть ли родство между моряком Онфруа, привёзшим в XII веке новый сорт картофеля, и Онфруа, который стал губернатором Гастингса после его завоевания? Где раздобыть величайшую редкость — «Коварную гадалку», комедию в стихах некоего Дютрезора, написанную в Байе? При Людовике XIV некий Герамбер Дюпати или Дюпастис Герамбер написал нигде не опубликованный сборник анекдотов об Аржантане; как разыскать эти анекдоты? Какова судьба рукописных мемуаров г‑жи Дюбуа де ла Пьер, которыми пользовался в неизданной истории Легля викарий Сен-Мартена, Луи Даспре? Сколько проблем надо разрешить, сколько фактов установить!
Ведь нередко какая-нибудь мелкая подробность приводит к открытиям необычайной ценности.
И вот, снова облачившись в блузы, чтобы не вызывать подозрений, они стали ходить по домам под видом коробейников и скупать старые бумаги. Им продавали макулатуру целыми охапками. Но это были ученические тетради, счета, старые газеты — словом, всякий хлам.
Наконец Бувар и Пекюше обратились к Ларсонеру.
Тот был поглощён историей кельтов и, ответив им вкратце, сам засыпал их вопросами.
Сохранились ли в их округе следы культа пса, которые наблюдают в Монтаржи? Какие интересные подробности замечали они на празднествах «огни св. Иоанна», в свадебных обрядах, в народных поговорках и т.п.? Учёный даже поручил им собрать для него несколько кремнёвых топориков, так называемых celtae, которыми пользовались друиды во время «кровавых жертвоприношений».
Горжю притащил им целую дюжину топориков; они отослали Ларсонеру один похуже, остальными украсили свою коллекцию.
Они обходили комнаты музея с гордостью, сами обметали пыль, хвастались всем знакомым каждой новинкой.
Однажды после полудня к ним пришли г‑жа Борден и г‑н Мареско, чтобы осмотреть достопримечательности музея.
Бувар их встретил и стал давать объяснения, начиная с прихожей.
Вон та балка — не что иное, как перекладина старой фалезской виселицы; продавший её столяр доподлинно знает это со слов своего деда.
Толстая цепь в коридоре найдена в подземной темнице Тортевальской башни. Нотариус возразил, что точно такие же цепи повсюду висят на тумбах у подъездов, но Бувар был убеждён, что к ней приковывали узников в темнице. Потом он распахнул дверь в первую залу.
— Зачем столько черепиц? — воскликнула г‑жа Борден.
— Чтобы нагревать парильню. Но давайте осматривать всё по порядку. Вот этот саркофаг мы отыскали на постоялом дворе, где он служил для водопоя.
Тут Бувар приподнял две урны с землёй, то есть с прахом покойника, и, поднеся к глазам флакон, показал, как римляне, скорбя об усопшем, лили туда слёзы.
— Но у вас тут всё так печально, так уныло! — вздохнула г‑жа Борден.
Бувар согласился, что это зрелище слишком мрачно для дамы, и вынул из коробки несколько медных монет и серебряный динарий.
Г‑жа Борден спросила нотариуса, сколько бы это стоило на нынешние деньги.
Нотариус, рассматривая кольчугу, нечаянно уронил её на пол, рассыпав несколько колец. Бувар постарался скрыть свою досаду.
Желая оказать любезность гостям, он даже снял со стены алебарду и, размахивая ею, приседая, топая ногой, показал, как подсекают поджилки у коня, колют штыком, разят врага. Вдова нашла, что он молодец хоть куда.
Она восхитилась комодом из ракушек. Сенталирская кошечка её поразила, груша в графине впечатления не произвела. Подойдя к камину, она пошутила:
— О, этот головной убор нуждается в починке!
Поля шляпы были прострелены тремя пулями.
Бувар объяснил, что это шляпа атамана разбойников Давида из Базока; во время Директории он был предан и убит на месте.
— Туда ему и дорога! — заключила г‑жа Борден.
Мареско, осматривая коллекцию, презрительно усмехался. Он не понимал, для чего хранить деревянный башмак, служивший когда-то вывеской у сапожника, и что хорошего в фаянсовом бочонке, в обыкновенном кувшине для сидра, а на св. Петра с его пьяной физиономией было, по правде говоря, противно смотреть!
— Вам он, должно быть, дорого обошёлся, — заметила г‑жа Борден.
— О нет, не слишком, не слишком.
Им уступил его за пятнадцать франков какой-то кровельщик.
Потом она возмутилась неприличным декольте дамы в пудрёном парике.
